Mo Dao Zu Shi / Неукротимый. Повелитель Чэньцин: "Всё, что есть" и "Наследство"

Название: Всё, что есть
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 695 слов
Канон: Mo Dao Zu Shi, "Неукротимый. Повелитель Чэньцин"
Пейринг/Персонажи: Вэнь Цин, Цзян Чэн, Вэй Усянь
Категория: джен,
Жанр: ангст
Рейтинг: G — PG-13
Краткое содержание: Из прошлой жизни у нее осталось немного.
Для голосования: #. WTF Fantasy 2020 — "Всё, что есть"

  У Вэнь Цин есть гребень. Он из плотной, гладкой древесины, с простым узором — такие продают в городских лавках средней руки. Он удобно ложится в руку и гладко скользит по волосам, не цепляет их и не дергает. Он идеален. Так бывает с предметами, которые долго держал в руках сильный заклинатель, думая о них. Вэнь Цин держит его всегда при себе, завернутым в лоскут шелка-сырца. Набор игл и этот гребень — все, что осталось у нее от прошлой жизни.
  В этой жизни у нее есть полсотни человек, за которых она отвечает, брат, спящий в пещере колдовским сном под бумажной броней талисманов, и человек, который их всех спас. Вэнь Цин спорит с ним, заставляет есть и спать, а еще иногда силой, иногда уговорами укладывает в гнезде из одеял, которое заменяет этому человеку постель, и втыкает иглы в его тело по схеме, которой нет ни в одном трактате.
  Вэй Усянь покорно стягивает с плеч одежду и вытягивается во весь свой рост, закрыв глаза. Он полностью доверяет ей. Когда иглы расставлены, он расслабляется, потоки ци в его теле — слабые, прерывистые, едва заметные — выправляются, текут ровнее, исцеляя его тело и очищая душу. Закрыв глаза, Вэнь Цин видит сквозь плоть паутинку мерцающих линий. В голове и возле сердца линии сходятся к светящимся сгусткам, а в животе, чуть ниже пупка — к темной дыре. Нижний даньтянь — место, где должно быть золотое ядро заклинателя, центр его силы. У Вэй Усяня там клубится темный дым. Постепенно золотые нити стягиваются, оплетают темный клубок. Вэй Усянь дышит ровнее, с его лица уходит напряжение. Он все-таки очень силен — даже сейчас, без золотого ядра. Потому что заклинатель — это не только сила, это еще и воля, направляющая силу. Воля Вэй Усяня справляется с темной энергией, которая кого другого уже сожгла бы дотла. Он создал себе ключ к этой силе, он удерживает ее потоки, не давая им выжечь каналы ци и разрушить верхний и средний даньтянь, разум и сердце. Вэнь Жоханя темные потоки разрушили очень быстро — он слишком полагался на силу темного железа. Вэй Усянь полагается на себя и на искусство Вэнь Цин. И все еще верит своему названному брату...
  Под конец сеанса Вэй Усянь засыпает. Вэнь Цин сидит рядом и смотрит на него. Она пытается отыскать сходство с Цзян Чэном — но они совершенно непохожи. Она каждый раз забывает, что они не родные по крови.
  Зато помнит — ее руки помнят — живое пламя, которое она забрала у Вэй Усяня и вложила в пустоту нижнего даньтяня Цзян Чэна. Помнит, как дыра заполнилась, как золотые потоки исцелили выжженные каналы и ци потекла ровно и ясно. Есть люди, которые, лишившись правой руки, медленно умирают, и есть те, которые учатся держать меч в левой. Цзян Чэн не смог бы выжить без золотого ядра — Вэй Усянь живет. Он отдал свое сокровище названному брату и, как и обещал, не сожалеет об этом. В этом весь Вэй Усянь.
  Вэнь Цин гладит пальцами гребень. Ей хотелось бы коснуться лица человека, который подарил его, разгладить складку между его бровей, утешить, успокоить. Но он не придет сюда, в страну мертвецов. Он хороший человек, но когда ей понадобилась помощь, Вэнь Цин пошла не к нему, а к Вэй Усяню — заклинателю без золотого ядра, за которым ничего не стояло, кроме тени и флейты. Цзян Чэн не стал бы рисковать ничем ради ее брата и дальней родни. Вэй Усянь бросил ради них все.
  Он мог бы стать величайшим заклинателем своего поколения. Он мог бы занимать второе место в одном из четырех великих кланов. Он мог бы... Он лежит на скомканных одеялах, тощий — все ребра можно пересчитать, и лицо сунулось, от юношеской округлости не осталось и следа. Они все тут едят не досыта, а он еще и забывает поесть, занятый своими изобретениями. Тетушка Сюй приводит в порядок его одежду, но выцветшая и потрепанная ткань тоже ветшает. Иногда Вэнь Цин кажется, что все они тут тают, растворяются в туманах, которыми укрыты Могильные холмы, и что темные вихри вытягивают жизнь из Вэй Усяня, но когда она вынимает иглы, то ощущает под рукой ровные, хотя и тонкие, золотые ниточки ци. Быть может — она надеется — однажды ей удастся срастить их оборванные концы, и нижний даньтянь в его теле начнет наполняться светом, а не тьмой.
  Вэй Усянь спит.
  Гребень под пальцами гладкий и теплый. У нее есть не так уж мало.


Название: Наследство
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 538 слов
Канон: Mo Dao Zu Shi
Пейринг/Персонажи: Цзян Чэн, Вэй Усянь
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Что останется мне, зачем?
Для голосования: #. WTF Fantasy 2020 — "Наследство"

  У Цзян Чэна есть наследство.
  Отец оставил ему Лотосовую Пристань и орден Юньмэн Цзян. Цзян Чэн стал главой ордена в девятнадцать и поднял его из пепелища.
  Мать оставила Цзыдянь — браслет-змейку с кольцом на цепочке Цзян Чэн не снимает никогда.
  Вэнь Цин не оставила ничего. Иногда Цзян Чэн видит сны о ней — тень воспоминаний о ярком пламени, которое вернуло его к жизни, когда он был раздавлен, унижен и хотел умереть.
  Наследство сестры — драгоценней всего. Цзинь Лин, упрямый и высокомерный мальчик, в лице которого нет ничего от Цзян Яньли, и все же чем-то напоминающий ее. Цзян Чэн не может признаться самому себе, что до безумия боится за своего племянника.
  А еще есть флейта из темного дерева с накладками из тусклого железа. У флейты есть имя — Чэньцин. У флейты нет хозяина. Нет совсем — ни тела в могиле, ни души в... где там обитают неприкаянные души? Если бы Цзян Чэн умел играть на флейте, он приложил бы ее к губам и выдохнул в ее полое нутро “Призыв”. Тогда Вэй Усянь не смог бы не ответить. И если бы он не явился, Цзян Чэн поверил бы, что его душа и вправду рассеялась и перестала существовать.
  Пока же он вглядывается в лица отщепенцев, бродячих заклинателей с пачкой талисманов и кистью наготове, допрашивает адептов Темного Пути и смотрит, смотрит — не покажется ли знакомым взмах руки, накладывающей печать, не дрогнут ли чужие губы в знакомой улыбке? Даже мертвый, Вэй Усянь занимает его мысли. Цзян Чэн ненавидит его за это. Он и сам не может понять, чего хочет больше — отомстить за свой страх, за свою ревность, за тяжелый, жгучий стыд, или закричать: “Вернись, я все прощу!”. Простил. Вернись, скажи, что ты со мной, Вэй Усянь!

  И вот он стоит тут — хорошенький мальчик с грубой бамбуковой флейтой в руке, и его оленьи глаза смотрят со знакомым вызовом и насмешкой, и на его миловидном лице жутко и чуждо смотрится выражение, которое Цзян Чэн слишком хорошо помнит. Вэй Усянь смотрит чужими глазами, улыбается чужими губами, и Цзян Чэн выхватывает Цзыдянь, чтобы покончить с этим.
  Но ничего не получается. Даже Цзыдянь бессилен против Вэй Усяня. В душе Цзян Чэна кипит разочарование пополам со злостью, и эта ядовитая лава изливается на всех — на невозмутимого Лань Ванцзи, на ни в чем не повинного Цзинь Лина, на собственных людей, на весь мир.
  Миловидный мальчик с усмешкой Вэй Усяня играет на флейте, и лютые мертвецы смиряются. Он расхаживает и рассуждает вслух — слова Вэй Усяня произносит высокий чистый голос, не похожий на тот, который помнит Цзян Чэн. Суйбянь в его руке ходит ходуном — для этого тонкого запястья и изящных пальцев он слишком тяжел, у мальчишки не хватает сил, чтобы действительно владеть мечом. Но тот, кто вынет Суйбянь из ножен — тот и есть Вэй Усянь.
  Так почему же Цзян Чэн может это сделать?
  Тот внутренний пламень, что полыхает в теле Цзян Чэна — вот подлинное наследство Вэй Усяня, что дороже и Лотосовой Пристани, и Цзыдяня, и богатства, и славы.
  Сквозь чужие черты проступает облик Вэй Усяня — словно рисунок под кистью живописца. Чэньцин поет под его дыханием как прежде, повелевая и усмиряя. У ее владельца свою жизнь и своя любовь, и Цзян Чэн не может простить ему этого.
  Он остается со своим наследством, и так и не может решить — благодарить ему Вэй Усяня или проклинать.

@темы: фанфики, ЗФБ-20, Mo Dao Zu Shi / Неукротимый. Повелитель Чэньцин

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Управление кнопками работает только, если открыть игру в новом окне.
На мобильных устройствах для игры необходимо менять ориентацию экрана на горизонтальную.

код для вставки игры

[iframe w=525 h=420]http://tailtail.net/wtf2019/xeno_pets/index.html[/iframe]

---

Флэшмоб

От  Тайсин:


1. Когда вы начали писать?
В студенческие годы. До этого просто сочиняла в голове.


2. Что улучшилось за это время и наоборот?
Я освоила технику написания рассказа. Научилась хоть как-то собирать сюжет. Вообще доросла до уровня грамотного графомана.

3. В каком жанре предпочитаете писать и почему?
Прямо даже и не знаю... Фантастика и фэнтези - это не жанр, это метод. А так у меня етсь деетктив, приключения - приключения в основном. Проще сказать, чего я не пишу - любовных линий, романтики всякой. Реализм тоже не мое.


4. Пишиете под музыку или в тишине?
Как когда. Любимая фоновая музыка - лютневая и "Хорошо темперированный клавир" в клавесинном исполнении.


5. Кто из персонажей зачастую становится у вас главным героем и почему именно он?
Кто нравится - тот и становится. Непредсказуемо.


6. Лучшее ваше произведение?
"Правда о раскопках в Армагеддоне", "Здесь было море", "Крылья Вёлунда", "Алмазные серьги Адити". Еще, пожалуй, "Последний сказитель". Из чисто фанфиков - "Тайна "Аркадии", "Я еще вернусь", "Седьмая жертва". Отдельно соавторские "Тень отца", "Новая надежда" и "Забыть нельзя помиловать".


7. Худшее?
Наверное, "Корабль мертвецов" - он получился ну очень далеким от того, что я хотела. Стилистически он плох, сюжет в целом невнятный.

8. Если бы написали антиутопию, как бы она выглядела?
Как ад и вилы. Но чтобы герой сбежал как минимум.

9. Можете изобразить харизматичного антагониста? (антагониста не в каноне, а у вас)
Как-то у меня с антагонистами не очень, но, пожалуй, Дурьодхана в "Видении преисподней" ничего так.

10. Писали что-то такое, о чем в жизни не стали бы читать?
Нет. Просто физически не могу.

11. Есть такая идея, с которой вы носитесь уже который год, но все никак? Почему?
Да дофигища. Я пишу медленно и мучительно, и у меня с отдельном секретном файлике погибает три десятка идей, некоторые уже с сюжетами, героями и прочей проработкой.
Да вот взять хотя бы "Небо Нибельхайма"...


12. Вас просят написать ретеллинг и дают на выбор десять произведений↓Ваш выбор и почему?
Джордж Оруэлл – 1984
Владимир Набоков – Лолита
Михаил Булгаков – Мастер и Маргарита
Федор Достоевский – Бесы
Патрик Зюскинд – Парфюмер. История одного убийцы
Джейн Остин – Гордость и предубеждение
Данте Алигьери – Божественная комедия
Энтони Берджесс – Заводной апельсин
Александр Грин – Алые паруса
Джером К. Джером – Трое в лодке, не считая собаки

Из списка - вообще ничего. Эти тексты частично самодостаточны, частично - совершенно не мой интерес.
А вот в мечтах - "Махабхарата", история Синфьотли из "Вольсунга-саги", "Лоэнгрин" - он же легенда о рыцаре Лебедя, причем последнее - в двух или трех вариантах, от романтической фэнтези до космооперы. Потому что "лебедь - это демонический апгрейд гуся!".
Еще в черновиках лежит ретеллинг "Звездных войн" - олдскул, с отладкой приквелов, без РВ и диснейщины.

Кто хочет - может подхватить.

@темы: вопросы и ответы

---

Фэнтези: Кыз-Жибек и белые птицы (начало)

Этот текст я написала для команды фэнтези. Писала долго, почти год. Хотя, казалось бы, чего сложного - перескажи эпос своими словами, и все. Но нет. Вышло так, как вышло, а про чильтанов и кырек кыз я расскажу отдельно.

Название: Кыз-Жибек и белые птицы
Автор: fandom Fantasy 2019
Бета: fandom Fantasy 2019
Размер: миди, 10 512 слов
Канон: казахское эпическое сказание "Кыз-Жибек"
Пейринг/Персонажи: Тулеген, Кыз-Жибек, Сансызбай, Корен-хан, Бекежан
Категория: джен, гет
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Тулеген сватается к красавице Жибек, но в дело вмешивается черная старуха, затаившая зло на Базарбая, отца Тулегена.
Примечание/Предупреждения: много этнографии. Стихотворные вставки, отмеченные звездочкой (*), взяты из перевода Бахытжана Канапьянова. Список незнакомых слов - в конце текста.
Скачать: DOC, FB2, TXT
Для голосования: #. fandom Fantasy 2019 - "Кыз-Жибек и белые птицы"

  Гуси летели ровным клином в высоком прозрачном небе. Базарбай прищурился, запрокинув голову. Если долго смотреть в голубую высь, покажется, что падаешь туда, прямо в небо. Он никому не говорил, зачем уезжает в степь. Скажи кому — в небо смотреть, что люди скажут? Совсем свихнулся Базарбай! — скажут.
  Беркут пал на гусиную стаю сверху, от солнца, невидимый в слепящих лучах, ударил, выбивая добычу из воздуха.
  Базарбай вздохнул, потер заслезившиеся от света глаза и тронул коня — пора было возвращаться к кочевью. Конечно, жены и домочадцы справятся и сами, но зачем тогда роду глава, если все дела перекладывать на байбише?
  Весенняя степь вся покрыта зеленью и цветет — недолго цвести огненным тюльпанам и макам, скоро солнце начнет выжигать все живое, к тому времени надо уйти на за перевал Жамбил и лето встретить у берегов Каратениза, чтобы скот успел нагулять жир к осени и на зимовье у берегов Актениза не голодали люди. Внезапно взгляд задержался на белом пятне среди зелени и алых цветов. Базарбай подъехал туда и увидел в траве женщину. Белое — это было ее платье из невесомого, тончайшего китайского шелка, и зеленый кемзал был цвета молодой травы, а в черных, как ночь, косах, сверкали серебряные подвески, горел во лбу серебряный полумесяц. Лица ее Базарбай не мог разглядеть, оно было прекрасно и сияло, словно чистое серебро — так полная луна сияет в ночных небесах. Базарбай поспешно отвел взгляд и тут заметил, что широкий рукав платья ал от крови. Он спешился и подошел.
  — Эй, красавица, помочь тебе хочу! Кто ранил тебя?
  Она повернулась к нему и ответила:
  — Старая Карагал преследует меня. Держись подальше, добрый человек, не то нашлет она на тебя беду!
  — Э, на все воля всевышнего!
  Базарбай опустился на колени рядом с ней и рванул широкий рукав. Рана на плече была не от клинка или стрелы — острые когти ее оставили, и еще один удар, словно бы от клюва, пришелся повыше уха — видно, красавица успела уклониться, а густо шитая серебром и прозрачными самоцветами такия смягчила удар, и клюв лишь разорвал кожу, только коса пропиталась кровью. Водой из своего торсыка Базарбай промыл ей раны, перевязал повязкой из шелка от ее рукавов.
  — Где твое кочевье? — спросил он, беря своего Сары под уздцы.
  — Далеко отсюда. Довези меня до озера Аксу, там сама дойду.
  Базарбай усадил ее с собой на коня и повез. Мучила его загадка — не мог он понять, какого она рода, не видел никогда таких украшений и чтоб ни на браслетах, ни на кольцах, ни на ожерелье родовой тамги не было.
  Озеро Аксу невелико даже по весне, берега у него топкие и все заросли камышом, а в камышах гнездятся всякие птицы. Там ссадил девушку Базарбай и заоглядывался, ища взглядом юрты.
  — Э, а где... — хотел спросить, да умолк. Не было рядом девицы в зеленом кемзале, с косами до пят, с серебряным полумесяцем во лбу и раненой рукой.
  Махнул рукой да пустил коня вскачь.
  Так и доскакал до брода через речушку, от которой уж близко было до стоянки. У брода стояла юрта — кривая, старая, закопченная до черноты. Перед входом на шестке сидел беркут — страшный и облезлый, как эта юрта. Рядом дымил костер, над ним стояла сгорбленная старуха и помешивала в котле большой ложкой.
  Не успел Базарбай поздороваться, как старуха подскочила к нему, зыркнула из-под седых бровей:
  — Куда обед мой подевал, ты, бездельник?
  Базарбай аж онемел от удивления.
  А старуха забормотала под нос себе:
  — Только и знаешь, что гусынь обхаживать, глупец. Ишь, луну ему с неба подавай! Цветочки всякие, птички... Езжай, езжай себе, Базарбай из жагалбайлы, я свое возьму, да. Возьму я свое. Девять раз пожалеешь, что отнял мою добычу, ты, глупый человечек! Или тебя в котел сунуть?
  День был жаркий, но у Базарбая по спине холодом потянуло.
  — Что ты говоришь, почтенная? — выговорил он.
  — А ну подойди! — рявкнула старуха и страшно осклабилась.
  Базарбай с ужасом увидел, что зубы у нее железные. И ложка в руке — не ложка, а длинная кость. Он сам не помнил, как пустил Сары вскачь через брод — жалмауыз-кемпир боится воды, ни за что через речку не перейдет. Опомнился Базарбай уже далеко, оглянулся — и не увидел ни юрты у брода, ни дыма от костра. Только беркут кружил в вышине.

  С того дня не стало удачи Базарбаю. На овец мор напал, а осенью поветрие на людей перекинулось. Помер от него старый Еркен, верный друг и помощник, слегла Равшан, а как отпустила ее лихорадка, так стала кровью кашлять. Но хуже всего — дети заболели. Девять сыновей родили жены Базарбаю, старший уж жигитом стал, усы перед девушками крутил, младший еще в асыки играл, а к исходу зимы ни одного не осталось. Всех взяла болезнь. Байбише ходила черная, слова ни с кем лишнего не говорила, Равшан все кашляла, Майгуль по ночам плакала, днем из рук все валилось. Да и сам Базарбай лучше бы в могилу лег, если бы это хоть кого-то из детей спасло.
  Но горе горем, а порядок от века незыблем — весной откочевывать на летовку, осенью на зимовку. Собрались, погрузили имущество на повозки да тронулись.
  Год прошел, другой — горе приутихло, верно люди говорят — все проходит. Овцы множились, богатства прибывали, да только для кого все это? Был бы сын — заплатил бы калым за хорошую невесту, была б дочь — в лучший шелк бы одел, дал бы такое приданое, чтоб вся степь дивилась, чтоб муж на руках носил. Но не было больше детей у Базарбая, ни одна из шести жен так и не понесла. Говорили ему люди — возьми молодую, да он не стал. На старости лет к чему женам в глаза колоть? Вместе жизнь прожили, богатство нажили, а детей схоронили. Значит, такая воля всевышнего — чтоб умер бездетным Базарбай из рода жагалбайлы, из племени жетыру.
  Весна сменяла зиму, лето сменялось осенью.
  Вот снова идет откочевка на зимние пастбища. Тянутся мимо курганы в степи — древние, такие древние, что никто не упомнит имен батыров и ханов, лежащих под ними. Смотрят с курганов каменные бабы, несут дозор воины в высоких шапках, и ветер колышет емшан, степную полынь, горькую, как судьба, а в небе кричат гуси. Тоже кочуют, с летних лугов на зимние, за моря, за горы.
  Все, как обычно. Базарбай окинул взглядом караван — и тут увидел, что к нему Ермек, старший над пастухами, скачет.
  — Слушай, Базарбай, там на стоянке люди сидят, богатый караван, но небольшой. Важные люди. Пойдем, поприветствовать их надо, а то что-то у меня поджилки трясутся.
  Байбише тоже не утерпела, а с собой всех взяла, в своей арбе одна Равшан осталась, нездоровилось ей.
  Еще издали увидел Базарбай белоснежные юрты и дымок от очагов. Вот подъехали Базарбай с женами поближе и увидели чудесных золотых коней, быстрых тулпаров, что паслись на увядшем лугу. Вышел навстречу гостю предводитель — в зеленом чапане, шапка белого войлока, опушка из белой лисы, на кованом поясе переливаются смарагды. Отдал Базарбаю салам, женам его поклонился и сказал:
  — Знаю я, о Базарбай из соколиного рода, что занял вашу стоянку. От всей души прошу прощенья за дерзость.
  — А, пустое, — молвил Базарбай. — Вы нас не стесните, места всем хватит. Будьте моими гостями, почтенные.
  Тут и караван подошел, стали юрты ставить, бешбармак варить. Занимается делами своими Базарбай, подходит к нему байбише и говорит:
  — Слушай, муж, а почему этот человек сказал, что ты из соколиного рода?
  — Сам не знаю, Шолпан, — ответил Базарбай, почесал в затылке камчой. — Вот разве что... На тамге у нас сокол-дербник, а его в старину звали словом жагалбай.
  — Странные они, — сказала Шолпан. — Все нарядно одеты, пояса в самоцветах, оружие в серебре. Ни стад с ними нет, ни повозки для женщин. Мужчины у котла хлопочут, женщины за конями ходят. Что за народ? Ты хоть тамгу их разглядел?
  Но как ни щурился Базарбай, а тамги не разглядел.
  Ну ладно, пришли тут от чужаков звать за достархан. С одного конца усадили Базарбая, да Ермека, да других старших домочадцев, с другой стороны с женщинами жен усадили. Не успел Базарбай руки омыть, уж перед ним блюдо с бешбармаком, да лепешки, и всякое угощенье, какое не на всяком пиру бывает. Вот поели, тут же поднесли руки умыть, а на достархане уж сладости, и пахлава с медом, и китайский чай в пиалах — прозрачных, словно скорлупки, в руку взять боязно. Тут потеснились гости, и вышла девушка с домброй — платье белого шелка, рукава словно крылья, зеленый чапан стянут драгоценным поясом, такия серебром расшита, лебедиными перьями украшена, и во лбу серебряный полумесяц. Увидела она Базарбая, улыбнулась ему, села и заиграла кюй, какого ни Базарбай, ни жены его, ни домочадцы ни разу не слышали. Так прекрасна была та музыка, что слезы на глаза наворачивались. Доиграла она и говорит:
  — А теперь я спою для почтенного Базарбая, который спас меня.
  Тут все чужаки зашептались, а красавица с месяцем во лбу заиграла и запела. Слушал Базарбай — и как будто всю жизнь свою заново увидал, и радость, и горе. Как в степи скакал, радовался высокому небу, как детей хоронил, как по ночам лежал молча, слушал, как всхлипывает Шолпан, как даже самая сладкая вода горчит...
  Кончилась песня. Встала девица, подошла к Базарбаю и протянула ему на ладони яблоко — большое, краснобокое.
  — Ты спас меня от когтей старухи у брода, железнозубой Карагал. За это она прокляла тебя. Но не бывает так волей всевышнего, чтобы человек страдал за добро. Возьми это яблоко. Дай его своей жене. Съест она и родит тебе сыновей, и не прервется твой род. Одно лишь условие должны выполнить ты и твои жены — не вмешиваться, когда станет твой сын выбирать жену себе и свататься к ней. А тот, кто родится — не должен никогда нарушать своих обещаний.
  Поклонился ей Базарбай, взял яблоко.

  В своей юрте сел Базарбай среди жен и сказал:
  — Все вы мне дороги, с каждой из вас сошелся я если и не по любви, то по уважению. Сами решите, кто из вас съест это яблоко и родит сына, потому что не мне это решать.
  Первой заговорила Шолпан-байбише:
  — Стара я уже, и женское у меня прекратилось. Не мне родить этого ребенка.
  И отдала яблоко Карлыгаш.
  — И я уже стара, боюсь, не родить мне этого ребенка.
  И отдала яблоко Майгуль.
  — Хоть я и крепка телом, и глаз до сих пор верен, и стрелы мои не знают промаха, но, боюсь, не мне родить этого ребенка.
  И отдала яблоко Сауле.
  — Четверых родила я, один мертвым родился. Истощено мое чрево, не мне родить этого ребенка.
   И отдала яблоко Равшан.
  — Больна я, зимой кровью кашляю, летом от пыли задыхаюсь, в седло давно не сажусь. Не мне родить этого ребенка.
  И отдала яблоко Суюмхан.
  Было Суюмхан уже сорок лет и еще четыре, и красавицей она не была, но все ее любили за добрый нрав.
  — Нельзя отвергнуть благословение чильтан, — сказала Суюмхан. — Да будет со мной милость всевышнего и благословения чильтан, кырек эрен и кырек кыз, чтобы родить этого ребенка.
  Суюмхан съела это яблоко и на следующий год родила сына, которого назвали Тулегеном. А еще через несколько лет она родила еще одного сына, Сансызбая.
  — А что скажешь о Бешик-мергене? — спросил Сарлыбай.
  Каршыга вздохнул.
  — Негодный он человек. Да и отец его не по уму заносчив. Не нужен тебе такой в родню.
  Они перебрали уже всех знатных жигитов алты-шекты, но ни один не подходил в женихи к прекрасной Жибек. Дочери хана Сарлыбая исполнилось пятнадцать, и в этом году к ней точно будут свататься. Сарлыбай любил дочь и хотел, чтобы она была счастлива. При этом нельзя было, чтобы отец ее мужа получил большое влияние, а муж чтобы не смог потеснить сыновей Сарлыбая.
  — Надо искать женихов в других родах жетыру, — сказал Каршыга. — Заодно и к себе привяжем род жениха.
  — Чего там искать, вот Бекежан есть, — покачал головой хан. — Он аргынец, батыр, каких мало.
  — Жибек он не по нраву.
  — Сам знаю. Ты, Каршеке, подумай еще, где найти моей Жибек жениха.
  Каршыга думал долго — и день, и два, и десять. Он был Сарлыбай-хану другом с детства, потом визиром его сделался, смотрел за табунами коней — девять тысяч коней было у Сарлыбая, большое богатство в степях Ак-Жаика. Потом взял он свой кобыз, сел на коня и отправился в путь.

  Стоянка понравились Каршыге — юрты красивые, всюду порядок, жигиты молоды, с хорошим оружием все и в хороших чапанах, а кони — ах, какие кони паслись в стороне от дороги! Каршыгу встретили учтиво, но к предводителю вести не спешили.
  — Подожди, почтенный, к чему спешка? — сказал старший среди них.
  Тут из белой юрты донесся звук домбры, и Каршыга понимающе улыбнулся — что ж, ради такого кюя можно и подождать. Тот, кто играл на домбре в юрте, несомненно, был человеком одаренным — другой не смог бы так перелить в музыку своей тоски, томления по несбыточному. Каршыге было знакомо это чувство, только был он уже немолод и считал, что сердце его давно остыло. Но неведомый кюйши словно раскрыл двери его души и выпустил наружу тоску по несбывшемуся. Музыка смолкла.
  Каршыга утер глаза рукавом и поднял голову. В дверях юрты стоял юноша в туго подпоясанном синем чапане. Если бы не тонкие усики тенью над верхней губой, его можно было бы принять за деву-жигита из войска Гулаим. Каршыга посмотрел на него повнимательнее и понял, что это и есть человек, которого он искал.
  — Салам тебе, почтенный, — сказал юноша, приблизившись. — Что привело тебя ко мне? Я Тулеген, сын Базарбая из жагалбайлы.
  — Не думал я, что Тулеген, раздающий иноходцев, еще и столь искусный кюйши.
  Молва не обманула — этот пришелец из жагалбайлы был хорошего воспитания и не заносчив. И гостя принял как положено — усадил на лучшее место, поднес кумыса, расспросил о благополучии жен, детей и стад. И слушал внимательно, не делал вид учтивости ради. Из ответов его Каршыга понял, что у тулегенова отца Базарбая, хоть он и не хан, те же обстоятельства — и сына надо женить, и не хочется родниться с теми, кто зарится на богатство, и жену любимому сыну навязывать не нравится. Вот и поехал юный Тулеген к берегам Ак-Жаика искать себе невесту.
  — А почему к нам-то, не к соседям? — спросил Каршыга, утирая руки после бешбармака полотенцем.
  Вместо ответа Тулеген взял в руки домбру.

  ...Летели белые птицы в высоком небе, кричали печально. Край свой любимый оставляли они, от родных лугов улетели они, от зимы улетели. На зеленых лугах, говорили они, танцует девушка, волосы ее нежнее шелка, чернее ночи. Нет ей покоя — вернутся ли птицы в родные края по весне? Скачет ли она на быстром коне, поет ли в руках ее кобыз, — все смотрит она туда, куда улетели белые птицы...

  И вновь ощутил Каршыга, как слезы к глазам подступают.
  — Поедем со мной, — сказал он Тулегену. — Я покажу тебе девушку из твоей песни.
  Тулеген уехал с ним один, всех жигитов своих оставил, только домбру взял с собой да лук со стрелами. Старший попробовал ему возразить, Тулеген сказал лишь:
  — Не ездят в гости без приглашения с дружиной, не сватаются с жигитами за спиной. Ничего нам не грозит во владениях хана Сарлыбая, а будет мне нужно что — пришлю вам весть.
  Понравилось это Каршыге. И сам Тулеген ему понравился, теперь лишь бы пришелся он по сердцу Жибек.

  Подумав, Каршыга поехал не прямо к ставке Сарлыбая, а встречь откочевке. То и дело попадались им кочевья разных родов — ехал во главе важный бай, следом — его сыновья и жигиты, поодаль, чтобы не глотать пыль из-под копыт их коней, неспешно ехали арбы жен и дочерей. Вот выглянула из арбы девушка — шестнадцати лет, бела лицом, стройна, луну затмит красотой.
  — Это ли та девушка, о которой ты мне говорил? — спросил Тулеген.
  — Нет, — ответил Каршыга.
  Снова поехали они. Небо тут было как опрокинутая голубая чашка, а солнце — нежней, чем в краях между Актемизом и Каратемизом, и степь цвела гуще и дольше, не так скоро выжигало ее солнце.
  Еще одну откочевку встретили — едет окруженная жигитами арба, занавески золотом расшиты. Выглянула из-за занавески девушка — стройна, косы черные в руку толщиной, сама как весенний цветок.
  — Это ли та девушка, о которой ты мне говорил? — спросил Тулеген.
  — Нет, не она, — ответил Каршыга и улыбку в усы спрятал.
  Так ехали они, и красавицы разглядывали путников и улыбались им. Хорош был Тулеген верхом на сером иноходце, правдивы были слухи о пришельце с юга. Тулеген уж и не спрашивал, та ли это девушка, просто приветствовал встречных, как обычай велит, да улыбался в ответ.
  Наконец догнали они караван Сарлыбая.
  — Скажи мне, о Каршыга, кто эта женщина, что едет во главе каравана на рыжем иноходце, быстром, словно ветер? — внезапно спросил Тулеген.
  Каршыга спросил:
  — Неужто ты влюбишься в замужнюю?
  Она ехала во главе кочевья — строгая, статная, в одежде, расшитой золотом, в белом покрывале из китайского шелка. Жигиты слушались ее беспрекословно. Следом за ними на сотне верблюдов везли сундуки с золотой казной, исфаханскими коврами да дорогой утварью.
  — Посмотри, Каршыга, как сияет ее лицо! — сказал Тулеген. — Она словно стальной клинок, что не сломится от невзгод. Хоть она и не юна, но подобна розе и полна достоинства. Если есть у нее дочь — к ней бы я и посватался.
  Каршыга рассмеялся и сказала:
  — Это Ак-Жунус, байбише хана Сарлыбая. Поедем, я представлю тебя ее дочери Жибек.
  Каршыга с детства знал Жибек, сам учил ее играть на домбре и кобызе, и любил ее, как дочь, которой у него не было. Все любили Жибек — у нее был добрый нрав, она была необыкновенно красива, но не заносчива. Это хорошо, думал Каршыга, что юный Тулеген не только смотрит, но и видит.
  Как только караван остановился на ночевку, Каршыга подвел Тулегена к арбе, в которой ехала Жибек. Из-за занавесок послышался быстрый шепот и девичий смех — видно, подружки уж рассказали Жибек о спутнике Каршыги. Но стоило заговорить, как девушки умолкли и отвечать не стали. Лишь когда Каршыга укорил Жибек за то, что не хочет даже словом с гостем перемолвиться, она ответила:
  — Не хочу говорить ни с кем! Ты привел чужака, чтобы продать ему Кыз-Жибек, так не бывать этому!
  Каршыга оглянулся на Тулегена. Тот не разозлился на неучтивость Жибек, наоборот, руку к груди приложил и молвил:
   — Прости, что помешал тебе, дочь Ак-Жунус.

  Время шло, Тулеген гостил у Сарлыбая. Всем он пришелся по душе — и Сарлыбаю, и его ближним, и его сыновьям — младший, девятнадцатилетний Болатбек, лишь недавно женился и отделился от отца. С ним-то Тулеген и сошелся ближе всех. Даже суровой Ак-Жунус понравился он. Ездил с жигитами на охоту, беседовал с ханом и его приближенными о делах, об угрозе от калмыков, слушал, как поют достаны. И лишь Жибек обходила его вниманием.
  Он пытался встретиться с ней — но она ускользала. Сарлыбай то и дело устраивал то айтыс, то гулянье — Жибек качалась с девушками на качелях, принимала вызов на песенных состязаниях. Только там и удавалось Тулегену перемолвиться с ней словом. Пела она хорошо и была остра на язык, так что в айтысе не было ей равных.
  Ак-Жунус как-то спросила у Жибек, неужто настолько не по нраву ей пришелец, что и смотреть на него не хочет? Жибек не ответила, отговорилась делом и убежала. Ак-Жунус посмотрела ей вслед да усмехнулась.
  На другой день устроил Сарлыбай скачки. Много жигитов собралось, но все с восторгом смотрели на тулегенова иноходца, серого по имени Кёкжорга. Не было этому коню равных. Вот пустились всадники вскачь — сразу отстали те, у кого кони поплоше, а жигиты на хороших конях ускакали уже далеко. Тулеген на Кёкжорге вырвался вперед, Бекежан на гнедом своем не отставал, вот повернули они обратно, и вырвался вперед совсем юный жигит на рыжем коне. Попробовал Бекежан обогнать его — лишь утомил коня, отстал. Помчались вперед два всадника, и в самом конце прянул рыжий, словно стрела из лука, и пришел первым. Смеясь, соскочил Тулеген с седла, подошел поздравить победителя — тут жигит шапку снял и упали ему на плечи две косы. Заголосили тут все, закричали славу отважной Кыз-Жибек.
  Вечером айтыс был, много разного пели девушки и молодые жигиты, и так спел Тулеген:

  Быстрее ветра скакун летит,
  Пыль из-под его копыт.
  Скачет дева, подобна луне,
  Скачет дева, подобна стреле.
  Кто сравнится в отваге с ней,
  Кто помчится ее быстрей?
  Я, несчастный, ее не догнал,
  Перед ней, проиграв, склонюсь.
  Сто достоинств у дочери Ак-Жунус!
  Жаль, Тулеген не по нраву ей!

  Все ждали, что Жибек ему ответит, но она промолчала.

  Тем же вечером сел Сарлыбай в своей юрте, с ним Каршыга был и Тулегена с собой привел. Ак-Жунус подала им кумыс.
  Сарлыбай сказал:
  — Вижу, сынок, ты твердо намерен взять в жены мою Жибек. Только разве могу я отдать дочь тому, кто приехал на одном коне, хоть конь твой и похож на тулпара из легенд?
  — Не с пустыми руками я приехал, о хан! — почтительно ответил Тулеген. — Велел я пригнать две сотни коней — теперь они пасутся за холмом, и все будут твоими. А в двух днях пути стоят мои жигиты, и с ними еще полсотни коней — того же рода, что и мой Кёкжорга, иноходцы, быстрые, как ветер, из табунов моего отца Базарбая. Их я отдам в калым, коли согласится Кыз-Жибек стать моей женой.
  Переглянулся Сарлыбай с женой и сказал:
  — Коли так, считай, что посватался ты, а я согласился.
  Тулеген покачал головой:
  — Покуда не согласна сама Жибек, как я могу взять ее в жены? Отец говорил мне, что родился я милостью чильтанов, разве могу я оскорбить их, принудив себе жену?
  Тут Ак-Жунус сказала:
  — Поговори с ней, сынок. Знаю, она избегает тебя. Так ты дай мои невесткам женгелик, они устроят вам встречу.
  Поклонился Тулеген и поблагодарил за совет.
  На следующий день пошел он к невесткам Ак-Жунус, и они пообещали все устроить. А пока они искали Жибек, пришел к Тулегену один человек и сказал, что среди жигитов алты-шекты многие недовольны, что Жибек достанется чужаку, вот и задумали напасть и убить его, когда он будет один. Тулеген поблагодарил того человека и поехал к Болатбеку, младшему из братьев Жибек.
  Тот выслушал Тулегена да проводил его в свою юрту-отау. А сам пошел к Жибек.
  — Знаю, зачем ты пришел, — сказала Жибек. — Ты тоже, как Каршыга, хочешь продать меня чужаку.
  — Поговори с ним хотя бы, сестрица,— попросил Болатбек. — Он сейчас в моем отау.
  — Это он тебя попросил меня привести?
  — Нет. Он только попросил пожить у меня немного, но я знаю — это из-за Бекежана и его людей. Они мутят воду и сговариваются избавиться от него.
  Жибек велела ему подождать и ушла в свою юрту. Долго ждал Болатбек, тут вышла Жибек — в самых лучших одеждах, платье из белого шелка, чапан расшит золотом, даже сапожки-кебис все в золоте. Красотою Жибек была словно звезда Сумбиле в ночи.
  Когда вошла она в юрту-отау, Тулеген словно онемел. Жибек села напротив него и сказала:
  — Я знаю, все вокруг хотят, чтобы я сделалась твоей женой, Тулеген сын Базарбая, и отец готов отдать меня тебе. Но ты ждешь моего согласия. Вот что я скажу: с того дня, как ты заговорил со мной через занавеску моей повозки, мое сердце обратилось к тебе. Я слушала, как ты играешь на домбре и поешь, какие разговоры ведешь, как на коне скачешь — и не нашла ничего, что было бы мне противно. Будь ты из нашего рода, не избегала бы я тебя. Страшно мне, что увезешь ты меня к себе, к берегам Актениза, и какова будет моя жизнь в невестках? Ни на коня сесть, ни домбру в руки взять, лишь кланяться да молчать. Здесь рядом мои братья, они не дадут меня в обиду ни мужу, ни его родне, а там лишь на тебя придется мне полагаться.
  Выслушал ее Тулеген и сказал:
  — Что бы я ни пообещал тебе сейчас — все будет пустыми словами. Давай я расскажу тебе, как мы живем, и тебе станет ясно, что я могу тебе предложить. Знаю, богатство тебя не влечет, хотя мой отец богат и выделит мне хорошее отау и ты ни в чем не будешь нуждаться. Отец мой уже стар, он много повидал. Иногда он уезжает в степь и подолгу смотрит в небо, особенно когда летят белые птицы. Девять сыновей было у него и четыре дочери, все умерли, когда был в наших местах мор. Больше не было у него детей, и ему говорили, чтобы взял он молодую жену, а он отвечал, что не станет, шесть жен у него, все родили ему детей, а что умерли все его дети — так на то воля небес. Старшая его жена, Шолпан-апа, мудрая женщина, к ней все ходят за советом. Карлыгаш-апа научила меня играть на домбре — еще у нее кобыз есть, но мне домбра больше нравится. Майгуль-апа посадила меня на коня и дала в руки лук и стрелы — у нее верная рука, никогда она не промахивается, хотя уже редко берется за лук. Сауле-апа научила меня читать и исчислять пути звезд. Есть у нее книги из Исфахана, а отец ее был муллой, человеком ученым, и чильтаны навещали его. Равшан-апа все сказания знает — и о Кероглы, и о сорока девах из Саркопа, и о Ер-Таргыне, и о сватовстве к прекрасной Баян. А моя мать, Суюмхан, младшая среди них. Поет она, как птица. Говорят, я пошел в нее лицом и нравом.
  — Девять сыновей твоего отца умерли, ты говоришь? — спросила Кыз-Жибек. — А ты откуда взялся?
  — Отец говорит, что милостью чильтанов моя мать понесла в сорок четыре года. После того, как я родился, никто уж не ждал ничего, но через три года родился мой брат Сансызбай. Это вот было большим чудом, чем мое рождение.
  — Мне говорили, что перед тем, как я родилась, мать видела белых птиц, оттого у меня светлое лицо. Быть может, это были те птицы, о которых ты пел Каршыге.
  — Быть может, — сказал Тулеген.
  Тут Жибек обняла его, и они упали рядом на кошму.
  Три месяца прожил Тулеген в ауле невесты своей, играл калындык. Осенью, как станет проходима пустыня, хотел он ехать домой к себе, весной обещал вернуться с отцовским благословением и забрать Жибек.
  Вот настал день ему уезжать. Проснулась на рассвете Жибек и сказала:
  — Сон я видела, плохой сон. Погас огонь, и юрта стояла пустая. Птица кричала над озером, будто рыдала, и серый твой иноходец прискакал с пустым седлом.
  — Может, приснился тебе тревожный сон перед разлукой. А может, твое сердце чует опасность. Но разве знаем мы, где стережет нас несчастье? Одно скажу тебе, моя Жибек: я никогда не нарушал своего слова. Я обещал отцу вернуться этой осенью. Обещаю, что приеду весной к тебе. Не бойся ничего. Есть у меня брат, тремя годами младше. Вот кто растет батыром! Случись что со мной, прискачет за тобой Сансызбай. Есть у него наставник — акын Шеге, батыр, каких мало. Поможет он Сансызбаю в любом деле. Хорошее ли, плохое ли — все сбудется по божьему велению. Ничего не бойся, моя Жибек, милость чильтанов и чильдухтарон да будет с тобой.
  Вот собрались жигиты, что приехали с Тулегеном, попрощался Тулеген с тестем и гордой Ак-Жунус, с почтенным Каршыгой попрощался он. Вскочил на коня, оглянулся — стоит у юрты Жибек, сияет на солнце серебро на ее чапане, развевается шелковая вуаль на ее свадебной шапке-саукеле. Подняла она руку, прощаясь.
  И уехал Тулеген, его жигиты — за ним. Долго смотрела им вслед Жибек, уже и скрылись они за холмом, а она все стояла у своей юрты.

  В урочище Каранур Бекежан раньше не бывал. Мрачно здесь было — ели по крутым склонам, по дну ущелья рокочет мелкий злой поток. Поодаль от речки увидел он юрту — темную, словно бы закопченную. Не было никого, лишь кружил в небе беркут. Бекежан привязал коня у покосившейся коновязи и вошел в юрту. Снаружи было холодно, на усах намерзали льдинки, а в юрте было жарко от очага. Над очагом висел котел, в котором булькало вкусно пахнущее варево.
  — Чего встал, герой? — раздался старушечий голос. — Садись, гостем будешь.
  Бекежан сел, куда указали. Хотел поздороваться, да на слове "ассалам" язык прилип к гортани.
  — Не нужен мне твой салам, герой, — захихикала старуха. — Но похвально, что о вежестве не забываешь.
  Бекежан привык к полутьме и разглядел, наконец, хозяйку юрты. Сухая старуха в черном чапане и черном платке-жаулыке, чапан богато расшит золотом, на груди ожерелье во много рядов, золотые монеты нанизаны рядом с уродливыми костяными бусинами, волчьими клыками, птичьими когтями и человеческими зубами.
  Перед старухой стояло золотое блюдо, она брала с него руками куски мяса и отправляла в рот. Бекежан пригляделся — и его передернуло. На блюде лежала разделанная человеческая рука и обглоданные ребра.
  — Тебе не предлагаю, — сказала старуха. — Не по тебе еда. Баурсаки тоже — на человечьем жиру зажарены. Говори, зачем пришел.
  — Говорят, ты все знаешь, — сказал Бекежан. — Подскажи, как избавиться от Тулегена из жагалбайлы.
  — Что тебе до него? — старуха прищурилась.
  — Женился он на Кыз-Жибек...
   — ...а ты сам ее хочешь? Понятно.
  Старуха утерла рот, смахнула с блюда кости и недоеденную человечину, провела по краю измазанными в жире пальцами. Засветилось блюдо, словно окно распахнулось — показалась степь. Только не заснеженная, а такая, какой она бывает по весне. Бекежан вгляделся пристальней и узнал место — берег озера Кособа.
  — Запомнил? Жди его там на исходе весны. Если не приедет тогда — то не приедет никогда.
  — Это я бы и сам догадался там ждать. У меня только шестьдесят жигитов, а у этого щенка восемь десятков было, как приезжал он свататься.
  Старуха мелко захихикала.
  — Знаю, привез ты с собой золото. Отдай его мне — и твой соперник приедет один.
  — Один? — не веря, повторил Бекежан. — Как же это...
  — А так! — старуха вроде и не вставала с места, но вдруг оказалось, что она нависает над Бекежаном. Никого не боялся Бекежан, все кругом величали его батыром, во многих стычках бывал, с калмыками воевал — не было страшно. А тут испугался.
  — Убьешь его — привези мне его сердце, батыр. А не привезешь — смотри у меня!
  Старуха острым когтем разодрала себе запястье и мазнула кровью Бекежану лоб.
  — Помни — на исходе весны, там, где ты видел! Там и возьмешь его сердце. Вот возьми стрелу — стоит лишь выпустить ее из лука, как она настигнет того, кого ты видишь, как бы далеко до него ни было. А это — чтоб не забыл.
  Бекежан, ровно во сне, взял стрелу, положил перед старухой кошель с золотом, поклонился. От запаха мяса затошнило. А старуха уселась на прежнее место и запустила руку в дымящийся котел, выудила оттуда разваренную, с лопнувшей кожей, ногу, и впилась в нее железными зубами.
  Тут Бекежан вскочил и вылетел из юрты, себя не помня. На холодном морозном воздухе ему стало полегче, он сел на своего гнедого и пустил его вскачь. Уже выехав из урочища, вспомнил о метке на лбу, остановился, набрал полные горсти снега и стал тереть лицо. Вроде отмыл. А все казалось — течет по лбу вязкая жгучая капля.
  

  Радостным вернулся Тулеген к отцовским кочевьям. Поведал о сватовстве, о богатстве Сарлыбая, о мудрости Ак-Жунус, об уме Жибек и ее дивном голосе, и как играет она на домбре, и как скачет на быстром коне.
  — Когда же ты привезешь нам невестку, сынок? — спросила его Шолпан-байбише.
  — Весной поеду, Шолпан-апа! Я ей обещал.
  — Как привезешь, поставим тебе юрту, ковры у меня есть исфаханские, — сказала Сауле. — Твоей жене понравятся. Мягкие, как пух!
  — Да что ты, как будто хан не даст приданое за своей дочерью? — отмахнулась Равшан. — Сделаем большой той, гостей позовем!
  Базарбай сидел, слушал, и слезы катились по его бороде от гордости и радости за сына.

  Поехал как-то Базарбай на охоту, с ним Едиге-беркутчи и старшие жигиты. Базарбай был стар и сед, хоть и не немощен, а уставал быстро. Вот охотники уехали вперед, а Базарбай поехал неспешно, глядя по сторонам. Видит — навстречу идет караван. Впереди верблюдица-желмая, на ней сидит старая женщина, по самые брови закутана в платок. Чапан на ней черного бархата, богато золотом расшит, на плечах лисья шуба.
  Поприветствовал ее Базарбай, она ему в ответ:
  — И тебе доброй дороги, Базарбай-ага.
  — Откуда ты, апа, знаешь меня? Ведь ты не из наших мест, не из рода жагалбайлы?
  — Я еду от Ак-Жаика, из владений алты-шекты. Скоро придут на Жаик калмыки, взвоет от них земля. Вот я и покинула те места, чтобы уберечь то, что у меня еще осталось.
  — А скажи, почтенная, что же хан Сарлыбай? Слышал я похвалу его уму.
  — Сарлыбай умен, богат и хитер. Много у него скота, девять тысяч коней в его табунах. Советы ему дает Каршыга-акын, старый его побратим, дружины водит в бой Бекежан-батыр, родом аргынец. Нет Бекежану равных в бою, придет Корен-калмык — срубит его голову Бекежан. Станет он скоро зятем Сарлыбаю, женится на его дочке, красавице Жибек.
  Поехала дальше старуха со своим караваном, остался Базарбай один в степи.

  Всю зиму Базарбай прятал подозрения, посеянные словами старухи, а сомнения росли и оплетали его душу. Смотрел он, как жены готовят все нужное для отау, слушал, как поет за работой Суюмхан, как шепчутся жигиты, глядя на погруженного в мечтания Тулегена. Смотрел на Сансызбая — неразлучны они были с Тулегеном, старший учил младшего охотиться и стрелять из лука, а что будет, когда привезет Тулеген эту Жибек? Привык Базарбай к тому, как жизнь идет, трудно было свыкнуться с переменами.
  Вот настала весна, снег стал таять, и засобирался Тулеген в путь. Коротка степная весна, недолго проходима пустыня.
  Спросил Базарбай у сына:
  — Свет очей моих, когда же ты думаешь поехать за невестой?
  — Весной обещал я вернуться! — ответил Тулеген. — Скоро в путь.
  Отец сказал:
  — Светик мой, есть у меня одна просьба к тебе. Выполнишь ты ее?
  — Выполню! — не раздумывая, сказал Тулеген.
  — Если выполнишь, свет очей моих, жертвой тебе будет моя душа. Не езжай до года в те края, повремени до этой же поры. Через год поезжай. Вот просьба моя. Дай клятву, что исполнишь ее.
  — Э, отец! Я все это говорил, чтобы ты не огорчался. Не видел я никакой девушки. Ни одна страна, оказывается, не лучше другой. Подходящей девушки я не нашел. Если говоришь: "Повремени" — никуда я не поеду. Кайын нет пока у меня, — сказал Тулеген и вышел из юрты.
  Никогда не лгал Тулеген — не умел, вот и сейчас понял все Базарбай. Обратился он к людям своим:
  — Эй, народ! Сын мой не повинуется мне. Если кто из вас узнает о том, что он собирается к невесте, приведите его ко мне связанным. А вздумает кто-нибудь его сопровождать, того прокляну, воздев к небу тыльную сторону кисти!
  Народ, опасаясь проклятия, обещал исполнить желание старика, удержать и привести Тулегена, если он будет собираться к невесте.
  Вечером того дня старая Шолпан пришла к мужу. Кумыс ему поднесла и сказала:
  — Слушай, зря сказал ты так своему сыну. Вспомни, зарок лежит на нас — детей не принуждать в женитьбе. И на нем зарок — держать обещание. Что нашло на тебя, что ты его не пускаешь?
  Вздохнул Базарбай и ответил:
  — Этой весной двинет Корен-хан свои тумены, войной пойдет от Ак-Жаика до Каратениза. Мыслимо ли отпустить сына-наследника навстречу врагу?
  — Э-э, если калмыки придут, то и к нам тоже нагрянут. А так подумают наши новые родичи, что твой сын трус, а мы — жадные и трусливые...
  — Пусть думают, — махнул рукой Базарбай. — Зато жив будет.
  Задумалась Шолпан. Ей и вправду снились последнее время смутные сны, темные, полные страха. На следующий день пошла она к Суюмхан и сказала:
  — Ой-бой, сестрица, не подумал наш старик, не подумавши сказал. Не может Тулеген слово нарушить, не может теперь и исполнить.
  Вздохнула Суюмхан.
  — Как поедет, — сказала Шолпан, — пусть вот золота возьмет с собой. Золото не жигит, есть не просит, языком не болтает.
  И поставила на кошму тяжелую суму. Благодарности не стала дожидаться, пошла себе.

  Наутро поехал Тулеген на охоту. За ним Сансызбай, брат младший, увязался. Сансызбай в возраст еще не вошел, а уже из лука стрелял хорошо, а саблей рубил еще лучше старшего брата. "Батыр растет", — говорили в народе.
  Вот приехали братья к озерцу в камышах, только Тулеген не стал уток стрелять. Вывел из укрытия заводного коня, нагрузил на него тяжелые сумки с золотом, хурджины с водой, тюки с овсом для коней. Повернулся к брату.
  — Прощай, Сансызбай! Должен я торопиться, на исходе цветенье в степи, скоро уже нельзя будет ехать через пустыню.
  — Я знаю, — ответил ему Сансызбай. — Ты обещал Кыз-Жибек, дочери Сарлыбая из алты-шекты. Я никому не скажу, что ты уехал. Но если с тобой что случится — я отомщу.
  Отвернулся Тулеген, пряча слезы.
  — А она красивая? — спросил Сансызбай.
  — Красивых много, — ответил Тулеген. — Она как звезда. Как белая птица.
  И так расстались они.

  Тулеген был уверен, что не потерял тропу. Вьючный конь еле плелся, Кёкжорга тоже устал, и пришлось спешиться и вести их в поводу. Но тропа оставалась тропой, а если Тулеген раз прошел по дороге — то уже не забывал ее, вот и кусты саксаула, на ветках навязаны цветные тряпицы — и выгоревшие до пепельной серости, и свежие, еще яркие. На стволе покрепче скалился лошадиный череп, до блеска выглаженный песком. Череп указывал направление тропы. Тулеген остановился, вытащил из-за пазухи запасенную атласную ленточку, алую, как кровь, и повязал на ветку. Рядом трепетала выгоревшая синяя лента, которую он оставил год назад.
  Тогда они ехали с караваном, гнали табун коней и не припозднились так — в колодцах вдоль тропы было полно воды, а в этот раз Тулеген шел один, и последний колодец нашел почти высохшим, едва удалось начерпать воды для коней. Но к вечеру даже так, пешком, он уже дойдет до озера Кособа.
  Откуда-то из-за гряды барханов взметнулась в небо стая птиц. Они набрали высоту, сверкая в солнечном свете.
  Тулеген улыбнулся. Теперь он знал, что озеро уже недалеко, и воспрял духом. Одно смущало его — птицы, вспорхнувшие от невидимого берега озера, никуда не улетали, они с криками вились над одним местом. Что за птицы — Тулеген разглядеть не мог, не гуси то были и не утки, не белые лебеди. Вздохнув, он встал, снял с вьюков последний бурдюк, в котором и воды-то почти не осталось, и напоил Кёкжоргу.
  К озеру Тулеген подошел не с тропы, а там, где ветер сдул барханную гряду, обнажив полосу плотной глинистой земли. Наметанным взглядом определил, где сидят засады — сам бы туда спрятался. Только они ждали его от дороги, а не со стороны песков.
  Тулеген был не из тех, кого называют батыром — ни силой, ни яростью, ни воинским духом не превосходил он сверстников. Разве что стрелял без промаха и глаз имел верный. Поэтому когда колчан опустел а он все еще был жив и не ранен, он удивился. Жигиты Бекежана были беспечны и не прятались, кроме двоих, стерегших караванную тропу. Они не ждали, что враг придет со стороны песков. К озеру было не подойти, но Тулеген помнил, что дальше будет распадок с каменным руслом для весеннего ручья, и там можно будет набрать воды и дать роздых коню. Вьючного он освободил от его ноши и пустил бежать, суму с золотом прикопал у приметного саксаула. Вернуться всегда можно, а коня отягощать незачем.
  Белые птицы еще летали в стороне, то снижаясь, то сбиваясь в клин. Значит, впереди не было никого, не поставил Бекежан там засаду. А всех, кто мог его задержать, Тулеген уже убил. Вздохнув, сел он седло. Кёкжорга устал и был измучен жаждой, но все же готов был скакать.
  Он был уже далеко от озера, когда ветер донес крики оттуда.
  — Быстрей, Кёкжорга, надо нам доскакать до людей!
  Как ни устал серый иноходец, а преследователи все не могли его догнать. Только один все нагонял. Он был уже совсем близко, и Тулеген узнал Бекежана. Драться с ним совсем не хотелось — Бекежан был и сильнее, и опытней, но делать нечего.
  Ветер свистел в ушах, шапка давно слетела с головы, Тулеген боялся, что усталый конь споткнется — и когда стрела ударила его в спину, удивился лишь тому, как далеко бьет лук Бекежана.

  Солнце уже коснулось окоема и окрасило алым полоску облаков в вышине. Бекежан спешился и подошел к брошенному у склона дюны нагому телу. Немного пройдет времени — песок скроет мертвеца, обдерет плоть с костей, и если кто и найдет эти кости, то ничего не узнает. Бекежан наклонился, примерился, куда вонзить нож — и тут что-то сильно ударило его по спине, потом по голове. Он отшатнулся — над ним вились большие белые птицы. Двое их было, или трое, или больше — он не мог сосчитать. Они били его крыльями, клевали — и Бекежан не выдержал, закрыл лицо руками, уберегая от крепких клювов глаза, и бросился бежать.
  Вскочив на коня, оглянулся. Показалось, что стоят над убитым люди в одеяниях, алых от закатного света. Сморгнул — и морок рассеялся, никого не было там, лишь ветер гнал песок. Теперь Бекежан и сам не нашел бы тело. Ну ничего, старухе можно и другое сердце принести, какая разница?

Окончание следует

Вопрос: Нравится?

1. Да		9	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		9

@темы: фэнтези, фанфики, ФБ-19

---

Фэнтези: Кыз-Жибек и белые птицы (окончание)

Начало

  Смутно было у Бекежана на душе. Соперника-то он убил, а как теперь подступиться к драгоценной добыче? Пока верит Жибек, что Тулеген жив, будет его ждать. А как сказать, что он убит, да чтобы никто не обвинил в его смерти Бекежана? Решил Бекежан подождать. Может, Жибек решит, что бросил ее Тулеген, и разлюбит его. Тогда все сладится само собой.
  Одно еще дело оставалось, но Бекежан все тянул с ним и дотянул до осени. Тогда уж решился и поехал в урочище Каранур. Закопченная старая юрта стояла там же, где и в прошлый раз. Вокруг было тихо и пусто, только завывал горный ветер. Бекежан спешился и отдернул дверную створку.
  Старуха сидела у очага, кутаясь в лисий полушубок.
  — Принес? — спросила она.
  — Принес, да не его, — сказал Бекежан. — Едва я достал нож, как налетели птицы, стали клевать меня и бить крыльями. Пришлось мне уйти, а потом вернулся я на то место и ничего не нашел.
  — Что за птицы? — спросила старуха.
  — Гуси вроде. Большие очень, белые. У нас тут таких не водится.
  — Гуси...— прошипела старуха. — Не гуси то были. Прокляты, прокляты будьте вовек, чтобы крылья ваши почернели и сгнили! Проклятие тебе, Гулаим, и тебе, Айман, однажды я вырву тебе сердце!
  Бекежан слушал ее бормотание и едва отгонял от себя обморочный ужас.
  Наконец старуха встала. Ничего ужасного не было в ее облике — так, почтенная апа не из бедной семьи, чапан бархатный, золотом шитый, кимешек только черный, как у вдовы, да ожерелья золотые грудь закрывают. Только Бекежан замер, как суслик.
  Старуха забрала из его руки сверток сердцем — было то сердце из груди жигита, убитого стрелой Тулегена.
  — Догааадливый, — протянула старуха, разглядывая сердце. — Не принес бы мне хоть такого — взяла бы твое.
  Старуха повозилась у очага и выпрямилась снова. Потянула с сухой костлявой руки кольцо.
  — Женись, женись на Жибек. Возьми вот кольцо — как наденешь ей, так она тебе покорится. А как родит она дочь — принесешь ребенка мне. Это будет твоя плата.
  Бекежан поклонился и вышел. Сел на коня да прочь поехал. Посмотрел на старухино кольцо — красивое, золотое, с красным камнем. Такое невесте подарить не зазорно. Повеселел Бекежан. Уж скоро Жибек будет его женой, а что дочь отдать придется — да и ладно. Хорошо, не сына-первенца потребовала черная старуха. От девчонок что проку? Не жалко и отдать.

  С того дня, как зацвела степь, Жибек не находила покоя. Каждый день смотрела на юг, ничто не шло на ум, все валилось из рук. "Что-то случилось," — думала она и вспоминала сон, что привиделся ей при расставании.
  Как-то услышала, как старший брат Темирбай Болатбеку сказал:
  — А если этот Тулеген обманул нашу Жибек, я сам его убью!
  — Не может того быть, — ответил ему Болатбек. — Видать, беда его задержала.
  И точно — к лету пришли вести, что калмыки напали на кочевья близ Каратениза, что заставы их стоят между южным путем и Жаиком. Сарлыбай созвал батыров, разослал гонцов по степи, то же и в других родах шекты сделали. Но калмыки на берега Жаика не пришли, видать, в кочевьях жетыру дали им хороший отпор, и в этот год род шекты спокойно откочевал осенью на зимовья.
  Говорили, что Бекежан ездил к своей родне, аргынцам, а по дороге сразился с калмыками, оттого и дружина его поредела. Бекежан же молчал, и жигиты его тоже ничего не рассказывали.
  На следующий год мало кто ездил по степи — боялись набегов калмыков, а хан их Корен похвалялся, что скоро вся степь от Жаика до Каратениза будет под его рукой.
  На третий год устроил Сарлыбай большой той со скачками, как то в обычае перед сбором войска. Бекежан со своими жигитами был тут как тут. Ехал он на сером иноходце невиданной красоты. Как раз подоспел к айтысу.
  Кыз-Жибек уже шесть раз побеждала в том состязании. Бекежан подошел к ее юрте и вызвал ее. Говорят, что ее девушки видели, на каком коне приехал Бекежан, и сразу ей о том рассказали.
  Многие были там, многие слышали, многие запомнили и передавали из уст в уста стихи, которыми они обменялись.

  Бекежан:
  — Спеть так спеть!
  Здорова будь, живи, Жибек!
  Плачь не плачь, — верблюдицей взреви, Жибек!
  Потеряла верблюжонка-жениха,-
  Он твоей не заслужил любви, Жибек!

  Жибек:
  — Куст калины между двух аулов цвел.
  Темной ночью подверни тут свой подол.
  Говорил он — брат-подросток ждет его,
  Видно, дома много важных дел нашел.

  Бекежан:
  — Вижу, сердцем огорчилась Кыз-Жибек.
  Знай, что ты его лишилась, Кыз-Жибек!
  И следа на третий год не показал,-
  С проходимцем обручилась Кыз-Жибек.

  Жибек:
  — Что возьму я у народа, то отдам.
  Одному свою свободу я отдам.
  Шесть десятков у аргынцев знатных мирз, -
  Их следы нельзя равнять его следам!

  Бекежан:
  — Я скажу — не будешь спать ночей, Жибек,
  Всю проплачешь красоту очей, Жибек.
  Тот, кем хвалишься, тот стал добычей птиц:
  Иноходец подо мною чей, Жибек?!

  Жибек:
  — Ни ума, ни состраданья нет в тебе.
  Никакого оправданья нет тебе.
  Пес, разбойник ты, будь проклят твой отец!
  Иноходца взял в открытой ли борьбе?

  Бекежан:
  — В Кособа подкараулил я его,
  Уложил стрелой одною я его.
  Ну, убил... Кого жалеть мне? Я — батыр!
  Конь остался — отпущу ли я его?! (*)

  Тут все поняли, откуда у Бекежана серый иноходец. И стали говорить друг другу, покачивая головами: "Бесчестно аргынец поступил! Да разве может хан прогнать его? Кто тогда сразится с Корен-ханом?" Сам Сарлыбай-хан сидел, лицом потемнев, и молчал. Сыновья его молчали тоже. И тут встала Жибек, подобная булатному клинку, и так сказала:

  — Сам ты проклят будь, подлец,
  Проклят будь и твой отец,
  Проклят будь поганый прах
  Предков твоего отца!
  Хоть бы мне скорей забыть
  Мерзость твоего лица!
  Чтоб такого подлеца
  Имя слышать не пришлось!
  Тулегена-храбреца
  Ты не звал в открытый бой-
  Побоялся удальца;
  Не отвагою бойца -
  Подлостью ты победил;
  Я всевышнего творца
  Кары на тебя молю;
  Пусть без меры, без конца
  Мучиться тебе в аду;
  Пусть он за бедой беду
  Насылает на тебя!
  Одинокий, как чумной,
  Ты, разбойник, околей,
  Богом проклятый и мной!..
  ...Где вы, братья мои, где
  Ты, мой хан-отец родной?
  Ваша Кыз-Жибек в беде -
  Ей не справиться одной!
  Подлого убийцу-пса
  Да не минет ваша месть!.. (*)

  Встал тут Сарлыбай и сказала:
  — Верно говорит моя дочь — бесчестно убил ты моего зятя, Бекежан! Вижу, сильно поредела твоя дружина — не стрелы ли Тулегена настигли твоих людей? Ты опозорил меня и весь мой род, ты посмел свататься к Жибек, подло убив ее мужа! Только твоя кровь смоет позор!
  Поняв, что дело обернулось не в его пользу. Бекежан развернулся и кинулся к своему коню. Сыновья Сарлыбая, все шестеро, бросились за ним в погоню.
  И едва сел на коня Бекежан, как Болатбек закричал:
  — Кёкжорга! Стой!
  Иноходец узнал его голос и встал. Напрасно Бекежан хлестал его камчой и бил по бокам — не подчинился ему Кёкжорга. Тут Темирбай накинул на него аркан и стащил с седла. Настал Бекежану конец, братья Жибек отрезали ему голову.
  Но если б кровь убийцы могла воскресить убитого! Нет на то воли Всевышнего, и Жибек, сраженная горем, надела на голову черный жаулык, села в своей юрте и погрузилась в тоску.

  В тот год, когда уехал и не вернулся Тулеген, на кочевья близ Каратениза напали калмыки. Стали роды жетыру собирать войско. Собрались и жигиты из жагалбайлы — в крепких кольчугах, с булатными мечами, тугими луками, на наилучших конях. Стали рядить, кто поведет их.
  Базарбай для войны был уж слишком стар, сын его Сансызбай — слишком молод, едва четырнадцатую весну увидел. Тут вышел Шеге-батыр и сказал:
   — Хоть и юн Сансызбай, но силен и отважен! Я сам растил его, учил рубить врага на скаку и стрелять из лука, вести дружину и строить войско для битвы.
  И люди тогда заговорили:
  — В самом деле, разве не Сансызбай первый среди молодых юношей? Разве не рожден он от благословения чильтанов, как и его старший брат? Пусть ведет он нас в бой!
  Так развернул Сансызбай знамя своего отца и поехал на войну. Тысяча жигитов была с ним, и сам Шеге-батыр ехал с ним рядом.
  Вернулся он с победой — отбились семь родов жетыру от Корен-хана, отстояли свой скот и имущество. Но калмыки не угомонились, на следующий год пришли снова.
  Три года воевал Сансызбай с калмыками, батыром называли его в народе. Тысячи жигитов следовали за его соколиным знаменем. Вдов и сирот жалел Сансызбай, отдавал им свою часть добычи. Наконец калмыки поняли, что не одолеть им казахов-жетыру и отступили.
  В тот год Сансызбаю сравнялось восемнадцать лет. Был он высок и статен, собой хорош и очень похож на Тулегена. В начале весны пришел он к отцу и матери и сказал:
  — Пора навестить родню нашу у берегов Ак-Жаика, проведать, как там мой брат Тулеген и почему не возвращается.
  Базарбай низко голову склонил и сказал:
  — Езжай, сынок, отвези ему и невестке моей Кыз-Жибек мое благословение, пусть везет ее сюда. Если же худшее случилось и погиб Тулеген, женись на ней.
  Сансызбай сказал:
  — Когда уезжал Тулеген, он мне то же самое сказал. Все исполню!
  Не стал Сансызбай брать с собой жигитов, позвал лишь Шеге-батыра — тот ведь был еще и знаменитым акыном. А сам Сансызбай еле стихи слагал, не было у него дара, какой достался Тулегену.

  Айтуган только-только пригнал на ближнее пастбище свою отару, как увидел двух всадников, спускающихся с плеча пологой сопки. Не то чтобы он удивился чужакам — в ханском ауле и вокруг него полно было и калмыков, что приехали с Корен-ханом, и казахов разных родов, не только шектинцев. Но эти, видать, были из совсем дальних краев — поздоровавшись, спросили, отчего это в ставке Сарлыбай-хана столько народу. Айтуган посмотрел на пришельцев — издали-то они ему небогатыми показались, а вблизи видно было, что не только кони у них хороши, особенно иноходец у младшего под седлом — вай, какой красавец! — но и одеты они хорошо, и оружие в серебре, и на конской сбруе золотые бляшки.
  — Да вот хан наш дочь замуж выдает, — сказал он. — На свадьбу много гостей съехалось. Все хотят увидеть нашу Кыз-Жибек.
  — А кто жених? — спросил старший.
  — Корен-хан, — ответил Айтуган и увидел, как рука младшего сжала рукоять меча.
  — А что ж, своей ли волей избрала его невеста? — говорил опять старпший, младший молчал.
  — А это как сказать, — молвил Айтуган. — Корен-хан пригрозил, что разорит все кочевья вдоль Ак-Жаика, вот Сарлыбай и согласился. С тех пор, как Бекежан убил того южанина, которого Кыз-Жибек избрала себе в мужья, не было шектинцам удачи.
  — А как звали того убитого? — спросил молодой.
  — Да Тулеген из жагалбайлы. Может, слыхали — они между Актенизом и Каратенизом кочуют, эти жагалбайлы.
  — А что сама Кыз-Жибек?
  — А что ж ей делать? Сказала только: «Раз так, то пусть отец устроит сорокадневный пир и тридцатидневные игры». Вот как раз сегодня закончился пир и начинаются игры-состязания...
  Пришельцы поблагодарили его и поехали дальше, а Айтуган подумал, что на людях-то Кыз-Жибек спокойна и учтива с незванным женихом, а женщины болтают меж собой, что как бы она чего не сотворила, подобно Баян-сулу, с ее-то нравом! А еще говорили, что уж Корен-хан еще пожалеет о своем сватовстве.

  Шеге и Сансызбай (а это были они) не поехали в аул. Они остановились за холмом, и Шеге сказаал:
  — Надо возвращаться. Тулеген мертв, а Жибек выдают замуж, и с этим человеком нам не тягаться.
  Но Сансызбай ответил:
  — Нет, Шеге, я не отдам Корен-хану ту, которую он сосватал. Сначала надо перемолвиться с ней хоть словом, узнать, чего она хочет. Если скажет, что уедет со мной — увезу ее, скажет, что пойдет за Корен-хана — что ж, тогда уедем. Но не верю я, что она доброй волей идет замуж за него.
  — В том-то и дело! — воскликнул Шеге. — Увезешь ты ее — а КОрен-хан со всем войском придет за ней — и что ты будешь делать?
  Глаза Сансызбая опасно блеснули.
  — Мы сражались с калмыками и победили. Но сила Корен-хана не в нем самом, а в калмыках, которых он держит железной рукой. Пошатнись он — и тут же знатные люди затеют свару, а наследника, подобного ему самому, у Корен-хана нет. Останься здесь, в укромном месте. И жди меня. Я схожу в аул, послушаю, что люди говорят, да разузнаю, как встретиться с Жибек.

  Когда знатный и богатый человек устраивает большой той и состязания, в ауле у него людей не сосчитать. Никто не удивится еще незнакомцу — мало ли, из соседнего рода кто, или дальний родственник, всех в лицо не запомнить. Вот Сансызбай и прошел беспрепятственно через весь аул. Там отдал салам седобродому аксакалу, там посмеялся шутке лихого жигита — вроде свой. Никто и не заметил, как он свернул между юртами в тень.
  Тут стояли юрты ханской семьи — Сансызбай не ошибся, разглядывая аул с холма. Он пробирался от юрты к юрте, пока не услышал звук домбры. Сердце его сжалось — кто-то играл кюй-жоктау, плач по батыру. Пел и плакал кобыз, и тут женский голос вступил:

  — Вода в Ак— Жайыке мутна.
  Лицом я бледней полотна.
  Совсем я ослепла от слез,
  Так скорбью вся угнетена.
  Зачем ты меня разлучил
  С моим Тулегеном, аллах!
  А если лишь снился мне он,
  Зачем, всемогущий, явил
  Ты мне столь несбыточный сон?
  Уж лучше бы даже во сне
  Ты не обещал его мне!
  О боже, меня ты обрек
  Попасться на вражий крючок?
  Ведь я же созданье твое,
  За что наказанье твое?
  Иль так пред тобой я грешна,
  Что кровному недругу я -
  Корену достаться должна?
  О смерть, ты мне меньше страшна! (*)

  Понял Сансызбай, что это поет Кыз-Жибек. Первым делом хотел он войти в ее юрту, объявить о себе — и увезти ее. Но тут же разум охладил пламя в его сердце — разве одна сидит Кыз-Жибек в своей юрте? С ней женщины ее семьи, мать и невестки, даже если они сочувствуют Жибек, разве выпустят ее просто так? Да и неприлично жениху самому заговаривать с невестой.
  Так что Сансызбай вернулся туда, где сотавил Шеге-батыра и все ему пересказал.
  — Хорошо, — ответил Шеге. — Я пойду и поговорю с Жибек. Будь наготове.

  На следующий день Шеге присоединился к участникам айтыса, и когда дошла очередь до него, подсел к Кыз-Жибек. Никто не осмеливался вызвать ее, видя, что она горюет. Но Шеге взял домбру и заиграл кюй о белых птицах. Не успел дойти до середины, как подхватила его Жибек.

  — Кто ты, о батыр, из каких ты мест?
  Что ты ищешь в доме моем?
  — О прекраснейшая из всех невест,
   Я ищу вестей о брате своем.
  — Кто твой брат, певец, мне ответь?
  Из каких земель, чья родня?
  — Белым птицам подал он весть,
  И они меня привели
  В северные земли твои
  К берегам реки Ак-Жаик.
  Я — Шеге, акыном люди зовут,
  Сокол-дербник на тамге у меня.
  Шелк ищу я, что мой брат обронил,
  Ночь темна — дождусь света дня!

  Жибек спросила его, один ли он приехал на праздник.
  — Нет, — ответил Шеге, — со мной мой младший, Сансызбай.
  Долго сидела молча Жибек, помто сказала:
  — Скажи мне, Шеге-акын, храбр ли твой младший?
  — Храбрее его нет в нашем роду, — ответил Шеге. — Да вот взгляни сама на него! Вон он, с конями стоит.
  Посмотрела на него Жибек. Был Сансызбай выше ростом и шире в плечах, чем Тулеген, но лицом так похож, что на миг Жибек показалось — это ее нареченный пришел за ней.
  — Послушай, — сказала она. — Есть у Корен-хана два коня, два тулпара, Сандалкок и Казмойын. Завтра ждите меня у перевала Кара-Агач, я возьму у него одного из них, и мы убежим.

  Выбравшись из аула, Сансызбай и Шеге устроились на ночевку.
  — Что она задумала, а? — спросил Шеге. — Ты понял?
  — Конечно! Кыз-Жибек, должно быть, давно приглядывает за Корен-ханом, выясняет, что он за человек. Видать, придумала, как избавиться от него. Корн-хан опытен и силен, мудр в совете. Но нрав у него горячий, если узнает он, что ускакала Жибек, бросится в погоню. Даже если и возьмет с собой жигитов, то их кони отстанут.
  Шеге хлопнул себя ладонями по коленям:
  — Если она так умна и отважна, то неудивительно, что выбор Тулегена пал на нее!

  Когда гости разошлись, к Кыз-Жибек подсела ее невестка Толкын и говорит:
  — Я, пожалуй, отошлю завтра пару заводных коней на Кара-Агач, где старый колодец. Тебе пригодится.
  — От всей души буду тебе благодарна, — сказала Жибек.
  — Пусть будет удача чильтанов с тобой, моя дорогая! Скажи только, куда и с кем ты решила бежать?
  — Видела того жигита, что держал коней для Шеге-акына?
  Толкын вспомнила и руками всплеснула:
  — А я-то думала, на кого тот жигит похож! Если он пошел в своего старшего брата не только лицом, но и нравом — не стану беспокоиться за тебя.

  У Жибек была подружка, девушка по имени Енлик, она хорошо играла на домбре и пела. Во время айтыса Жибек и Шеге она сидела рядом с Жибек и слышала, какими словами они обменялись.
  Наутро Жибек посылает ее к Корен-хану и говорит:
  — Пойди к калмыку, попроси у него Сандалкока, скажи, что я хочу проехаться на нем по степи, пока еще цветет она.
  Енлик пошла к калмыцким юртам, видит — сидит хан Корен, вокруг него знатнейшие батыры калмыцкие, а позади него сидит старая-престарая женщина в черном чапане, на шее золотые ожерелья. Поклонилась им Енлик и сказала:
  — Госпожа моя Кыз-Жибек шлет тебе, хан Корен, привет. И просит дать ей твоего коня Сандалкока, что быстрее ветра. Хочет она проехать на нем по степи, пока та еще цветет.
  Корен-хан ответил ей отказом, и Енлик ушла. А старуха говорит Корену:
  — Зачем отказал? Подольстись к ней. Жибек горда, будет думать, что сможет вертеть тобой, как вертит она отцом и братьями. Тогда и замуж за тебя пойдет охотней, и тем легче будет тебе ее укротить.
  — Месяц уже, как живу я в ауле ее отца, а моя невеста все избегает встречи со мной, — сказал Корен-хан. — Пусть сама попросит.
  Тут приходит сама Жибек.
  Поприветствовала она Корен-хана и его людей. У Корен-хана от ее красоты дух захватило, забыл он коварные советы старухи.
  — С чем пришла ты, красавица? — спросил он. — Все исполню, только попроси!
  — Мне много не надо, — сказала Жибек. — Видела я твоих коней, двух непревзойденных тулпаров! Хочу помчаться по степи быстрее ветра, пока могу! Дай мне Сандалкока, солового!
  Корен-хан велел привести коня, сам оседлал его.
  Села Жибек на коня и помчалась в степь.
  Доскакала она так до ручья, там ждала ее Енлик на соловом коне.
  — Дай мне твою саукеле, — сказала Енлик. — Я поскачу в другую сторону, собью калмыков со следа!
  Обменялись они одеждой — надела Енлик саукеле Жибек, всю расшитую самоцветами и золотом, надела ее алый кемзал, шитый золотом, отдала Жибек свою такию с лебединым пером и скромный чапан. Обнялись они.
  — Себе все возьми. Камней с моего наряда хватит тебе на приданое. Будь счастлива, Енлик, верная моя подруга! — сказала ей на прощанье Жибек.
  Енлик вскочила на своего коня и поскакала туда, куда сказала ей Жибек. А сама Жибек погнала Сандалкока к месту встречи.

  Между тем день к вечеру склонился, а Жибек в аул так и не вернулась. Забеспокоился Корен-хан. Велел жигитам искать свою невесту. Поскакали они в степь, видят — скачет на соловом коне девушка в невестином уборе. Погнались за ней, а когда догнали, увидели, что это не Жибек. Вернулись жигиты к Корен-хану ни с чем. Тут старуха сказала:
  — Она обманула тебя, хан!
  Взяла блюдо, налила туда воды, капнула крови.
  — Что ты видишь? — спросил Корен-хан.
  — Вижу Жибек на твоем коне, — ответила старуха — Вижу батыра, что пел на ее айтысе. Вижу юношу рядом с ней... — тут старуха ахнула и схватилась за сердце.
  Не успел Корен-хан слова вымолвить, как старуха зашипела, изрыгая проклятия так, что испугала самых лихих калмыцких жигитов.
  — Скачи за ней в погоню, — велела она хану. — Иначе увезет ее юнец из жагалбайлы, младший брат ее убитого жениха!
  Корен-хан велел привести второго своего тулпара и помчался в погоню с десятком верных жигитов. Конь его, славный Казмойын, скакал, словно летел, земли на касаясь. Быстр он был и неутомим, так что жигиты постепенно отстали. Но хан одержим был желанием догнать Кыз-Жибак.
  Раньше он просто хотел ее себе в жены, чтобы связать родством род алты-шекты, но теперь горела его душа, желал он сделать Кыз-Жибек своей и только своей, чтобы принадлежала она ему безраздельно.
  Тем временем Жибек доскакала до перевала Кара-Агач, там ждали ее Шеге и Сансызбай с заводными конями, и еще двух прислала туда Толкын. Было у них все, что нужно, чтобы пересечь пески , пока не кончилась весна.
  Дали они там отдых Сандалкоку да и пустились в путь дальше.
  Уже далеко отъехали, оглянулся Сансызбай и увидел, что догоняет их всадник на черном коне.
  — Все так, как ты предвидела, — сказал Сансызбай. — Это Корен-хан мчится за нами один, жигиты его отстали. Жибек, Шеге, поезжайте вперед, я его встречу.
  Жибек покачала головой:
  — Нет, Сансызбай, должна я сказать ему, в чем причина. Хоть он и враг моему и твоему роду, а все же заслуживает чести.
  Поехали они дальше втроем, Корен-хан на Казмойыне их настигает.
  Сансызбай остановил своего иноходца. Развернулся к калмыку.
  — Эй, ты! — закричал издали тот. — Кто ты такой, похититель невест? Я истреблю твой род за то, что ты сделал!
  Сансызбай отвтеил ему:
  — Я — Сансызбай, сын Базарбая из жагалбайлы! За моего старшего брата Тулегена была просватана Жибек, и теперь суждено мне взять ее в жены, раз убит мой старший брат! Ты сам знаешь — таков обычай.
  — Мой меч — вот обычай в степи! Я победил алты-шекты, по праву победителя я взял Кыз-Жибек!
  — Разве Кыз-Жибек — овца, которую разбойник угоняет у пастуха? Разве не вольна она выбирать, кому стать ее мужем?
  Усмехнулся Корен-хан:
  — Мужчина выбирает себе жену. Женщине надлежит покоряться.
  — Знай, что я никогда не стану твоей женой! — крикнула ему Жибек. — Даже если увезешь ты меня в свои владения, убью тебя, едва войдешь ко мне в юрту! Не стану жить с тобой!
  — Сначала я убью этого юнца, — ответил Корен-хан. — Потом твой отец ответит передо мной. Никому я не спущу дерзости, тем более шектинской девке!
  Тут вспыхнул Сансызбай, не в силах снести то, что калмык оскорбляет Жибек, и поскакал ему навстречу.
  Корен-хан выстрелил из лука — но удача чильтанов была с Сансызбаем, и стрела лишь вонзилась в его кольчугу. Схватился он тогда за меч, и столкнулись они с Сансызбаем. Могуч был Корен-хан, много сражений видел, много врагов убил, думал он, что легко одолеет юнца. Но и Сансызбай был силен, в свои семнадцать лет был он уже закаленным воином, не раз сражался с калмыками. Нанес он один удар — и разрубил Корен-хану грудь. Упал тот с коня, обливаясь кровью.
  И тут на него сверху камнем пал беркут. Разодрал железными когтями грудь, разворотил ребра, вырвал сердце. Потом взмахнул крыльями и перелетел на руку беркутчи. Тот словно из воздуха соткался — старуха в черном бархатном чапане, в кимешеке из китайского шелка, сидит на шелудивой кляче, а сама в золоте вся, ожерелья грудь покрывают. Пригляделся Сансызбай — а там между монеток и бляшек висят кости да птичьи черепа.
  Обернулся Сансызбай. За его спиной Жибек на соловом тулпаре-иноходце, а Шеге-батыр поодаль замер, словно зачарованный, сидит на совме коне — не шелохнется.
  Старуха между тем откусила кусок от сердца Корен-хана и молвила:
  — Отдай мне Жибек. Не то возьму отца твоего и всех его жен, и ты сам умрешь страшной смертью.
  — Не бывать тому, — молвил Сансызбай и схватился за лук.
  Старуха подкинула беркута, тот полетел прямо в лицо Жибек, а кусок сердца бросила в Сансызбая. Сансызбай вскинул лук и выстрелил. Стрела его пронзила птицу, та закричала человеческим голосом и упала наземь. Окровавленное сердце ударило Сансызбая в грудь. Разошлись частые кольца его кольчуги, боль пронзила его грудь, словно стрела впилась. Пошатнулся он.
  Старуха засмеялась и мелким шагом подъехала к нему.
  — Взяла я сердце Корен-хана, возьму и твое.
  Протянула она руку, пальцы с железными когтями — и тут вскрикнула и обернулась. Позади нее стояла Жибек с мечом Корен-хана в руке, и меч этот пронзил старуху насквозь.
  — Не бывать этому, — сказала Жибек.
  Зашипела старуха и упала с седла, обернулась черной змеей, на хвост поднялась, чтобы броситься на Жибек. Тут пала на нее белая птица, забила крыльями, подхватила змею, взмыла в воздух и с высоты бросила свою добычу на камень. Смотрят Жибек и Сансызбай — лежит на земле мертвая старуха с разбитой головой, у старухи железные зубы и когти.
  Белая птица спустилась на траву и обернулась девушкой несравненной красоты, поверх платья надета сверкающая кольчуга, в руке острый меч, на голове шлем с лебединым пером, а на лбу серебряный полумесяц.
  — Кто ты, о дева? — спросила ее Жибек.
  — Я — Айман, — ответила та. — Много лет искала я железнозубую Карагал и вот нашла. Благодарность моя за то, что смогла я увидеть ее, принадлежит вам. Я похоронила Тулегена у берегов Кособа. Не плачь — над могилой его растет карагач, песни его поет ветер.
  Жибек и Сансызбай спешились и поклонились ей. Айман коснулась раны Сансызбая — и та исчезла, словно и не было ее, лишь разорванная кольчуга осталась. Очнулся и Шеге, подъехал к ним и тоже спешился, поклонился Айман.
  — Благодарю тебя, о дева из кырек кыз, что защитила ты Сансызбая и Жибек, спасла нас от этой жалмауыз-кемпир!
  — Некогда Базарбай спас меня от Карагал. Теперь сумела я ему отплатить, — ответила Айман.
  Подошла она к пронзенному стрелой беркуту, вытащила стрелу — осыпалась стрела прахом в ее руке, рассыпался пылью мертвый беркут. Шелудивая кобыла старухи стояла-стояла, покачиваясь, и тоже осыпалась прахом, прах завеялся по ветру, а там, где лежала Карагал, остался вросший в землю камень с черными жилами камня-кровавика.
  — Ступайте, ждет вас Базарбай, ждет тебя Суюмхан, о Сансызбай! — сказала Айман. — Не медлите, долг путь через пески, скоро уйдет вода из колодцев. Благословение чильтанов и чильдухтарон да будет с вами!

  Издали обернулась Жибек — увидела, как взметнулись над седловиной перевала белые птицы, растаяли в солнечных лучах.

  Много ли минуло дней,
  Мало ли — окончен путь,
  И жагалбайлинский край,
  Как обетованный рай,
  Появляется уже
  Пред счастливою четой.
  И любуется народ
  Дивным дивом — красотой
  Гурии земной — Жибек!
  И веселый там шумит
  Свадебный, богатый той! (*)

  После смерти Корен-хана калмыки затеяли свару и стали сражаться между собой. На много лет прекратились их набеги на кочевья казахов.
  Сансызбай прислал к хану Сарлыбаю Шеге-батыра с сорока жигитами, чтобы поведали они ему о судьбе Жибек. Сарлыбай и Ак-Жунус, сыновья их и невестки обрадовались, устроили большой той. Когда возвращался Шеге в земли жагалбайлы, отдали ему приданое для Жибек — сорок могучих наров, груженых золотом, дорогими коврами и драгоценной утварью.
  А повесть о прекрасной Жибек поют и по сей день.


Примечания

Айтыс - импровизированное поэтическое состязание
Алты-шекты - племя Младшего Жуза, жетыру
Аргын - племя Среднего Жуза
Асыки - аналог игры в бабки
Байбише - старшая жена
Баян-сулу, красавица Баян - героиня эпического сказания "Козы-Корпеш и Баян-Сулу". Чтобы избежать брака с немилым женихом, бросилась со скалы.
Домбра - музыкальный инструмент
Достан - небольшое эпическое сказание
Достархан - праздничная скатерть, а также низкий переносной стол для еды
Жалмауыз-кемпир - демоническое существо в образе старухи, людоедка, аналог злой бабы-яги.
Жаулык, кимешек - головные уборы замужних женщин. Черный жаулык часто носили вдовы.
Женгелик - подарки жениха жене старшего брата или другого близкого родственника невесты. По обычаю, ближайшая женге (см.) невесты устраивает первую встречу жениха и невесты, приводит невесту в юрту жениха
Кайын - родня через жену
Калындык - 1. Сосватанная невеста; 2. Тайные посещения невесты женихом в добрачный период (калындык ойнау). По старому обычаю, после сватовства жених мог тайно посещать невесту, но при этом не должен показываться ее родителям, братьям и ближайшим родственникам.
Кёкжорга — букв, “серый иноходец”, кличка коня Толегена
Кемзал - длинная бархатная безрукавка, часть женского костюма.
Кырек кыз - сорок девушек, в мифологиях тюркоязычных народов Средней Азии праведницы, которых аллах по их просьбе превратил в камень (в других вариантах мифа — скрыл в скалах), чтобы спасти от преследователей — «неверных». Место, где, как считалось, это произошло, также называется Кырк кыз. Кроме того, в мифологии каракалпаков кырк кыз — девы-воительницы, героини одноимённого эпоса. Они живут на острове общиной, возглавляемые мудрой и справедливой девой Гулаим. Кырк кыз спасают каракалпаков от нашествия калмыкского хана Суртайши. В мифологии узбеков Зеравшанской долины кырк кыз (чаще — кыркынкыз) — также особая категория духов, помощников шамана, слуги основных шаманских духов пари, иногда отождествляемые с чильтанами. Образ кырк кыз таджикско-персидского происхождения. В мифологии таджиков сорок дев (чильдухтарон) выступают и как мусульманские святые, и как шаманские духи-помощники. До принятия ислама кырк кыз почитались как добрые духи-покровительницы (к помощи которых прибегали и шаманы) народами Средней Азии, в Иране и ряде других стран, а затем приобрели роль мусульманских святых. Древний пласт представлений о кырк кыз содержится в каракалпакском эпосе и поздних генеалогических преданиях киргизов (в них кырк кыз выступают как родоначальницы киргизов, давшие имя народу).
Кюй - инструментальная пьеса, исполняется на домбре или другом инструменте, часто со словами.
Мерген - стрелок
Отау - доля, которую отец выделяет женившемуся сыну
Саукеле - высокая богато расшитая шапка с вуалью, которую носит невеста и молодая жена в первый год после свадьбы.
Такия - вышитая круглая бархатная шапочка, казахский головной убор.
Тамга - герб, клеймо
Той - праздничный пир
Торсык - кожаная фляга
Тулпар - фантастически быстрый конь
Чапан, шапан - приталенная верхняя одежда, как мужская, так и женская
Чильтан - в мифологиях народов Средней Азии категория духов. Согласно наиболее распространённым мифам, Чильтан — сорок могущественных святых, управляющих миром. Чильтаны могут быть невидимы для людей, а могут в человеческом облике жить среди них (нередко принимая образ бедного, презираемого окружающими человека). Обычный эпитет Чильтанов — гайиб эрен («невидимые святые»; у киргизов духи кайып эрен — покровители диких жвачных животных, иногда отождествляемые с Чильтанами) или эрен, арангляр («святые»). По казахско-узбекскому мифу, Чильтаны живут на острове среди моря, куда людям доступ закрыт, по другим мифам, они собираются обсуждать свои дела в безлюдных местах (на кладбищах, вдали от жилья), где их может увидеть случайный прохожий. В некоторых районах таджики считали, что Чильтаны по ночам воруют младенцев и скот и уносят их в свои горные пристанища. У узбеков и туркмен чильтаны — также покровители юношей, в Хорезмском оазисе — покровители воды и (как и у горных таджиков) патроны кондитеров, у уйгуров — также первые шаманы и покровители шаманов. Согласно представлениям некоторых групп узбеков и таджиков, Чильтаны — шаманские духи-помощники, близкие кырк кыз (у узбеков иногда отождествляются с ними, в таджикских мифах Чильтаны и сорок дев вместе гуляют и танцуют в период цветения растений).

@темы: фэнтези, фанфики, ФБ-19

---

Звездные войны: Принцесса Альдераана

Я все хотела доработать этот текст, но дело ограничилось правкой и мелкими изменениями. Пусть будет таким.


Название: Принцесса Альдераана
Автор:  Альвхильд
Команда: fandom Space Opera & Fiction 2016
Размер: макси, 15 093 слова
Источник: "Звездные войны"
Пейринг/Персонажи: Лея Органа, Люк Скайуокер, Хан Соло, Чубакка, Лэндо Калриссиан и другие
Категория: джен
Жанр: экшен, драма
Рейтинг: R (за нецензурные слова)
Краткое содержание: сенатор Новой Республики Лея Органа выступает против рабства, в прессе бушует кампания дискредитации, Хан Соло пересматривает свое отношение к проституции, а уцелевшие альдераанцы Галактики высказывают свое мнение.
Примечание/Предупреждения: использованы элементы РВ. Диснеевские фантазии побоку.

  Если бы ярость могла преодолеть расстояние до человека, гладкая самодовольная физиономия которого занимала половину экрана, то его разорвало бы в мелкие брызги. Легенды говорили, что то ли древние воины Силы, то ли ситхи так могли. А Лею всю жизнь учили сдерживать эмоции, и поэтому даже экран остался цел.
  — Зададимся вопросом: как удалось ей совмещать работу в имперском Сенате с подпольной деятельностью? Резидент Альянса в самом сердце Империи — что может быть неправдоподобнее? Но если предположить, что Лея Органа была агентом совсем другой стороны, все становится на свои места: и дважды разыгранная императором ловушка с приманкой в виде Звезды Смерти, и пресловутое похищение планов — когда цепочка посредников оборвалась именно в тот момент, как планы должны были попасть к ее высочеству. Вся дальнейшая история — пленение принцессы Дартом Вейдером, спасение каким-то фермерским парнем и последним из рыцарей-джедаев — наводит на мысль об инсценировке. Не забывайте, что для генерала Оби-вана Кеноби, героя Старой Республики, это якобы спасение стало билетом в один конец, приведя его под световой меч Дарта Вейдера.
  Шум, возгласы удивления, несколько тактов музыкальной заставки.
  — На этом мы прервемся до следующего выпуска. Ровно через неделю вы узнаете тайну юноши с планеты Татуин, кто сыграл роковую роль в судьбе Альдераана, в какую сумму принцесса Лея оценила свою жизнь и чем расплатилась за свое якобы спасение. Ждем вас у экранов в час выхода программы "Голая правда".
  Лее хотелось бросить в экран чем-нибудь тяжелым или заорать в полный голос, но вместо этого она выключила головид, набрала номер начальника охраны и попросила его установить, кто сделал тот звонок, после которого она включила телетрансляцию. "Это касается вас, — сказал не лишенный приятности голос. — И вашего брата". Голос принадлежал человеку, в этом Лея не сомневалась. У нее был хороший слух, она умела различать тончайшие оттенки речи и вполне доверяла своей способности опознавать видовую принадлежность говорящего. Человек, хомо. Который знает, что у нее есть брат.


  Зал сената на Чандриле, новой столице Республики, был построен по образцу Амфитеатра Сената на Корусканте — спускающиеся к центру ряды выдвигающихся гравиячеек. Правда, вместо имперских тысячи с лишним тут было от силы полторы сотни мест. Лея не представляла себе, как мог работать такой монстр — гигантская Старая Республика, переросшая возможности своей управляющей структуры, развалилась под собственной тяжестью. В Новой Республике не насчитывалось пока и четверти прежнего состава регионов, посылавших представителей в Сенат, но уже разрабатывался проект по реструктуризации управления.
  Впервые Лея вошла в зал сената в пятнадцать лет, секретарем сенатора от Альдераана Бэйла Органы. Уже через год сенатором стала она сама, а отец заменил в правительстве Альдераана мать, которая стала болеть все чаще. Сейчас Лея представляла в новом сенате Альвираин или, как его называли, Новый Альдераан и его сектор. Альвираин был второй по значимости планетой Альдераанского Союза — неудивительно, что после гибели Альдераана столицей для всех альдераанцев галактики стал именно он. Лея гордилась тем, что выиграла выборы, а не была назначена альвираинским правительством.
  Было непривычно видеть в ложах нелюдские лица. Имперский сенат состоял только из людей. Палпатин не доверял инородцам, а империя силой оружия поддерживала примат человеческой расы над всеми другими. Победа Альянса вернула в сенатские кресла мон-каламари и ботанов, маластерцев и тогрутов, твилекков и вуки. Лея посмотрела в гостевую ложу, справа от возвышения для ложи спикера. Темнокожие ушастые гуманоиды в облегающих одеждах неброских пыльных тонов — зайгеррская делегация. Твилекк — это, вероятно, посланец хаттов из Внешних пределов. И неймодианцы в своих высоких шапках. Все здесь.
  Лея получила слово первой.
  Она знала, что ее белое платье ослепительно сияет на серо-черном фоне амфитеатра. Белый был ее цветом, ее выбором — на нем видно каждое пятнышко. Усиленный акустикой, ее голос летел над огромным залом:
  — ...Император узаконил рабство, узаконив превращение миллионов разумных существ в говорящие орудия и позволив обходиться с ними как не всякий фермер обходится со скотиной. Рабство — это изнанка империи, для которой любой из вас — всего лишь винтик, который можно заменить. Это позор Галактики, дно, ниже которого нам некуда падать. Ради всех тех, кто был убит и искалечен, лишен всякого достоинства в рабстве мы должны решительно и без сомнений пресечь этот позор.
  — Вы хотите лишить нас средств к существованию, ослабить и захватить! — вскричал зайгеррианин. — Я требую,чтобы Республика не вмешивалась в дела Зайгерра и наши тысячелетние традиции!
  Лея подняла руку, переключая внимание на себя.
  — Традиции, основанные на чужом горе и крови — не то, что делает вам честь. Я говорю и повторяю: рабство должно быть уничтожено! Все, кто был обращен в рабов, должны обрести свободу и вернуться домой!
  Настала опасная тишина. В такую тишину обычно проваливаются самые продуманные проекты. Вдруг раздался ликующий рев, и сенатор Шеккар, огромный полуседой вуки, вскочил, потрясая над головой сомкнутыми руками. Щелкнул, переключаясь, транслятор.
  — Тридцать лет мы ждали этого часа! Кашиик за Альдераан!
  Этого оказалось достаточно — почтенные сенаторы вскакивали и орали, перекрикивая друг друга:
  — Мон-кала за Альдераан!
  — Это развалит экономику!
  — Долой рабство!
  — Семь Лун за Альдераан!
  — Набу за Альдераан!
  И, неожиданно, высокий синтезированный голос автопереводчика:
  — Геонозис за Альдераан!
  Лея оглянулась. Пуджа Наберрие стояла в своей ложе, подняв над головой руку в жесте торжества. В тяжелой прическе ярко сияли самоцветы, серебряные переливы взблескивали в складках графитово-серого одеяния.
  — Слово сенатору от Набу! — провозгласил спикер.
  Ложа выехала вперед.
  — Народ и сенат Галактики! Тысячу лет назад наши предки основали Галактическую Республику. Они объявили, что каждое разумное существо рождается свободным и равным другим. Они провозгласили равные права и справедливость для всех граждан. Пока Республика помнила об этом, она стояла. Когда народ и сенат Старой Республики допустили отступление от этого принципа, Республика пала. Нельзя приносить интересы отдельной личности в жертву мифическим государственным интересам. Государство существует ради защиты прав каждого своего гражданина, а не для того, чтобы граждане отказывались от своих прав во имя его существования. Вслед за сенатором от Альдераана я повторяю: рабство должно быть уничтожено!

  Ток-шоу "Постель наизнанку"
  — Итак, что говорит опрос о секс-рейтинге нашего правительства? Опрос проводился среди хомо и псевдохомо, разумеется.
  На пятом месте — старушка Мон Мотма, президент. Прекрасно выглядит на восьмом десятке, не так ли?
  На четвертом месте — Далла Синберг, министр образования. Странно, она же толстовата, вон, второй подбородок намечается. Что? Зато обаятельная? Ну, может быть.
  На третьем — сенатор Пуджа Наберрие. Эй, а кто-нибудь видел ее без грима? Знаете старую шутку? Женился кореллианец на набуанке... (смех) Ага, знаете.
  Второе место? Вы еще сомневаетесь? Винг-коммандер Шара Бэй! Да, это флот, а не правительство, но сделаем исключение для прекрасной летчицы!
  И наконец, на первом месте несравненная Лея Органа! Тадамм! Есть ли любовник у Прекрасной Альдераанки? О, да тут целый список кандидатур! Кого выберет Белая Принцесса — пилота грузовика Хана Соло, имевшего в прошлом трения с законом, или Люка Скайуокера, известного как Последний Джедай? Делайте ставки!

  Из панорамного окна открывался вид на город сверху. Лея знала, что кроме транспаристила оно защищено силовыми полями, но все равно старалась не подходить близко — как будто подставляешься под снайпера. А ведь снаружи окно не было прозрачным, только изнутри. Но знание не помогало, желание отойти, спрятаться, не подставляться была сильнее. Лея подумала, что по тому, кто из них троих какую позицию занял, легко можно определить, кто участвовал в боевых операциях, а кто нет. Пуджа и Мон Мотма, возможно, тоже опасались широких панорамных окон, но все же вели себя так, как будто не замечают своей уязвимости.
  — Оперативно вы, — сказала госпожа канцлер.
  — Больная проблема, — ответила сенатор Наберрие. — Надеюсь, что когда дойдет до настоящего дела, исполнительная власть нас поддержит.
  Она прямо посмотрела в глаза Мон Мотме. Худая высокая женщина, все еще красивая в свои почти семьдесят, бесстрашно встретила ее взгляд.
  — Я поддержу вас. Что вы намерены делать теперь?
  — Статистика, отчет о положении дел в перевалочных пунктах. Аналитика, — ответила Лея. — Пуджа будет заниматься статистикой, а я собираюсь посетить Внешние Миры.
  — Надо представить масштаб проблемы, понять, как функционирует сеть работорговли, как ее можно пресечь. Безопаснее всего будет уронить спрос на рабов, то есть сделать рабство невыгодным, а я даже приблизительно не представляю, как, — сказала госпожа канцлер.
  — Данные мы вам предоставим. — Пуджа сощурилась и качнула головой — блеснули искры на самоцветных шпильках в высоком шиньоне. — Комитет составили вполне вменяемый, спасибо сенатору Шеккару.
  Мон Мотма задумчиво посмотрела на свой датапад. Дела набегали волнами, каждое надо было сделать прямо сейчас, а лучше — вчера. Четверть века она сражалась против Империи и три года пыталась собрать осколки, и конца-края этому не видать. И чтобы ни в коем случае не сложить из осколков снова ту, старую, республику, страшное бюрократическое чудовище, пожравшее само себя — а заодно миллиарды людей. Словом "люди" Мон Мотма привычно называла всех разумных существ, от ракообразных мон-каламари до рептилоидов, от жабообразных хаттов до людей. Ей страшно не хватало тех, с кем она начинала — Бэйла Органы, Падме Наберрие, Нии Алавар, Фанг Зара, Таннера Кадамана... От большинства из них не осталось даже могил, только голофото в архивах.
  Новому поколению, вот этим девочкам, еще предстоит стряхнуть с себя, выдавить то, чему они научились в Империи, и научиться действовать иначе. Впрочем, они справляются.

  Из публицистической колонки Алакара Венда, политолога
  "Правдоподобна ли история уничтожения Альдераана, рассказанная принцессой Леей Органа? Обычно для выяснения истины мы находим перекрестные источники, анализируем все доступные нам сведения. В этом же случае мы имеем несколько бесспорных фактов и один рассказ непосредственной участницы событий.
  Давайте проследим всю цепочку.
  Итак. Было ли выгодно Империи уничтожение Альдераана? Известно, что император не поддерживал доктрину устрашения Моффа Таркина, а сам Таркин был военным до мозга костей, преданным имперскому порядку. Не известно ни одного случая, когда он нарушил или обошел бы приказ. Следовательно, Таркин не мог пойти против императора и отдать приказ уничтожить планету, играющую заметную роль в галактической экономике. Но вопросы экономики и управления никогда не волновали Дарта Вейдера. Именно он, скорее всего, и отдал роковой приказ.
  Было ли выгодно уничтожение Альдераана Лее Органе? "Ведь она сама альдераанка," — говорят ее сторонники. Возможно, ее устроила бы смерть Бэйла и Брехи Органа, но наследственная власть налагает определенные обязательства. Принцессе Лее пришлось бы отчитываться за свои действия и нести за них ответственность, она не могла бы свободно распоряжаться собой и своим состоянием. А так она получила доступ к огромным активам, которые альдераанская правящая верхушка вложила в галактические финансовые фонды. Никакой отчетности, никаких ограничений. "

  Из комментариев:
  "И кто это у нас топит за поиски предателей Альянса? А это джентльхомо Венд, который всю дорогу лизал жопу императору и сочинил афоризм "Альянсу нужны великие потрясения, а нам нужна великая Галактика". Как насчет великой галактики теперь?"

  "Зато теперь он осознал и лижет жопу республиканскому правительству. Почем нынче такие "расследования", Алакарчик?"

  "Алакар жжот! Жми дальше, наверняка она сливала инфу через своего любовника".


  Люк заметил ее, едва она вошла в читальный зал. Он сидел на своем любимом месте, в отдельной нише с терминалом и большим рабочим столом.
  — Как дела? — спросила Лея. — Есть добыча?
  — Немного есть, — ответил, улыбаясь, Люк.
  Библиотека Сената была огромна. Лея раскопала, что остатки библиотеки джедайского Храма попали сначала в ее фонды, а потом сюда, в главный библиотечный центр Чандрилы. И теперь Люк рылся в этих остатках, пытаясь восстановить утраченное. Сегодня его добычей стала малоформатная книжица в пластиковой обложке. На первой странице обложки был вытиснен белый феникс со звездой — эмблема Ордена и всего два слова: "Путь джедая".
  — Что это?
  — Это руководство юного джедая, — сказал Люк, все еще улыбаясь. — Каждому новичку выдавали вот такую книжку, значит, их были сотни тысяч, а сохранилась на планетах Ядра, подозреваю, только вот эта.
  Он раскрыл книжку и показал форзац, исписанный разными почерками.
  — Йода, — прочла Лея. — Таме Керулиан... Дуку... Квай-Гон Джинн... Оби-ван Кеноби... Кеноби!
  — Читай дальше, — сказал Люк.
  Лея всмотрелась в небрежные, сливающиеся буквы.
  — Анакин... Скайуокер...
  Ниже было еще одно имя, ей неизвестное. А потом знакомый росчерк, тонкий и изящный, который знал каждый сенатор и высокопоставленный чиновник Империи — личный знак самого Императора. И написанное тем же вычурным почерком тайное имя — Дарт Сидиус.
  — Что это?
  — Подписи владельцев, я так думаю. От учителя к ученику.
  Книжка действительно была затрепанной, на полях там и тут бывшие владельцы писали какие-то примечания.
  — Я сниму тебе копию, — пообещал Люк. — Вот что интересно: оказывается, Анакин Скайуокер был принят в Орден в обход стандартной процедуры. Он не был послушником, не проходил начального обучения, стал сразу падаваном. Я сделал пару запросов о событиях тех лет и выяснил, что родом он был с Татуина.
  — Это мы и так знали, — мрачно сказала Лея. — Раз твои дядя и тетя там жили...
  — Дело в том, — сказал Люк, — что Анакин Скайуокер был рабом.
  — Не может быть!
  — Почему же? Татуин — окраина, вотчина хаттов, хатты практикуют рабство. Половина кораблей, садящихся в Мос Эспа и Мос Айсли, возят рабов.
  Лея подвинула к столу второй стул, села.
  Люк раскрыл на датападе документ.
  — Вот смотри: отчет о финансовых расходах рыцаря-Джедая Квай-Гон Джинна, сопровождавшего королеву планеты Набу. Так, остановка на Татуине вследствие аварии двигателя. Хаттских денег у них не было, и им помог местный мальчик, который выиграл гонки на подрейсерах. Знаешь, какие гонки он выиграл? Бунта-Ив.
  — На подрейсерах? Маластерские гонки? — ахнула Лея.
  — "Он неоднократно участвовал в гонках, но дошел до финиша первый раз, — прочитал Люк. — Это явное свидетельство спонтанной инициации после контакта с обученным джедаем, то есть со мной". Это Квай-гон Джинн пишет.
  — Инициация, — пробормотала Лея. — Я стала кое-что ощущать после Беспина. Когда я услышала тебя, помнишь?
  — А я — после смерти Бена. Похоже, тот единственный урок обращения с Силой, который он мне дал, и был инициацией.
  Лея перелистнула несколько страниц книжки, уставилась на картинку, изображавшую джедая-послушника с косичкой за правым ухом.
  — Ты сегодня не читал новости?
  — И даже смотрел.
  У Леи в груди похолодело.
  — И... что ты об этом думаешь?
  — Что ты была великолепна. Что вы теперь собираетесь делать?
  Ну конечно, вряд ли Люк смотрел скандальное разговорное шоу, а вот ее выступления в сенате, если идет трансляция, смотрит всегда.
  — Я лечу во Внешние Пределы. Чтобы представить себе ситуацию наглядно. И потом доложить в сенате.
  Люк нахмурился. Он никогда не уговаривал ее остаться или не лезть в пекло, это Хан вечно пытается ее отговорить. Кстати, надо посоветоваться с Ханом. Но вот эта передача...
  — Люк, я тебе сейчас кое-что покажу, а ты мне скажи, что ты об этом думаешь.
  Вся передача была сделана по прозрачнейшему принципу пропаганды, Лея это видела — и все же едва сдерживалась, чтобы не начать объяснять Люку, где ложь.
  — Тебе не кажется, что это кто-то пытается нейтрализовать законопроект о работорговле? — спросил Люк.
  — Может быть. Но перед этим мне в резиденцию позвонили с общественного номера и сказали включить ТВ. И еще сказали, что дело касается моего брата. А о том, что мы с тобой брат и сестра, знает не так уж много лиц.
  — С нашей стороны, — мягко сказал Люк.
  — Не поняла?
  — Вейдер как-то узнал, кто я такой. Не сразу, конечно, но узнал. И на Хоте прицельно меня искал. Не сам же он наводил справки, значит, у него было доверенное лицо. Могло такое лицо слить информацию твоим политическим врагам?
  — Могло. А может, это лицо само ведет свои игры и хочет меня шантажировать.
  — Чем?
  — Если бы я знала!
  — Родство с Вейдером подойдет?
  — О, черт! — Лея вскочила.
  Люк мягко усадил ее обратно.
  — Ты считаешь, что это компрометирующие сведения?
  — Вейдер, Люк! Правая рука императора!
  — А не Анакин Скайуокер, легендарный герой? — спросил Люк. — И вообще, не все ли равно, чьи там были яйцеклетка и сперматозоид?
  Лея прикусила губу. Для нее отцом был Бэйл Органа-Антиллес, матерью — Бреха Органа, родиной — Альдераан. Никакой генетический анализ не мог этого изменить — а ведь Люк настоял, и анализ сделали, и да, они были детьми одного отца и одной матери.
  — А знаешь, что самое странное? — спросил Люк. — То, что из всех имперских архивов тщательно удалены сведения об Анакине Скайуокере. Все, что я нашел — рассказы очевидцев, тех, кто знал его лично. Зачищены даже архивы медиа, я нашел только несколько новостных заметок с упоминанием его имени. А ведь он был одним из генералов армии Республики! О других сохранилось гораздо больше.
  — Человек-невидимка. Лучше всех спрятанный, под шлемом. Боялся, что узнают? Стыдно было?
  — Не знаю. Но у него... у него вся голова была в шрамах.
  Лея прикусила губу. Чтобы не сказать чего-нибудь резкого и обидного. Она ненавидела Дарта Вейдера, а Анакин Скайуокер был для нее только именем. У Люка все было иначе — с детства отец был для него таинственной и героической фигурой, и Вейдера он скорее жалел. Лея так не могла.
  — Из меня вышел бы плохой джедай, братец, — сказала она. — Я не умею прощать.
  — Из меня тоже — необученный и невежественный.
  — Эй-эй, — возмутилась Лея. — Парень с дикого фронтира, который с первого раза поступил в Техноуниверситет — это не невежественный.
  — С техникой все просто, с математикой тоже. А с Силой... Кстати! По идее, ты должна быть также Сильна, как и я. А значит, тебе нужно освоить хотя бы медитацию и базовые приемы.
  Лея внезапно задумалась, взгляд стал отсутствующим.
  — Знаешь что? — медленно проговорила она. — А ведь наш маршрут не случайно пролегал мимо Татуина. Я должна была там встретиться с Оби-Ваном, и то, что я должна была передать ему устно, очень похоже на шифр. Про Войны Клонов, просьба помочь отцу.... Это было не о войне и не о Восстании. Это было обо мне. Скажи, ведь джедай виден в Силе?
  — Да, если он не умеет закрываться. Когда действует — особенно. Это как волна, которая прокатывается через всех.
  — А обученные и необученные различаются?
  Люк покачал головой.
  — Я различия не вижу. Но я не встречался с обученными джедаями, кроме Бена и Йоды, а они маскировались. Да и у меня с контролем Силы было все плохо, я или шарашил Силой со всей дури, или блокировался, какие уже там тонкости восприятия.
  — А представь себе, что мы бы вдвоем у него учились?
  — Ругались бы каждый день, — притворно вздохнул Люк. — Лея, я хочу поискать уцелевших джедаев. Сила — слишком соблазнительный и мощный инструмент, чтобы учиться на своих ошибках. Даже если они были всего лишь падаванами — они все равно знали и умели больше, чем я.
  — Кстати, ты опять отказался от правительственной стипендии...
  — Лея, — Люк поставил локти на стол и сцепил пальцы в замок. — Я не должен зависеть от правительства. Никак.
  — Но ты и от меня отказался взять... Люк, ты не можешь одновременно учиться в Техноуниверситете и работать. Давай я cделаю тебе счет...
  — Не надо. Мне есть на что жить. И даже больше.
  — Откуда? — удивилась Лея.
  После гибели Альдераана Лея унаследовала все, что семья Органа вкладывала в галактические банки и ценные бумаги. Не говоря уже о том, что у нее были свои счета в корускантских банках. У Люка, когда они познакомились, не было ничего, кроме светового меча на поясе. За пять лет Восстания и три года после Эндора Люку просто неоткуда было получить столько денег.
  — Это Дарт Вейдер. Представляешь, оказывается, я был вписан в его завещание.
  Ну да. У империи срезали верхушку и заменили армию, а все остальное еще надо перебирать по винтику.
  — И много там?
  — Если бы я не выиграл стипендию в Техноложку, то хватило бы на оплату учебы. На жизнь, правда, уже нет.
  — Скромно жил второй человек в Империи, даже странно.
  — Не очень. Он был киборгом — конечности, легкие, больше половины тела вообще. На поддержание жизнедеятельности и обслуживание уходило очень много денег. Он финансировал кучу разработок, разработки перспективные.
  Дарт Вейдер, финансирующий отнюдь не военные разработки, а биомеханику и протезирование, — это была новость, да.
  — Скинь мне все по его проектам, я подумаю, что можно сделать. И поговори с ребятами из подразделения спецопераций — у них были контакты с подозрительными в смысле Силы лицами.
  Люк свернул датапад.
  — Когда ты летишь в свою рекогносцировку? И на чем? Я хочу принять участие. Можно?

  Программа "Интриги и расследования"
  — Сегодня объект нашего интереса... (фанфары) Люк Скайуокер, последний джедай. Присмотримся к этой фигуре пристальней.
  Что мы видим на этой графии?
  (на экране — не самого лучшего качества графия, на ней — парень постарше, черноволосый и узколицый, обнимает за плечи невысокого русоволосого паренька помладше на фоне многократно перекрашенного спидера. На обоих выгоревшие пончо, темные очки сдвинуты на лоб. От ребят и спидера тянутся по белесому песку четкие двойные тени. Небо — того же белесого цвета, все кажется выгоревшим от жары)
  — Татуин, сыновья местных фермеров Биггс Дарклайтер и Люк Скайуокер после ежегодного школьного экзамена. Биггс Дарклайтер впоследствии стал пилотом Альянса и погиб при Явине. Но это будет еще не скоро. Пока что Биггс живет со своими родителями, братьям и сестрами, а на соседней ферме с дядей и тетей живет его друг Люк Скайуокер.
  Скайуокер — знаменитая фамилия. Даже в годы имперской цензуры это имя помнили. Слишком яркий след оставил Анакин Скайуокер, величайший джедай своего времени, лучший из генералов Старой Республики.
  Почему же ни одна из ищеек императора, которые выслеживали и убивали уцелевших джедаев, не заинтересовалась родиной величайшего из них? Ферма, на которой жил Люк, была недалеко от космопорта Мос Айсли — но ни один охотник за головами, включая знаменитого Бобу Фетта, не заинтересовался этой фамилией. Почему?
  Ответ только один. Анакин Скайуокер, ставший ситхом по имени Дарт Вейдер, исключил этот район и эту фамилию из поисков. Был ли Дарт Вейдер движим вполне человеческими инстинктами, диктующими привязанность к потомству, или сознательно растил оружие против Императора?


  "Шеккар подобрал ей охрану".
  — Охрану! — скривился Хан. — Двух вуки, которых будет видно за километр! Кстати, ты их знаешь?
  "Нет. Они молодые, из другого клана. Но толковые".
  Хан прекратил мерять комнату шагами и внезапно обратил внимание на то, чем занят Чубакка. Тот сосредоточенно делал отметки на трехмерной проекции навигационной карты. Хан узнал этот сегмент — от Среднего предела к Внешнему, Этти IV, ага, а вон как раз Нал Хутта и его луна Нар Шадаа, а вот и Татуин. Это же он перевалочные пункты контрабанды отмечает, — понял Хан. Только... вот этот маршрут — его точно контролирует один зайгеррский сукин сын, говнюк, каких мало. Он еще корешился с каким-то конкурентом Джаббы, как его там... Черт, забыл. Лэндо рассказывал, что... стоп. Этот зайгеррец точно промышляет работорговлей. Поэтому Хан с ним никогда не связывался. Из-за Чубакки в основном, но еще и потому, что противно было.
  Хан бросил еще один взгляд на проекцию. Трандош... Джабиим... Кашиик...
  Хан знал, что Чубакка не любит работать с проекторами, приспособленными для людей — они были для него слишком мелкими. Но ведь вот сидит и методично (Чубакка! Методично!) что-то там пишет своим стилусом. И вовсе это не контрабанда, вдруг понял Хан. Это маршруты работорговцев, названия и ТТХ их кораблей, имена перекупщиков, посредников, боссы...
  — Ты это для Леи делаешь?
  "Угу. Не мешай".
  Хан никогда не расспрашивал Чубакку о его прошлом. Он даже не знал, сколько Чубакке лет. Империя проехалась по Кашиику турболазерами и ходячими танками, и на руинах городов вуки до сих пор не росло ни травинки. Быть может — да наверняка — у Чубакки были родственники, но сейчас точно никого не осталось. А иначе вряд ли Чуи таскался бы по всей галактике на пару с Ханом который уже год.
  Нар Шаддаа... Меньше всего Хан хотел, чтобы Лея оказалась в этой сраной клоаке. Восемь... нет, уже девять лет назад ему самому было все равно, он прилетел на эту чертову хаттскую луну, дал объявление о поиске работы и внезапно запил в каком-то притоне средней руки. Он тогда считал, что выиграл чемпионат по спусканию собственной жизни под откос — ведь выбрался же, выбрался из теневой жизни, купил легалку, поступил в Академию, окончил ее с отличием — ебануться же, сам не ожидал, что сумеет, — и прямо тут же, не дожидаясь выпускной церемонии, все спустил в канализацию. Одним выстрелом из парализатора. Но, блядь, никак же нельзя было не выстрелить. Хан отчетливо помнил этот транспортник — маленький, тесный, битком набитый мелкими мохнатыми вуки, похожими на плюшевые игрушки. И у каждого — каждого — был шрам на шее или на запястье от срезанных контролок. Контролки делают в виде ошейников и браслетов и надевают на новых рабов до того момента, как им вставят чип. Чубакка увез этих детишек до того, как им вставили эту хрень. И попался. Если бы он не был ранен, сукин сын Никлас получил бы свое без участия Хана. А так Хану пришлось его парализовать, а потом проложить курс для этого транспортника в обход патрулей. И вот Хан, с позором исключенный из Академии, с черной меткой в своих дорого купленных легальных документах, сидел в портовом баре на Нар Шаддаа и пил дешевое пойло, лишь бы напиться. Потом рядом возник громадный вуки, разогнал каких-то подозрительных типов и пару довольно мерзких девок, вытащил Хана из этого бордельеро, уложил проспаться, а когда Хан относительно протрезвел, вуки завел что-то насчет долга жизни. Хан был полон жалости к себе и отчаяния, и никто ему не был нужен на всем свете. А уж меньше всего этот вуки. Но Чубакка был упрямей Хана — вуки вобще чемпионы по упрямству...
  И ведь наверняка сейчас выслушает все возражения Хана насчет леиного прожекта, рыкнет пару раз в особо патетичных местах и все равно полетит с ней.
  "Конечно, полечу. У меня там личные дела".
  Видно, выражение лица у Хана сделалось самое дурацкое. Потому что вуки тихонько заухал.
  "У тебя на лице все написано."
  Хан потер лоб.
  — Это плохо, что написано, — сказал он. — Никуда не годится.
  Хорош контрабандист и игрок в сабакк, у которого мысли написаны на лице.
  Нет, если он не хочет, чтобы Лея шлялась по Нар Шаддаа даже под охраной парочки свирепых вуки и взвода охраны, надо оторвать жопу от стула и заняться делом.
  Хан набрал номер.
  — Лэндо? Оторвись от важных дел. Нужно поговорить.
  Про себя Хан считал, что он никудышный торгаш. Он не любил торговаться, а некоторых посредников и заказчиков отшивал сходу, если чуял, что от их сделок воняет. А для этого дела нужен человек, который умеет мило улыбаться самым мерзким засранцам вселенной.


  — Черт, да ты тут всё переделал? — воскликнул Лэндо опускаясь в кресло.
  Кают-компания "Сокола" и вправду больше не напоминала склад всякого хлама с обшарпанными креслами и игровым столиком. То есть столик-то остался, Чубакка никому не позволил бы его выбросить, но теперь в кают-компании можно было даже жить. И было чисто и красиво.
  — Всё не всё, — сказал Хан, наливая стаканы. — Но согласись, самый быстрый корабль галактики заслуживает хорошего ремонта и отделки хотя бы внутри.
  — А обшивку привести в порядок не хочешь?
  — Она в порядке. А то как бы я летал в атмосфере?
  — А выглядит, как пиздец, — сказал Лэндо.
  — Как, по-твоему, должен выглядеть безобидный старенький грузовичок? — Хан уселся в кресло и хлебнул из стакана. — И нефиг ревновать. Это мой корабль, я на нем летаю давно, привык уже.
  Лэндо широко улыбнулся — и это была настоящая улыбка, от души.
  — Понял-понял. Давай к делу.
  — Ты новости смотришь?
  — Смотрю. Иногда. Кстати, о новостях — ты в курсе, что на твою принцессу уже месяц методично льют говно в масс-медиа?
  — В курсе, — проворчал Хан. — Но я не за этим тебя позвал.
  — Работорговля, — уверенно сказал Лэндо. — Ее высочество собирается взять хаттов и зайгеррцев за глотку и немножко придушить. Это она поручила тебе со мной переговорить?
  — Нет, я сам. И учти, это все — государственная тайна. Она собирается лично полететь посмотреть, как обстоят дела с рабами во Внешнем Кольце и Приграничье. Но ее же знает каждая собака. Короче, Лэндо, я тебя прошу — полетели с нами. Ты здорово умеешь прощупывать почву и пускать пыль в глаза, знаешь всю эту кухню. Проконсультируй ее хотя бы.
  Лэндо задумался, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Руки у него были красивые, ухоженные, под стать дорогой и элегантной одежде и обуви. Лэндо здорово умел мимикрировать под окружающую среду и в управленческие игры играл с удовольствием. Сейчас он работал на новое правительство, работой был, кажется, доволен, и Хан мог поручиться, что Лэндо прикидывает, как может обернуться дело и как можно сыграть на этом поле. Хан лучше играет в сабакк, но Лэндо играет всегда, не ради выигрыша — ради самой игры, ради возможности играть. Он играл в авантюриста, в администратора Облачного Города, в шкипера-контрабандиста, в генерала Альянса... теперь вот играет в аналитика.
  — Давай я лучше с ней полечу.
  Хан развернулся к Лэндо.
  — С какой стати тебя вдруг растащило в добровольцы?
  — Хочу сделать приятное твоей принцессе.
  — Не темни!
  Лэндо вздохнул и вдруг сделался серьезным, без своей вечной полуулыбочки.
  — Хан, мы с тобой принадлежим к одной культуре. Мы кореллианцы. В кореллианский сектор работорговцы даже не суются.
  — Не смеши меня, вспомни Террола. Он, сука, был не просто кореллианец, он был из Ста Семей. Торговал всегда только рабами, в самом центре, чуть ли не в Ядре.
  — И ты его застрелил, и все дружно сказали: "Туда ему и дорога!". Как же, помню. Но я действительно хочу помочь Лее. Она-то обойдется и без нас, вот мы без нее — не очень-то.
  — Ты что-то затеял.
  Лэндо подумал, постучал пальцем по подлокотнику и сказал:
  — Я хочу выкупить Кессельскую концессию.
  — Что? — Хану показалось, что он ослышался.
  — Ну да, там сейчас помойная яма с наркотой и бандюками. Но это для хомо глиттерстим — наркотик, а для многих других рас — лекарственное средство. К тому же потребление глиттерила падает, никто не знает, почему. Организовать на Кесселе нормальную добычу, не лазить по пещерам, а разводить пауков в вольерах... в общем, вложения потребуются и госконтроль тоже, но пока там интерес у хаттов и прочих работорговцев, ничего не получится. Если Республика приструнит этих засранцев — то и Кесселем можно будет заняться.
  Хан подумал и решил принять это объяснение. Лэндо все равно верит в то, что говорит, хрен до него докопаешься.
  — Ладно, давай тогда обсудим конкретику. Чуи тут накропал кое-что... — Хан сунул в гнездо блок памяти, запустил проекцию.
  Лэндо некоторое время рассматривал картинку, вертел ее в разные стороны, потом присвистнул:
  — Ничего себе размах у старого доброго вуки.
  — Люди, — буркнул Хан, — почему-то склонны забывать, что если алиен не говорит на их языке или хотя бы на бэйсике, то уж понимать-то вполне может.
  Лэндо посмотрел на Хана. Лицо у него сделалось вдохновенным, глаза заблестели. Ну все, понял Хан, играем.


  Программа "Интриги и расследования"
  — Сегодня, дорогие зрители, в объективе нашей беспристрастной голокамеры оказался Лэндо Калриссиан. Что мы знаем об этом человеке? Первыми на ум приходят слова "карточный игрок". Я бы даже сказал, чрезвычайно удачливый карточный игрок, несколько раз сколачивавший за игорным столом баснословные состояния. Что ж, фортуна благоволит мистеру Калриссиану. Поаплодируем ему! Итак, Лэндо Калриссиан начал свою галактическую карьеру с торговли подержанными звездолётами на Нар Шаддаа. И смотрите, как замечательно пошли у него дела! Вот он уже владелец успешной газодобывающей концессии, уважаемый бизнесмен. Я говорю об Облачном городе в секторе Аноат, вы правильно догадались. Там добывают газ тибанна, без которого не будет стрелять ни один бластер или турболазер. Итак, представьте, идёт война, наши героические повстанцы храбро бьются с превосходящими силами Империи, обе стороны палят друг в друга почём зря. А что же делает наш достойный предприниматель? Разумеется, продаёт газ тибанна всем, кто заплатит. Бизнес есть бизнес. Мистер Калриссиан довольно долго не выступал против Империи, и переметнулся на сторону Альянса лишь на последнем этапе войны, когда всем было совершенно ясно, что дни тирании сочтены и вот-вот на политическую сцену выйдут новые игроки. Что я могу сказать? Чутьё! Талант! Поаплодируем! Спасибо, спасибо.


  В хаттском секторе Лея была впервые. С хаттами не справились два имперских моффа, а император слил им семь лет назад в знаменитой обороне Нар Шаддаа — намеренно слил, но сам факт! Так что закона здесь не было никакого — только паутина соглашений хаттских кланов, хрупкое равновесие сил. Криминал? Здесь даже не было такого понятия. Разве что застрелить кого-нибудь на улице означало нарваться на неприятности с властями. Да и то были нюансы.
  Хану без Чубакки было тут неуютно, но его во многих местах помнили, как "того кореллианца с вуки", так что маскировочка могла пригодиться. Конечно, на свете есть множество гуманоидов и негуманоидов, которые опознают Хана Соло без всякого вуки за спиной, но зачем светиться лишний раз? К тому же Чубакка заявил, что полетит с Люком через Трандош и Забиик, потому что отпускать Люка одного в это логово всякой дряни не следует. Люк удивился, но протестовать не стал. Хан тоже. Для прикрытия так было лучше — Хан, Лэндо и двое молодых вуки-охранников изображали свиту высокопоставленной дамы, владелицы дивного новейшего корвета, и никто из старых знакомцев не удивился бы, увидев их в таких ролях. Особенно Лэндо.
  Операцию внедрения разрабатывал Лэндо. Вклад Леи был невелик — разве что облик набуанской аристократки, да и тот ей подсказала Пуджа. Набуанские моды хороши тем, что требуют раскрашивать лицо. И что эти широченные пышные одежды можно легко сбросить и остаться в практичных штанах и тунике. Так что набуанская промышленница Алавинда Рек Денез была совершенно не похожа на сенатора Лею Органу.
  По разработанному Лэндо и Ханом плану сначала надо было засветиться и продемонстрировать платежеспособность — шикарный отель для гуманоидов, шикарные наряды, вечер в казино, вечер в амфитеатре, дорогие телохранители, пронырливый любезный управляющий...
  На третий день, устав изображать интерес к рулеткам и прочим стохастическим играм, Лея села за игровой стол. Первые несколько партий она присматривалась к партнерам. Когда перед ней в третий раз уселся человек, чем-то неуловимо похожий на Лэндо — тот же изысканный стиль, манера улыбаться и смотреть на партнера — Лея стала играть серьезно. Игрок, видимо, не ожидал такой перемены тактики, и слил ей два круга. В третьем он подтянулся, и Лея позволила ему закончить круг вничью. После этого ее пригласили в отдельный зал. Как и описывал Лэндо, в зале для серьезной игры было тихо, чтобы музыка не отвлекала игроков, и мало народу. Никаких посторонних. Лея выиграла две партии и одну свела вничью, после чего попрощалась и отправилась обратно в отель. Кажется, что-то клюнуло.
  В отеле уже ждал Лэндо, довольный и взъерошенный — уложенные с утра под лак, волосы теперь стояли дыбом. Итак, госпожу Алавинду заметили. Теперь следует ждать приглашений, осторожного прощупывания, а там и до переговоров дойдет.
  За ужином Лэндо спросил:
  — А у вас как все прошло?
  — Играла с шулером, — доложила Лея.
  Выслушав описание, Лэндо долго думал, потом сказал:
  — Нет, не знаю такого. Надеюсь, вы ему проиграли?
  — Зачем же? — Лея улыбнулась. — Проигрывать еще не время.
  — Тоже верно. Хан, а у тебя что?
  — Помнишь ту наркоту, которой начинал торговать Террол?
  — И за которую ты его пристрелил?
  — Точно. Мы еще потом удивлялись, что она нигде не всплывает, никто ей по притонам не торгашит. Так вот, это очень особенная наркота. Если человек ее употребит в любом виде, а потом, пока он под кайфом, ему подействуют волновым излучением на височные доли мозга, то у него собственная воля отключается. Получаются отличные рабы — покорные, толковые, надо только не забывать им периодически давать дозу и светить приборчиком в мозги.
  — На кого действует?
  — Хомо — почти все. Люди, твилекки, тогруты, меерианцы, убезийцы. На вуки, зайгеррцев — не действует. Помнишь, ты говорил, что продажи глиттерилла падают? Вот поэтому и падают, что у синтана действие аналогичное и даже лучше. Но мозг не превращается в плесень.
  — А ведь управление безопасности этот синтан отслеживает, — задумчиво сказал Лэндо. — И тоже диву дается, как его барыжат. А оно вон оно что... Потребитель просто "находит работу" и сваливает. Ни смертей от передоза, ни криминала ради дозы.
  Лея побледнела. Она представила себе, сколько нужно будет средств на реабилитацию. И это помимо подъемных и компенсаций тем, кого продали в рабство по имперским законам! Если перепрофилировать тот трастовый фонд, который она получила в наследство от матери, и ежегодные дивиденды с ее пакета акций в шахтах лун Альвираина... Нет, все равно капля в море. Лея вздохнула. Всегда так — ничего нельзя сделать сразу. Только постепенно. По капле. Вытягиваешь одного, когда сотня таких же страдает и умирает... На этом и перегорают политики. Об этом не раз говорил отец.
  — В общем, — сказал Хан, — основной маршрут можно отследить синтетической наркоте для гуманоидов. И еще производство излучателей. Я видел зайгеррский. Но наверняка их во Внешних Мирах тоже штампуют. Сейчас вот поем и внесу все в записи, пока из головы не вылетело.
  Глядя на загорающиеся в проекции новые точки, Лея подумала, что они похожи на сыпь — Галактика больна, ее лихорадит, и язвы работорговли покрывают ее всю.
  Неделя прошла за картами, в клубах и казино, потом пошли визиты каких-то дельцов, за каждым из которых стоял кто-то из могущественных хаттов. Госпожа Алавинда улыбалась одними губами — чтобы не повредить свое нарисованное лицо — и рассказывала о перспективных шахтах, которые она берет в аренду на девяносто девять лет. Запрос со всеми визами был подан набуанскому правительству по всей форме, пусть проверяют. Шахты и вправду есть, только вот условия на Трех лунах Силиссы такие, что получить с них выгоду можно только одним способом — если в шахтах будут работать рабы и дешевые дроиды. Госпожа Алавинда не говорит прямо, но ведь само напрашивается...

  Войдя в зал казино для избранных, Лея подумала, что на ее приманку клюнула неожиданно большая рыба — за игорным столом восседал хатт средних размеров. Рядом торчал неподвижный твилекк, с другой стороны молча стояли две женщины — человек и твилечка.
  — Сиятельный Джекхем приветствует вас, — пропела человечка. — Он предлагает вам партию в сабакк.
  — Охотно принимаю приглашение, — Лея качнула высокой прической.
  Лэндо помог ей расправить многослойное одеяние и сесть в кресло.
  — Прошу вас сдавать, — проскрежетал хатт.
  Его режущий, неприятный голос был, тем не менее, не похож на голос Джаббы. С хаттами та же проблема — им недоступна чужая фонетика, поэтому они общаются с другими расами через переводчика или транслятор. Лея знала хаттский, но госпожа Алавинда недоуменно подняла выбеленные брови.
  — Сиятельный просит вас сдавать, — перевела человечка. Лея присмотрелась к ней. Вроде не андроид, хотя, возможно, киборг. Занятно — переводит не робот-секретарь, а живой слуга.
  Джекхем Силиик был известен как хороший игрок в сабакк, гораздо выше среднего уровня. Лея сосредоточилась на игре.
  Хатт растекся по ковру, над столом возвышалась только верхняя часть его торса и голова. Не слишком величественно, но зато он мог сам брать карты и держать их в руках.
  Половину партии они молчали. Потом Джекхем заговорил. Удивительно, но перевод почти не отличался от оригинала, разве что переводчица называла своего господина "Сиятельным" и в третьем лице. Обычно-то хатты хамят чужакам напропалую. Лэндо делал вид, что он тут вроде мебели, а между тем он напряженно просчитывал все, что говорил Джекхем. Двойное дно там было, и тройное тоже. Хорошо, что эти танцы с покупкой рабов для шахт затеяны для отвода глаз и все эти схемы не придется реализовывать на практике. Интересно, откуда он возьмет столько вторичного товара — не свеженаловленных под заказ рабов-шахтеров, а уже опытных? С Кесселя, что ли, спиздит? Или с Внешнего Предела перебросит? С синтаном-то плевое дело...
  Тем временем госпожа Алавинда, увлекшись деловым разговором, сбросила не те карты, потом набрала мелочевки из колоды, снова сбросила не то, спохватилась, взяла пару раздач — и аккуратно проиграла хатту по очкам. Лэндо с досадой подумал, что сам непременно захотел бы выиграть. А Хан бы просто играл на выигрыш, он вообще не умеет отступать и сдавать позиции.
  — Вы прекрасный игрок, мастер Джекхем, — сказала госпожа Алавинда.
  Хатт заухал и проскрежетал:
  — Вы тоже не промах. Итак, сделка?
  Девушка перевела — каждый раз она кланялась и улыбалась.
  — Мы достигли соглашения, — сказала госпожа Алавинда.
  — Надеюсь сыграть с вами еще одну партию. — Хатт подгреб к себе лопаточкой выигранные жетоны. Немалая сумма, законный способ дать аванс в незаконной сделке.
  Переводчица проводила их и, низко поклонившись, открыла двери. Ее коса соскользнула набок, и Лея увидела, что высокий жесткий ворот ее облегающего комбо на самом деле — ошейник с электромагнитным разъемом.

  — Меня уже тошнит от этого места, — пожаловалась она вечером Хану.
  — Можем улететь хоть сейчас, — ответил он. — Ты же сделала, что хотела?
  — В целом — да. Я все-таки не ожидала такой зловонной клоаки. — Лея уже смыла боевую раскраску и расчесывала волосы. Она злилась, и получалось плохо. — Наглость просто невообразимая — взятки, коррупция, надо менять всю систему контроля транспорта. Грузовые корабли с подчищенными декларациями таинственно исчезают в одной точке маршрута и внезапно появляются в другом секторе. Граница с проимперскими секторами проницаема в обе стороны, некоторые военные базы превратились в крепости с частными армиями — и разгребать эту дрянь нельзя послать звено крейсеров, крейсер там не пройдет, нужна флотилия маломерок, а где ее взять?
  — Ты все еще хочешь на Внешний Рубеж?
  — Будет подозрительно, если я туда не полечу. Кроме того, у нас все равно назначено рандеву с Люком на Татуине.
  Хан отобрал у нее расческу.
  — Садись. Сил нет смотреть, как ты мучаешься.
  Лея села перед зеркалом.
  — А ты умеешь?
  — Сейчас посмотрим.
  Хан не собирался рассказывать Лее, что давно мечтал о такой возможности.
  Большинство известных ему женщин стригли волосы — если уж не совсем коротко, то до плеч. Волосы Леи, если их распустить, укрывали хозяйку плащом до колен. Как она умудрялась ухаживать за ними на плохо снабжающихся кораблях повстанческого флота и на тесных базах — Хан не знал. Длинные волосы были символом принадлежности к верхушке общества. К людям богатым, которые не считали на литры и сотки не то что техническую или оборотную, но даже питьевую воду. Зато на ощупь ее волосы были — как теплый живой шелк, и текли сквозь пальцы и зубцы деревянного гребня живой волной.
  — Вот, — сказал Хан, откладывая гребень. — Пойдет?
  — Спасибо.
  Лея привычным движением разделила волосы на несколько прядей и принялась быстро и столь же привычно плести косу.
  — Ты сегодняшний пакет отправил?
  — Тебя ждал.
  — Возьми мой кристалл, зашифруй и отошли.

  В эфире очередной выпуск программы "Голая Правда"
  — Сегодня мы побываем на планете Дэлайа. Да-да, в Альдераанской системе. Этот мир — близнец разрушенного Альдераана, о котором мы все скорбим. Или не все? Давайте зададимся вопросом: почему принцесса Лея ни разу не совершала паломничество в Пояс Обломков, он же Кладбище? Что это, благоразумие или нечистая совесть? Но вернёмся к Дэлайе. Дым и выбросы заводов отравляют её атмосферу, а население неустанно трудится на бесчисленных фабриках. Множество заводов по производству пермакрита и дюрастила расположены на поверхности. Возможно, и ваш дом выстроен из прочных материалов, добытых руками трудяг. Как, дёшево он вам обошёлся? Нет? Может быть, вы думаете, пермакрит так дорого стоит, потому что рабочие на фабриках получают достойную оплату?
  Я вас разочарую. Они влачат полунищенское существование, работают от зари до зари и не могут вырваться с планеты, потому что их скудных сбережений не хватит на билет. А кто же получает всю прибыль? Я подскажу. Её имя начинается на "Л", а фамилия на "О". Во времена галактической войны, нам говорят, прибыль с заводов полностью шла на нужды Альянса, а из материалов возводили свои форпосты храбрые повстанцы. Но так ли это? Разве не из этого самого пермакрита возводят хатты свои дворцы? И куда доход от производств идёт теперь, когда война окончена? Мало того, один наш источник сообщил, что по причине низкого качества материалов бункеры повстанцев выдерживали куда менее мощные бомбовые удары, чем предполагалось по расчётам. Милая принцесса-промышленница подставляла соратников под удар, экономя на качестве стройматериалов? А хаттам шёл первоклассный товар, им-то не впаришь бракованные строительные блоки. Но время нашей передачи подходит к концу, так что о давних и прочных связях Леи Органы с кланами хаттов мы расскажем в следующем выпуске.


  Не так уж много на свете было тех, кому Чубакка доверил бы штурвал "Тысячелетнего сокола". Лэндо, вот например, он терпел с трудом и только тогда, когда выбора не было, как на Беспине или у Эндора. И как он был рад тогда у Беспина, когда Лея вытолкнула Лэндо из пилотского кресла и сама взялась за управление. Как она умудрилась чуть ли не поймать верхним люком своего брата — это было поразительно. Чубакка, при всем желании, не смог бы. Но Лея, в отличие от Лэндо, не особенно рвалась за штурвал.
  Люк тоже — хотя Чубакке очень хотелось посмотреть, как он летает. Не на этих прыгучих блохах икс-вингах, а на чем покрупнее. Ну вот и посмотрел. Неплохо, но без азарта.
  Хотя и полет был подозрительно скучный. Они шли по предполагаемым маршрутам транспортников с рабами, садились в тех же портах. Считали доки и эллинги, мощности, примерную пропускную способность для грузов и пассажиров — почти всегда эти цифры не сходились с официальными. Говорили с пилотами и экипажами в припортовых кабаках и гостиницах — из застольной болтовни много чего можно выцепить...
  — Выявить-то их маршруты и узлы легко, — проговорил Люк, в очередной раз вертя в воздухе проекцию галактической карты. — А вот что с ними делать?
  "Пойдем и всех убьем," — проворчал Чубакка.
  — Всех не убьешь, разбегутся и попрячутся... — Люк добыл из-за уха стилус и, ткнув в красную точку, вписал пару строчек в развернувшийся транспарант. — Не самый лучший выход. К тому же если не уничтожить всех сразу, начнется война. А за десять процентов прибыли торговцы готовы на все.
  "Работорговля приносит больше".
  — В том-то и дело!
  Люк отошел от столика с проектором, склонил голову набок, разглядывая карту.
  — Вот сюда, — он ткнул стилусом, — явно напрашивается силовая операция. Вот так запустить второй флот, и накрыть весь сектор. Пиратское гнездо, от криминала не продохнуть. Если этот сектор зачистить, то им станет невыгодно возить рабов из среднего пояса во Внешние Пределы и на астероидные шахты вот сюда.
  Люк увеличил масштаб и принялся ставить синие крестики, которые в конце концов образовали дорожку от Кашиика до Трандоша, а там разветвлялась на тоненькие ниточки.
  "Что это?"
  — Места, где продавали рабов-вуки, — сказал Люк. — Понимаешь, вас ведь трудно не заметить. Это люди, твилекки и тогруты кишат по всей галактике — ну, вообще хомо. А вуки за пределами Кашиика — это либо охранники и телохранители, либо — в имперское время — рабы. Так что маршруты отслеживаются на раз.
  То, что Люк не стал расспрашивать и сочувствовать, Чубакке тоже нравилось.

  Люк спал, Чубакка делал вид, что несет вахту. Его ритм бодрствования отличался от людского, люди почему-то считают, что если вуки спят трижды по шесть часов за сорок два часа, то они почти что и не спят. На самом деле вуки просто быстро просыпаются. А вот дети — те дрыхнут и по десять часов подряд.
  Чубакка почесал плечо — там под шерстью скрывался рваный рубец от хлыста. Он ни за что не признался бы, что его до сих пор тошнит от одних запахов на Трандоше — хотя видел он там только космопорт и длинные пластиковые бараки, которые под солнцем раскалялись не хуже дюралевых. Он потер запястье. Под широким браслетом уникомма скрывался еще один шрам, от другого браслета, который Чубакка попросту разорвал. Надсмотрщики считали, что это невозможно сделать, но не учли, что вуки в ярости — это куда опасней, чем просто вуки. Глаза тогда заволокло красной пеленой, а когда она рассеялась, вокруг были только кровавые ошметки и отдельно еще подрагивающая конечность, сжимающая контрольный ключ.
  Стошнило его уже потом, когда он умудрился запихать в небольшой транспортник полсотни ребятишек. Прямо у трапа и стошнило. От отвращения, от боли в располосованном плече и сломанных ребрах. И если бы не Хан...
  Да уж, хорошо, что принцессу охраняют молодые, не знавшие рабского ошейника и кнута. Им не захочется выхватить бластер и выстрелить прямо в рожу одному из тех воротил, с которыми ей придется встретиться.
  Чубакка включил оповещение автопилота и задремал в кресле.


  Программа "Философские беседы"
  Ведущий: Сегодня у нас в гостях профессор столичного университета, доктор исторических наук Амари Тоневаар, специалист по истории джедаев.
  Тоневаар: Добрый вечер. Собственно, я изучаю историю использования Силы, а не только джедаев.
  Ведущий: Тогда расскажите нашим слушателям, в чем отличие джедая от простого пользователя Силы.
  Тоневаар: Охотно. Дело в том, что джедаи за тысячелетия практики поняли одну вещь: не джедай использует Силу, а Сила использует его. Рядовые рыцари, конечно, не понимали вполне этот принцип и обращались с Силой как с инструментом. Но великие мастера, такие как Йода, или великие воины, как Оби-ван Кеноби или Анакин Скайуокер, действовали в согласии с Силой. В идеале джедай скользит в Силе, как серфер на волне, и это единение с Силой направляет его действия.
  Ведущий: Чем же объяснить тогда падение Ордена?
  Тоневаар: Конечно, свою роль сыграло могущество ситха, вставшего у руля Старой Республики, но главной причиной было то, что Орден превратился в инструмент Сената. В подобие полка специального назначения, выполняющего приказы Сената. Сказали подавить сепаратистов — и джедаи встали и пошли подавлять сепартистов. К моменту пресловутого "Приказа 66" репутация Ордена была почти на нуле, и никакие усилия джедаев не могли развернуть общественное мнение в их пользу.
  Ведущий: А что вы можете сказать о перспективах возрождения Ордена?
  Тоневаар: Инициатива хорошая, ведь способные к контакту с Силой продолжают рождаться, а их необходимо обучать, чтобы при пробуждении в Силе одаренный не навредил ни окружающим, ни себе. Вопрос лишь в том...
  Ведущий: ...кто будет это делать. Как вы думаете, способен ли Люк Скайуокер, человек, которого называют последним джедаем, сделать это?
  Тоневаар: Трудно сказать. Насколько мне известно, молодой Скайуокер не проходил никакого обучения. Он также не производит впечатления человека, способного посвятить себя медитации и слиянию с Силой. Ведь джедаем делает не световой меч на поясе и не способность высоко прыгать и управлять предметами. Джедай — это в первую очередь подготовка духовная, и только во вторую физическая...

(Продолжение следует)

@темы: фанфики, Звёздные войны, Космическая опера, ФБ-16

---

Звездные войны: Принцесса Альдераана (окончание)

Название: Принцесса Альдераана (окончание)
Автор:  Альвхильд
Команда: fandom Space Opera & Fiction 2016
Размер: макси, 15 093 слова
Источник: "Звездные войны"
Пейринг/Персонажи: Лея Органа, Люк Скайуокер, Хан Соло, Чубакка, Лэндо Калриссиан и другие
Категория: джен
Жанр: экшен, драма
Рейтинг: R (за нецензурные слова)
Краткое содержание: сенатор Новой Республики Лея Органа выступает против рабства, в прессе бушует кампания дискредитации, Хан Соло пересматривает свое отношение к проституции, а уцелевшие альдераанцы Галактики высказывают свое мнение.
Примечание/Предупреждения: использованы элементы РВ. Диснеевские фантазии побоку.

  — Эй, а сколько эта красотка берет за ночь? — спросил наемник.
  — Не советую задавать ей этот вопрос, — Хан ухмыльнулся. — Это, на минуточку, моя жена. И если ты не в курсе, то я тебя просвещу: это она убила Джаббу.
  Наемник сделал непроницаемое лицо, но Хан мог представить, что сейчас крутится у него в голове — парень явно узнал его, слухи о смерти Джаббы ходили самые разные, но во всех упоминалась стрельба вслепую по сарлакку и красотка, задушившая хатта голыми руками. Хан смотрел на наемника с искренним участием, а тот никак не мог сообразить, отступить ему или затеять ссору. Положение спас Люк, который вернулся как раз вовремя. Два против одного — хороший повод отступить.
  Люк сел боком к проходу и откинул капюшон.
  — На этот раз, вижу, ты никого не убил.
  — Ну, этот поумнее, чем Гридо, — отозвался Хан. — Ты узнал, что хотел?
  — Я купил спидер. И снаряжение для пустыни.
  — А я тут услышал кое-что интересное, — сказал Хан. — Я, знаешь, раньше не бывал в Мос Эспа. И только за последние сутки я трижды или четырежды слышал фамилию Скайуокер.
  Люк насторожился.
  — Нет, имели в виду вовсе не тебя, — успокоил его Хан. — Говорили, как о таком... мифическом персонаже. Мол, безбашенный, как Скайуокер. Или — мастер на все руки, настоящий Скайуокер.
  Хан оглянулся через плечо. Лея оживленно разговаривала уже с двумя твилечками — вернее, они ей что-то втолковывали, а она внимательно слушала, иногда вставляя пару слов.
  — Кто они вообще такие? — спросил он.
  — Та, которая слева, — бывшая танцовщица Джаббы, — сказал Люк. — Я ее запомнил. Похоже, ей некуда было податься и она зарабатывает на жизнь проституцией.
  Хан посмотрел на друга. Люк, конечно, уже не был тем фермерским пареньком, которого легко было вогнать в краску фривольной шуткой, но слышать такое от него было странно. Раньше Хан не задумывался, откуда берутся в припортовых кабаках и гостиницах все эти "девочки", с которыми можно выпить и переспать за не слишком большие деньги, куда деваются. Но они уже месяц странствовали по Внешним Пределам, и эти две твилечки были не первыми шлюхами, с которыми говорила Лея. Что-то из разговоров Хан слышал сам, что-то рассказывала Лея — но с каждым портом, с каждой "девочкой" Хану становилось все тошнее, в том числе от себя самого. Он боялся обнять Лею — ему казалось, что руки грязные, что он осквернит ее прикосновением, потому что когда-то давно — в прошлой жизни, до встречи с ней — он этими руками лапал портовых девиц, а потом разряжал в них яйца, кидал пару бумажек или несколько монет и летел дальше. Он мог вспомнить — и вспоминал — прикосновения их тел, движения, трение, дрожь и стоны, которые он принимал за страсть. Самое страшное было то, что Лея даже не задумывалась о его причастности. А ему приснилось как-то, что у девчонки, которую они с Лэндо и еще одним парнем наняли на ночь в роскошной гостинице зайгеррского порта, лицо Леи. Они были тогда уверены, что славно развлеклись и это круто. Интересно, вспоминает ли Лэндо, как они пялили ту девчонку вдвоем и втроем? И что с ней стало? Сторчалась? Клиент прибил?
  Через полчаса вернулись Лэндо и Харр с Вахаром. Оба вуки довольно скалились, Лэндо тоже сиял улыбочкой.
  — Ну что, нашел я и тут старых знакомых, подмазал кое-кого....
  — Получил приглашение поиграть в сабакк в каком-нибудь притоне... — в тон Лэндо протянул Хан.
  — Точно. И даже номер в гостинице забронировал. Люк, ты что завтра собираешься делать?
  — Слетаю кое-куда. За сутки обернусь.
  Хан прикинул расстояние мжеду Мос Эспой и Анкорхедом — ну да, как раз за сутки, елси брать с запасом по времени.
  Лея, наконец, попрощалась со своими собеседницами и пересела к ним в уголок.
  — Все, — сказала она. — Меня тошнит от этой дряни. Траффикинг, наркотики, рабство, насилие. Хочу "Экзекутор" под командование и засадить из главного калибра прямо по резиденции местного босса.
  — А кто нынче босс? — спросил Лэндо.
  — Да неважно, — ответила Лея.
  Хан молча пододвинул к ней стакан с мятным коктейлем.

  Из стенограммы очередного заседания представителей парламентских фракций Нового Альдераана
  Кайл Араи, спикер оппозиционной фракции:
  — И вот в то время, как Новая Республика еще едва стоит на ногах и пытается провести реформу управления, сенатор Органа исчезает! Она не появляется на заседаниях сенатских комиссий, ее нет на сессиях сената, ее секретарь отделывается от прессы и вопросов избирателей отговорками насчет секретного задания. Нонсенс! Нужен ли Альвираину такой сенатор, который пренебрегает своими обязанностями ради каких-то личных дел?


  Внизу летела серая пустыня с желтыми языками песчаных наносов и выветренными останцами, потом навигатор пискнул — здесь, и Люк увел машину в резкое снижение по крутой дуге.
  Откинув колпак кабины, Люк спрыгнул на горячий песок. Жары он почти не ощущал, мембранная ткань его полувоенного костюма отлично держала температуру. Песок давно сошлифовал с куполов и опоры энергоприемника черные полосы гари, внутренний дворик был наполовину засыпан, и никаких следов не осталось от того налета. Даже могилы занесло. И никакого взрыва эмоций. Наверное, все горе осталось там, в том дне, когда он вот так же спрыгнул через борт потрепанного спидера, и в лицо ему ударил раскаленный, пахнущий горелой плотью ветер.
  Люк обошел провал дворика по краю. Нет, тут не войти. Ворота ангара были целы, как ни странно. И заперты. На механический замок. Усмехнувшись, Люк поднял руку — направлять Силу ему до сих пор было удобнее жестами — и створки ворот расползлись в стороны. В ангаре даже пыли было не очень много. Торчали на своих местах два дроида, которых Люк не успел тогда отвезти к опреснительным башням — разряженные, конечно, за четыре года без консервации там наверняка пустые аккумуляторы. На верстаке были разложены инструменты — так, как он их оставил. Странно, что никто не залез разграбить брошенную ферму. Хотя начинку башен и энергоприемника наверняка растащили джавы...
  Подумав, Люк загнал спидер в ангар и снова сомкнул створки ворот. Мало ли какая дрянь шляется по пустыне. R2D2 включил свой фронтальный фонарь, и в ангаре стало как-то уютнее.
  В жилых помещениях было светло — штурмовики не разбили окна и световоды, они даже ничего особенно не разорили, досталось только кухне и столовой, видимо, дядя и тетя были там, и штурмовики просто вытащили их... Люк несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, потер глаза затянутой в перчатку рукой. Вот здесь была его комната. То есть она там и есть, но заходить в нее он не стал. Что там делать? Вспоминать и плакать?
  В рабочем кабинете, который дядя называл офисом, были наглухо закрыты жалюзи — стальные наружные и противосолнечные внутренние. Одним движением руки Люк раскрыл и те, и другие. Стало светло. Код от сейфа Люк знал. Деньги в выдвижном ящичке, документы на землю, счета, ага, вот личные карточки. Ларс Оуэн. Ларс Беру. Ларс Клигг... ага, вот. А это что? Люк развернул плотный пластиковый лист с металлической нитью.
  "Сим подтверждается, что Уотто, тойдарианин, передает Клиггу Ларсу, человеку, в полную и безраздельную собственность принадлежащую ему Шми Скайуокер, человека..." Люк смотрел на расплывающиеся перед глазами строчки. "Принадлежащую ему Шми Скайуокер, человека"... Второй лист, с другим тиснением, свидетельствовал о том, что между Клиггом Ларсом и Шми Скайуокер заключен полноправный брак.
  Люк попытался собраться с мыслями. Итак, старый Клигг Ларс, вдовец, выкупил из рабства некую Шми Скайуокер и женился на ней.
  Люк выгреб все документы из папки, внимательно просмотрел. Ага, вот его собственное удостоверение личности — Лукас Ларс, приемный сын Оуэна и Беру Ларсов... Выходит, дядя его для простоты усыновил? А свидетельства о рождении почему-то нет, и ни одной бумажки на имя Анакина Скайуокера...
  Свидетельство о смерти Шми Скайуокер. Убита тускенскими рейдерами... подписи свидетелей: Клигг Ларс, владелец фермы, Татуин, Анакин Скайуокер, джедай, Корускант. Ну да, Йода же рассказывал, что в Орден забирали совсем маленьких детей. Значит, отец тут и не жил. А от кого родила ребенка рабыня... да мало ли. Почему никто не вернулся за ней — ни Квай-Гонн Джинн, ни Оби-ван Кеноби, который учил Анакина, ни сам Анакин? Возможно, они возвращались — но Шми уже была свободна и замужем. Или Анакин вернулся — но было поздно? Люк вспомнил россказни о Пепелище — разоренном и вырезанном до последнего тускена стойбище. А ведь это было как раз тогда, когда дед Клигг потерял ноги в бою с тускенами. Что это было? Никто уже не расскажет.
  Люк сложил документы, запечатал пакет.
  От Анакина остался хоть какой-то след. А от той женщины, которая родила ему детей — нигде ни слова, ни кадра.

  Очередной выпуск "Интриг и расследований"
  — Поговорим о джедаях. О тех самых, рыцарях и мудрецах, хранителях мира и покоя в галактике. Все мы знаем, кто такие джедаи, верно? Ещё каких-то тридцать лет назад их были многие тысячи, они путешествовали по всем мирам, поддерживали порядок и насаждали демократию. Дипломаты и воины — таков их образ в наших глазах. Они творили настоящие чудеса. Могли внушить обычным обитателям галактики любые мысли и прочесть их мысли, одним движением руки разрезать на кусочки тысячи врагов, отбивать бластерные выстрелы голой ладонью и уронить космический корабль с орбиты.
  И что случилось потом? Весь этот могущественный Орден таинственных рыцарей взял да пропал. Вот так вот, разом, десять тысяч взрослых и детей, взяли и исчезли. Да-да, в Орден принимали детей, их собирали на разных планетах и приносили в Храм, где малютки должны были, навсегда забыв семью, постигать тайные пути мистического учения. Так джедаи постоянно увеличивали своё число. Были ли рады этому родители малышей? Как знать... Кто, в самом деле, возразил бы рыцарю-волшебнику, способному исподволь воздействовать на разум и убивать на расстоянии?
  А потом джедаи исчезли. Все источники, которые нам остались — лишь обрывочные, крайне невразумительные записи в архивах да детские сериалы, которые давно никто не смотрит. Сказки. Детские сказки. И немного священных текстов, которые звучат, конечно, весьма мистически. Или мифически?
  Прямо как те культы Святого Хатта или Лунных Ангелов, которые растут, как грибы в тёмных углах, и лопаются, едва к ним приходит СБ с проверкой законности и налоговая инспекция. У них, я уверен, тоже есть священные тексты и ритуальные балахоны.
  Итак, почему мы должны поверить, что джедаи существовали? Что они жили на Корусанте, путешествовали по Галактике, вели записи, а потом всё их наследие было уничтожено до основания? Уничтожено за неполный год? И теперь единственным хранителем и наследником их знаний остался некий сирота с окраинного мира, который общается с призраками и считает себя прямым потомком одного из рыцарей? При том, что в ордене практиковали целибат?
  Но про Люка Скайуокера, — или Люка Ларса? каково же его настоящее имя и какой мрачной тайной окутано его происхождение? — про эту мистическую фигуру, советника в тёмном плаще, стоящего у трона... простите, у кресел правительства Новой Республики на важнейших переговорах, о, этот пронзительный взгляд, эти пассы руками, этот световой меч на поясе, всегда готовый разить, верша законность, разумеется, только законность... Так, что-то я отвлёкся. Люку "Скайвокеру" будет посвящён наш следующий выпуск. Оставайтесь на связи!


  — В Бунта-Ив тут не протолкнуться и цены выше облаков, — сказал Лэндо, раздавая всем ключи от гостиничного номера.
  Он заказал роскошные апартаменты, рассчитанные на важную персону с обслугой и охраной.
  — Вот сколько раз бывал на Татуине, всегда почему-то в Мос Айсли, в Мос Эспу ни разу не попадал, — заметил Хан, пряча карточку во внутренний карман. — А тут ишь ты какая роскошь имеется.
  — Все потому, что ты вел дела с Джаббой. А он сидел возле Мос Айсли, — ответил Лэндо. — Он там весь порт под собой держал, а тут только часть доков, неудобно и конкуренты следят. Зачем ты вообще с ним связался?
  — Деньги нужны были, — буркнул Хан. — Это на альянсовских перевозках я подзаработал, а тогда провал какой-то был, да я еще бортанул одного засранца с тухляком...
  — Погоди, так это ты отказался везти глиттерил для Бека Спрайта...
  — Я, я, кто еще.
  — Так ты главного еще не знаешь. Ты его бортанул, а Джанки согласился. И Джанки повязали прямо на выгрузке. А Джанки сидел вместе с Синезубом Брэггом, ну, помнишь, был такой даг, на илирском фрейтере летал? Так вот его тоже взяли на выгрузке товара от Спрайта. Они прикинули, что и как, и передали на волю весточку. Весточку проверили — хоп, Бек Спрайт законтрактованный агент имперской полиции и сдает каждого третьего перевозчика. Так что ты тогда легко отделался.
  Хан взял из бара бутылку крепкого, налил себе на два пальца в стакан, бросил льда. Повезло тогда, это точно. Не бортани он Спрайта, не связался бы с Джаббой, не торчал бы в кантине возле порта Мос Айсли — и не нанялся бы везти на Альдераан старика с фермерским мальчишкой и двумя дроидами...
  Снаружи вездесущий песок пылал ослепительно-белым сиянием двух солнц, и Лея, трезво оценив свои силы, никуда не пошла. Она поставила в кабинете — тут был кабинет с проекционным столом и шестью терминалами вокруг — свой компьютер, раскрыла несколько проекций и углубилась в анализ данных.
  Лэндо и Вахарр ушли, Харр занял место охранника в прихожей, а Хану решительно нечего было делать. Шататься по негласной столице Татуина у него не было никакой охоты. Тут было полно народу, который не отказался бы от награды, назначенной наследником Джаббы за голову несостоятельного должника, или от вознаграждения от осколков Империи за живого или мертвого бывшего повстанческого генерала. Оставалось либо смотреть местные голопредачи, тошнотворно тупые, или пойти помочь Лее.
  Данных было хоть залейся — Люк приволок огромный массив, который накопил R2D2. Хан давно подозревал за R2D2 вполне развитый искусственный интеллект и личность — астромеху, похоже, не чистили память лет тридцать, вот оно там и завелось. И эта личность имела привычку совать свой контактный щуп во все подвернувшиеся дата-выходы и пиздить терабайтами все, до чего удастся дотянуться. Но слава яйцам, он хотя бы проводил первичную фильтрацию и не слил в массив ведомости на вывоз мусора и прочую чешую.
  А ведь известное дело — сядешь поправить табличку со статистикой, а закончишь через три часа по уши в графиках и расчетах. Так что первой шум в прихожей услышала Лея. Она бросила стилус и выскочила в гостиную, Хан положил свой в гнездо, свернул проекцию и только потом вышел.
  Вахарр как раз укладывал на кушетку Лэндо. От облика пронырливого щеголя остались рожки да ножки — плащ оборван, волосы дыбом, лоб разбит, рубашка в уже побуревших пятнах крови, рукав куртки оторван — в общем, похоже, что Лэндо дрался врукопашную, что было совсем не в его стиле.
  — Ранен? — спросила Лея.
  — Вроде нет, — невнятно ответил Лэндо разбитыми губами.
  — Вахарр, помоги мне, — сказала Лея. — Снимай с него все, мне не нравится его вид. Хан, тащи аптечку и диагноста.

  — И кто это тебе так удружил? — спросил Хан, подкидывая и ловя в воздухе изящный стилет — тоненькое шило с шариком на утолщенном конце. Эту иголку некто неизвестный вогнал Лэндо под ребра сзади, и если бы до гостиницы было дальше, если бы следом за Лэндо не шел Вахарр, который разогнал нападавших, подхватил Лэндо на руки и бегом понес в отель, — все могло обернуться плохо.
  — Хрен его знает, — морщась, сказал Лэндо. — Но, похоже, дружки того твилекка, которого я обыграл.
  — Зачем играл, спрашивается?
  — Для маскировки, что самое смешное. Я же не так просто поперся в этот притон, у меня там была встреча назначена.
  — В сабакк играл? — спросил Хан.
  — Угу. И проиграл... нефигово так проиграл. Надо было немного отыграться для виду. Зато разжился инфой. Можем заловить кое-кого на горячем и доказать его связь с работорговлей.
  — Кого же?
  — Фондор, — Лэндо улыбнулся до ушей, и тут же снова скорчил гримасу.
  Лея сложила руки на груди и нависла над Лэндо, который полулежал на кушетке.
  — Ты уверен?
  — На все сто. Я на них уже давно копал, но они там ловко прячут концы, а с этой стороны почти не скрываются. Теперь-то мы напустим на них хааарошую такую сенатскую инспекцию и повскрываем все их тайные делишки, какие найдем.
  — А вот интересно, — сказала Хан. — "Экзекутор" строили-то на Фондоре. А разрабатывали на Куате. Вот как так? Они ж друг друга сожрать всегда готовы были.
  — Как-как, — проворчал Лэндо. — Вейдер приказал.
  — Куат с их кастовой системой тоже то еще помоище, — сказал Хан. — Благообразное такое.
  — По результатам предварительного анализа и Куат, и Фондор, и вообще все имперские верфи участвуют в работорговле, — сказала Лея. — Система пожизненных контрактов, и почему-то такие контракты подписывают исключительно малоквалифицированные уроженцы Внешнего Кольца, прибывающие большими партиями.
  — Что-то такое я подозревал, — Лэндо поморщился, устраиваясь поудобнее. — На горнодобывающих монокомплексах все то же самое.

  Чубакка не смог бы сказать, что насторожило его. Транспортник в соседнем доке был обычным транспортником — постороенный где-то в мирах Ядра, он давно устарел, но тут, во ВНешнем Пределе, летают и не на таком. Все вроде в порядке, но вот запах... Чубакка долго не понимал, откуда такая тревога, что он не может нормально заснуть, верхняя губа вздергивается сама собой, а руки подрагивают, но потом понял — это все запах. Сотни тел, спрессованных в относительно небольшом пространстве, запах застарелой мочи, пота, блевотины и страха. Транспортник стоял в доке второй день, но не разгружался — значит, транзит, и живой груз везут дальше.
  Рычать было бесполезно, хотя очень хотелось. Всякий раз, когда Чубакка ощущал собственное бессилие, ему хотелось впасть в ярость и убивать. Это было древнее, от хищных предков, едва научившихся оббивать острый край у кремневой гальки. Но приходилось смирять инстинкты и заталкивать поглубже желание взять бластер и... Чубакка старался пореже выходить из "Сокола", чтобы не чуять запах из соседнего дока.
  Но ночью снова снилось: ошейник, удары кнута и шокера, вонь, жара, жажда, перегорающая ярость — и апатия, ведущая к смерти. Многие умирали так. Он тоже умирал — но пиликал таймер, и он просыпался в кают-компании "Сокола".
  В очередное пробуждение Чубакка увидел рядом белую фигуру и чуть не рыкнул, но от фигуры пахло пустыней, раскаленным металлом, старым пластиком и собственно человеком, так что Чубакка только мотнул головой, окончательно просыпаясь.

  В местах скопления людей, особенно в портах, Люк всегда был закрыт — так он называл состояние, в котором почти не ощущал эмоций окружающих. Стоило забыться и слегка ослабить защиту, как волны чужой боли и отчаяния захлестывали с головой. Всю дорогу Люк держал в портах и на стоянках глухую защиту, даже плотнее, чем обычно, и только в гипере мог опустить ее. Иногда он задумывался — как же джедаи жили в городах? Наверное, тоже ставили защиту. Из-под защиты можно было осторожно вытянуть из общего потока несколько отдельных нитей — вот отчетливый поток Силы от Леи, рядом, в его тени — ниточки Хана и Лэндо, переплетенные и перекрученные нити близнецов Харра и Вахарра, размытая нить Чубакки. Наверное, Бен вот так же приглядывал за ним самим — через ниточку, бережно отделенную от плотного потока других. Люк позволил нитям выскользнуть обратно, во внешний поток, и только Лея сияла в ореоле Силы даже сквозь защиту. Так, наверное, Вейдер наводился в своем поиске на ореол Люка... А вот Вейдер в Силе выглядел плохо различимым языком темного пламени. Но он хотя бы был виден. Люк содрогнулся, как всегда при воспоминании об императоре, о ледяной пустоте, о дыре в ткани мироздания. Там, за тонкой пленкой, дышала холодом и ужасом Темная сторона.
  Вернувшись на "Сокол", Люк сразу ощутил состояние Чубакки и довольно быстро понял его причину. Но после восхода первого солнца транспортник, наконец, стартовал, а к полудню его след просто выжгло.

  Хану не нравилось состояние Леи. Весь вечер накануне отлета она молчала, сидела, глядя в стену, и с утра была больше похожа на куклу-дроида, чем на себя. Хан сидел с ней рядом. Обнимал за плечи, пытался заговорить — односложные ответы, безразличный взгляд.
  Стартовать Хану пришлось пришлось самому — благо Леин корвет по имени "Стрела" давал такую возможность. При желании на нем можно было летать в одиночку даже не слишком умелому пилоту. На орбите он пристроился в хвост "Соколу", отметил, как точно и ровно ведет его Люк, и два корабля пошли на разгон. Можно было бы прыгнуть в гипер сразу с орбиты, но они не хотело оставлять следов. Они прыгнули в гипер синхронно — слаженности двух гражданских кораблей могли бы позавидовать военные, если бы видели. Но за пределами околопланетарного пространства Татуина свидетелей не было.
  Хан проверил точку выхода и вышел в кают-компанию. Леи там не было — она сразу ушла в каюту. Оба вуки тоже отсутствовали — наверняка сидели у дверей ее каюты и охраняли. Один Лэндо полулежал в кресле и читал с терминала какие-то новостные ленты.
  — Что с ней? — спросил он.
  — Не знаю. — Хан подумал, что еще придется это объяснять Люку, и ему стало тоскливо.
  — Мне показалось, что похоже на депрессию.
  — Вот так резко?
  — Ну, признаки-то были давно, — рассудительно сказал Лэндо. — А работа по восемнадцать часов в сутки и постоянное напряжение, знаешь, способствуют. Вернемся на Чандрилу — отведи ее к врачу. Я там знаю парочку надежных людей.
  Хан кивнул и пошел к Лее. Как ни странно, дверь была не заперта, и Харр не получил приказа никого не пускать.
  В каюте было полутемно, светилась только плоскость проектора, но картинки не было, только пустой серебристый шар висел в воздухе. Лея сидела в кресле, отвернувшись от стола и сильно откинув спинку, как будто спала. Ее лицо в призрачном свете казалось белым до прозрачности, потусторонним.
  — Что с тобой? — Хан присел на корточки перед Леей и взял ее руки в свои. — Я могу помочь?
  — Нет, — она мотнула головой. — Хан, я ничего не могу сделать. Все это длится веками, и я ничего не могу изменить. Я... — она подняла голову, и Хан увидел темные круги у нее под глазами, — никогда не думала, что моя жизнь ничем не отличается от жизни обычных людей, понимаешь? Статус, богатство, принадлежность к политической элите... Я всякое видела, ты знаешь... Но я не могу больше. Все мои усилия пропадают впустую, я делаю только хуже. У меня больше нет сил все это держать.
  — Это все усталость, — сказал он. — Когда ты последний раз была в отпуске? Или на каникулах? В увольнительную мы последний раз ходили четыре года назад, на Сантере, я точно помню.
  Она слабо улыбнулась.
  — Не помню.
  — Ну вот. Вернемся — возьмешь отпуск. Где там на Чандриле можно отдохнуть? Отключим коммы, поживем в тишине недельку, а?
  Лея закрыла глаза и кивнула.
  Хан вспомнил себя на Нар Шаддаа десять лет назад. Он тогда ничего не смог придумать умнее, только пить по-черному, и, если бы не Чуи, там бы и остался, то ли в виде спившегося бродяги, то ли в виде трупа. Лея не станет пить, но как вывести ее из этого апатичного состояния?

  Из гипера "Сокол" и "Стрела" вышли тоже одновременно, сохранив строй. На здешнюю станцию (планет у этого солнца не было) они заходить не собирались, но на экране нарисовалась подозрительная сигнатура.
  — Транспортник, — сказал Лэндо.
  — Стоял с нами в соседнем доке, — отозвался Люк по прямому каналу. — Работорговец.
  — Ты уверен? — Хан настолько не ожидал услышать голос Леи, что вздрогнул.
  Лея оперлась рукой о край проекционной рамки и требовательно смотрела на Люка.
  — Да. Я их слышу.
  — Отлично.
  У Хана отлегло от сердца — Лея была прежней, решительной и деятельной. Но порадоваться он не успел.
  — Люк, готовься к абордажу.
  Чубакка, которого видно не было, рыкнул одобрительно.
  Хан и Лэндо переглянулись.
  — Лея, но как... — начал Хан.
  — Они идут на станцию. Вооружены слабее нас. — Лея развернула проекцию: тип транспортника, данные радара, схема внутренностей. — Бьем им по орудийным башням, кладем в дрейф. И входим.
  — Но мы не можем... — начал было Хан, и тут Лэндо положил ему руку на плечо, останавливая. Хан умолк.
  — Мы можем, — сквозь зубы процедила Лея. — Люк, ты можешь сказать, сколько там охранников?
  — Вместе с экипажем — два десятка.
  — Парень, да ты с ума сошел!
  Вместо Люка ответил Чубакка.
  — Ладно, я понял, — Хан обреченно махнул рукой. — У вас хоть план есть?
  — Сейчас будет, — сказал Люк.


  Сабир Песчанка не ждал от рейса никакой подляны. Первый раз, что ли? Распиханные по трюмам рабы сидели смирно, да после порции синтана им ваще ничего не надо было, воду им подавала автоматика, жратву тоже — главное было зарядить автоматы армейскими саморазогревающимися рационами. Жучара Мрт'лик закупил где-то списанные по сроку хранения за бесценок, ну да этим и так сойдет. С этой новой наркотой перевозки стали куда легче и проще. Можно было не содержать надсмотрщиков и прочих дармоедов. Сабир и ограничился экипажем да десятком сопровождающих. Выгода! Он подумывал насчет развлечься и уже присмотрел себе в особой партии, которую заперли в большой каюте, девочку посимпатичнее и теперь колебался между твилечкой и человечкой. Вопрос уже почти решился в пользу особи своего вида, когда Сабира вызвал Натум, зайгеррская его рожа.
  — Ну? — спросил Сабир.
  — Нас догоняют два рейдера. По сигнатуре судя — альдераанский корвет и какая-то фигня того же класса.
  — Так ускорься и уйди от них.
  — Не могу, — меланхолично ответила это мохнатая задница. — Они не отлипают.
  "Ебать этот сраный космос, — подумал Сабир. — Вот ведь и движки форсированные поставил, а этот тупица даже от случайного корвета уйти не может. Шурши теперь в рубку..."

  Корвет и фигня тем временем из сигнатур на радаре превратились в сильно побитый кореллианский куттер-грузовик (на сигнатуре он почему-то виделся гораздо мощнее, чем должен был быть) и хищный силуэт вооруженного малого крейсера. Корвет просигналил: "Ложитесь в дрейф, обесточьте пушки".
  — Этто что за срань пиратская? — спросил Сабир в воздух. — Давайте-ка по ним залп и ходу.
  Кормовые батареи отработали полный залп — впустую. У корвета-крейсера был мощный щит, а грузовик прыгнул, как блоха, и оказался сверху, причем шел, сука, на таком расстоянии, что казалось — вот-вот скребнет своими торчалками по корпусу.
  — Стреляй, придурок! — велел Сабир наводчику.
  — Близко слишком! — крикнул тот. — По нам отдачей долбанет!
  "А если у них щиты хорошие, то мы весь свой заряд получим обратно," — дополнил мысленно Сабир. Но зачем он это сделал? Совершенно бессмысленный пролет.
  Корвет снова засигналил.
  — Что они там хотят?
  — Убрать стволы, лечь в дрейф, раскрыть люки, — отрапортовал связист.
  — Нехуй, — рявкнул Сабир. — Пока эта тарелка разворачивается, шибани по корвету.
  Взрыв сотряс транспорт весь целиком.
  — Батареи заклинило! — крикнул наводчик. — На выстреле и заклинило!
  Залп, естественно, опять пропал впустую.
  Зато корвет, почти невидимый в облаке ионизированного газа, подобрался совсем близко и навелся прямо на рубку прямой наводкой. Пушки у него были мощные, ничего не скажешь.
  Сабир выругался.
  — Гаси батареи, — велел он наводчику. — Ложимся в дрейф.
  Налетчики явно были одиночками, может, решили бабла срубить по случаю. Тогда можно было откупиться, и Сабир уже мысленно расставался с корабельной казной, в которой лежала приличная сумма. На конкурентов, решивших перехватить груз, они точно не были похожи. Груз бы перехватывали на крейсере. Или на вооруженном транспорте с файтерами на борту. А вот так — затереть двумя блошками — это почерк мелких грабителей, все не упрут.
  Шлюз открылся, и в корвет вплыл в ангар. Пилот вел его плавно и точно, и посадил пугающе близко. Он даже щиты не убрал полностью — Сабир слышал низкое гудение, кожу на лбу аж стянуло, как всегда рядом с силовым полем. А потом люк раскрылся, выкинув длинный язык трапа, и по нему спустились два хомо в полудоспехах и следом — два вуки. Сабир помрачнел. Он не рассчитывал на вуки.
  И чем ближе подходили эти хомо, тем Сабиру становилось страшнее. Ему казалось, что он сжимается, что его давит невидимая плита, а идущий первым хомо с каждым шагом становится все выше и грознее. Да человеческое ли лицо там за зеркальным блистером шлема? Рядом забормотал на своем языке Мрт'лик, быстро-быстро, так что Сабир не мог разобрать ни слова. И только охранники, два громилы-гаморреанца, стояли, широко расставив ноги и шумно сопя. Им было пофигу.


  Лея не могла вспомнить момент, когда все стало серым. Оно, наверное, выцветало постепенно. Она разговаривала с нужными людьми, улыбалась, была обаятельной, но это требовало все больше сил. Вернувшись в апартаменты отеля или на "Стрелу", она отключалась, как неисправный дроид. Мир за пределами комнаты или каюты переставал существовать. Еще некоторое время она жила на топливе гнева и отчаяния. Но на Татуине все топливо вышло, ей хотелось только спать, но заснуть она не могла, и только лежала или сидела в кресле, глядя в серую пелену. Наверное, Дарт Вейдер так сидел в своей реабилитационной камере — внутри бронированного яйца с темными стенками.
  Одна мысль возвращалась постоянно, вытесняя другие — всё бесполезно, ничто не поможет, трясина только чавкнет, засасывая и жертву, и спасателей. На Татуине она отдала девушкам, с которыми разговаривала, все наличные деньги, которые у нее были. Кому-то это поможет сбежать, кому-то — уплатить неустойку и освободиться, кому-то — какое-то время покупать ребенку хорошую еду и лекарства. Ее усилия ничего не значили, даже деньги не значили ничего — временное облегчение, пластырь на гниющей ране.
  Откуда и почему из серой пелены мелькнула молнией идея взять на абордаж работорговца, притащить его на Чандрилу и вывалить прямо в зале сената — нате, вот наглядный пример, любуйтесь! — Лея не знала. Но идея понравилась ей сразу. Краски вернулись. Она хотела действия.
  Она была готова спорить с Ханом, с Люком, даже с Лэндо, но Люк поддержал ее сразу. С ходу. Почему — неважно. Вдвоем они составили план. Говорите, два малых судна не могут справиться с большим транспортом, а шесть человек (не считая Лэндо, который до сих пор ходил, кривясь от боли) — с двумя десятками негодяев? Ха! Джедаи и не с такими сталкивались.
  Полуброня все-таки была ей велика. Для хомо стандартный наименьший размер — на рост 160, на пять сантиметров больше. А у убезийцев это средний рост, но их броня для женщины определенно неудобна. Так что Хан помог ей затянуть все крепления до упора, чтобы щитки не съезжали и не гремели. "Закажу индивидуальную," — подумала Лея. У нее была такая, сделанная под нее, но, увы, сгинула вместе с транспортным кораблем в одном из сражений. Бластер, станнер, штурмовой пояс... Шлем. Готова.
  Перед операциями Лея никогда не волновалась. Отец говорил, что ей повезло, это надо ценить. Лея ценила. Ясный разум, способность мгновенно найти выход, успеть подумать в бою, не испугаться принять решение — это большое преимущество. Хан закрыл блистер своего шлема и встал за ее плечом.
  Харр набрал код разблокировки, люк открылся, и они все четверо встали на площадку подъемника. Тот разворачивался в ленту транспортера и остался выпущенным, когда они сошли с площадки на пол ангара. Два катера, изрядно потрепанных, пара-тройка ремонтных дроидов. Вахарр повел вокруг сканером и кивнул — все деактивировано, скрытого оружия не видно.
  Хозяин этой посудины с парой охранников мялся у самых дверей. Высокий жилистый хомо средних лет, лицо неприятное. В помощниках инсектоид (этой расы Лея не знала, да и Хан, кажется, тоже), два гаморреанца по бокам. Руки держат на виду, пока нормально. И тут она как-то _посмотрела_ через Силу, и поймала волну, как это называл Люк. Для Люка волна была валом песка, ветром, характеристикой излучения. Но Лея видела океан, купалась в прибое, для нее волна была плотной, вещественной, накрывающей с головой. Неумолкающий стон, нудная, непрестанная боль, которую можно только терпеть, отчаяние и душная темнота. Лея попробовала вернуться в боевое состояние. И ощутила гнев. С каждым шагом он разгорался. "Чтобы зло не жило на свете". Она пожалела, что у нее нет светового меча. От плеча до пояса, пополам — слишком чистая смерть для этих тварей, зато возиться не надо.
  Хан что-то почувствовал — положил руку ей на плечо.
  Лея остановилась шагов за пять до работорговцев.
  — Сдавайтесь. — Пропущенный через преобразователь голос ударил в стены ангара и вернулся зловещим эхом. — Передайте мне все коды и управление транспортом.
  По лицу главного было видно, что он не понимает. Обычные налетчики потребовали бы выкуп, забрали все ценное и свалили.
  — Так, это, вас Гарванта послал? — спросил главный. — Так мы ж ему заплатили за проход.
  Джеб Гарванта, имперский комендант сектора. Лея усмехнулась за зеркальным забралом: хорошо, болтай дальше.
  — Ты слышал, что тебе сказали?
  Главный втянул голову в плечи, его словно придавило сверху, он хлопал губами и пытался спорить, но Лея подняла руку. Харр и Вахарр выстрелили из станнеров одновременно. Оба гаморреанца-охранника рухнули с грохотом. Харр оскалился и навел станнер на главаря.
  — Веди в рубку, — сказал Хан.

  Сабир понимал только одно — удача повернулась к нему жопой и мощно перднула. Этих налетчиков послал не комендант Гарванта, не конкуренты (всех конкурентов в секторе он знал наперечет), это были какие-то ни с кем не связанные отморозки, а значит, договориться не выйдет. Оставалось только улучить момент и применить секретку, которая уже дважды спасала его в похожих ситуациях. Пусть только дойдут до площадки перед лифтом.
  Идущий впереди вуки переступил комингс, загорелся полный свет — но ничего не произошло. Вуки отступил в сторону, пропуская Сабира, и тот увидел человека в черной полувоенной униформе. Тот стоял, привалившись плечом к стене, сложив руки на груди, и наблюдал, как дроид-астромех ковыряется в начинке секретки.
  — Что это? — спросил глава налетчиков.
  — Стационарный станнер с голосовым управлением, — сказал человек в черном.
  И Сабир понял, что все пропало.
  В рубке он велел Натуму выдать налетчикам все коды. И тому, срани мохнорылой, даже не пришло в голову выдать фальшак, видно, со страху совершенно отшибло мозги. Сабира самого тошнило от необъяснимого ужаса. Пот тек по спине, по лицу, и он даже не осмеливался утереться.
  Его пугали не вуки, хотя они были опасны и все время перемещались так, чтобы держать на прицеле Сабира и его людей, но не перекрывать друг другу сектора стрельбы, а заодно следя за главарем и его помощником. Эти двое были страшны не силой, а выучкой. Необученного вуки можно завалить. Обученного — проще отсосать у хатта. Нет, Сабир боялся главаря. Казалось, что за зеркальным стеклом шлема скрывается морда чудовища.
  — Собери своих людей в столовой, — сказал помощник главаря. — Без оружия.
  Сабир потянулся к микрофону, но тут в рубку вошел тот, в черном, и сказал:
  — Не нужно. Мы с Чуи их уже запихали в первый трюм. Семнадцать персон, так?
  Сабир закивал. Двое. Двое вот таких, блядь, резвых обезоружили и засадили под замок всех, включая Громилу Ханка! Да что это за напасть такая, что им нужно-то?
  — От такого куска дерьма, как ты, — сказал главарь, — нужно только одно — чтобы ты сидел в клетке, для примера всем остальным.
  Он еще и мысли читает!
  И тут главарь снял шлем.
  Сабир не сразу понял, что зеркальный блистер скрывал красивое девичье личико. Какое, к сарлакку, красивое? От этого точеного лица веяло такой запредельной жутью, что он отвернулся, но кожей, спиной, спинным мозгом чувствовал, что из карих глаз этой красотки на него смотрит смерть.


  — Будет скандал, — предупредил Люк.
  — Именно этого я хочу.
  Они одновременно шагнули в лифт.
  Безымянный транспортник набирал скорость, уходя прочь от звезды. "Сокол" и "Стрела" едва влезли в ангар, и если что, стартовать им придется по очереди. Харр и Вахарр под руководством Чубакки обшарили и обыскали весь корабль, а заброшенные и убитые отсеки нижней палубы изолировали. Лэндо возился с корабельным журналом, Хан занялся жизнеобеспечением, непрестанно ругаясь на идиотов, которые не проводят профилактику вообще никогда.
  — Мы до Чандрилы-то дойдем? — спросил Люк в интеркомм.
  — Дойдем, чего не дойти, — отозвался Хан. — Ты б видел, как у них очистители забиты. И вентиляция держится хрен знает на чем. Трюмы плохо протягивает, там все верняк лежат с кислородным голоданием. Посмотрите, можно ли их разгрузить хоть немного.
  В главном коридоре, широком и довольно высоком, даже чувствовалось движение воздуха. Работу вентиляторов было слышно — они натужно трещали.
  Первая ячейка была отделена от коридора двойной решеткой, и за ней сидели все члены экипажа этой посудины. На двадцать два человека оно рассчитано не было, но сажать их в закрытый отсек Хан и Лэндо не советовали. Поодаль развалился в принесенном из кают-компании широченном кресле Вахарр со станнером наготове. Лея знала, что Вахарр ненавидит имперцев и работорговцев до глубины души. Они с братом уцелели чудом, когда карательный рейд прошел через селение. Они погибли бы, но их подобрала какая-то гуманитарная миссия (император разрешал такие мелочи). Еще не достигнув полного возраста, братья вступили в Альянс и, насколько Лея знала, сражались в десантных отрядах и много раз сопровождали персон и грузы. К Чубакке оба относились с почтением и слушались беспрекословно. Чубакка сказал — бдить, Вахарр и бдил.
  У двери во вторую ячейку Люк набрал код — нужные клавиши просто было видно — дверь щелкнула и стала отъезжать в сторону. Из проема пахнуло плотной вонью мочи, испражнений, блевотины, пота, еще чего-то мерзкого. Лея шагнула вперед. В свете тусклых потолочных панелей она увидела ряды стеллажей. На каждой полке что-то лежало... кто-то. Скорчившись, вытянувшись, на спине, лицом вниз, тусклый красноватый свет слегка мигал — как отблеск адского пламени. Духота была страшная, голову сразу повело.
  Они шли вдоль ячеек, поднимая лежащих. Кто-то мог встать, кто-то нет.
  Те, кто покрепче, соображали только, что велено выходить.
  Два десятка, примерно половина напиханных в ячейку. Мужчины, женщины, люди, твилекки, еще какие-то хомо. Истощенные, с признаками обезвоживания, в каких-то грязных тряпках.
  Поднять партиями на верхние палубы. Разместить. Дать электролитической коктейль — каждому, много. В медотсек тех, кому нужна срочная помощь. Тех, кто хоть сколько-нибудь в себе, определить в помощники.
  С каждым новым спуском в трюмы Лея все сильнее ощущала гнев. Теперь она радовалась этому ощущению — мир снова обрел яркие краски, ей было не все равно. Она помнила, как отец говорил, что на таком топливе далеко не уедешь. На ярости, гневе, обиде выгорают быстрее, чем в рутинной работе. Но все равно это было приятно. Ей не хотелось ни есть, ни отдыхать. Она хотела поскорее разгрести эту клоаку в трюме. Семь сотен человек, принадлежащих к десятку разных рас, которых надо было разместить на запущенной и неубранной верхней палубе, в каютах и кубриках, предназначенных для экипажа и сопровождающих груз, а также непритязательных пассажиров.
  Но там хотя бы нормально работала вентиляция, водопровод и канализация.
  Транспортник уже ушел в гипер, а дел все еще было по горло.
  В очередной раз щелкнул интеркомм, и Харр каким-то странным, сдавленным голосом попросил Лею и Люка спуститься в трюм по левому борту и посмотреть.
  Уже в коридоре Лея не выдержала и прижала к лицу респиратор — запах мертвечины был нестерпим. В первой же ячейке, которую открыл Харр, оказались трупы. Клочья волос на обтянутых высохшей кожей черепах, страшные оскалы, лохмотья то ли почерневшей и высохшей плоти, то ли тряпок, сквозь которые виднелись решетки ребер. Рядом с дверью лежала совсем маленькая мумия — ребенок, догадалась Лея.
  "На шахтах дети не нужны, — сказал Харр за спиной. — А этих везли на шахты Террелемина".
  Лея развернулась и вышла из ячейки. Она поднялась на ярус выше и свернула в главный коридор. Ярость укрывала ее плащом, текла по телу.
  У ячейки с решеткой она остановилась. Вахарр уже стоял рядом, станнер наизготовку.
  Пленники смотрели на нее со страхом, кто-то пытался отползти назад, кто-то прижался к стене и закрыл глаза в надежде, что она его не заметит. Лея подняла руку и неторопливо сомкнула пальцы. Капитан работорговцев захрипел, хватаясь за горло.
  — Они тоже задыхались, — сказала она спокойно.
  — Лея! — голос Люка ударил, как поляризованный луч, пробивающий силовой щит. Лея словно очнулась. Потеряла концентрацию. Работорговец повалился на колени к соседу, хрипя и держась за горло.
  Люк подошел, обнял ее за плечи и повел с собой.
  Лея хотела было возмутиться, но поняла — он все видел. Он понимает, почему.
  В пустой кают-компании, которую они оставили для себя, Люк отпустил ее.
  — Зачем ты остановил меня? — требовательно спросила Лея.
  — Ты чуть не убила его, — ответил Люк. — Силой.
  — Вот как...

  Он увидел ее в ореоле Силы — алое пламя раскинулось за ее спиной крыльями, текло по рукам, а изнутри проступала чернота. Ткань мироздания истончалась под напором ее ярости и вот-вот должна была разорваться — прямо в сердце. Он боялся, что она не остановится. Что он не успеет. И даже когда она остановилась, у ее ореола была темная сердцевина. "Гнев, ярость, страх ведут на Темную сторону".
  Это темное пламя он знал — оно рождается из отчаяния и страдания. Оно накрывает с головой и сжигает целиком, оставляя в ткани мироздания только плоский силуэт с тлеющими краями. Он видел человека, с которым это произошло.
  — Что это было? — спросила она, не поднимая головы.
  — Темная сторона.
  — Так просто? И такая мощь? — вырвалось у нее.
  — Да, — просто сказал Люк. — Чем ты Сильнее, тем проще.
  Лея сжала и разжала пальцы правой руки. Сила была здесь, она покалывала кончики пальцев... Интересно, ощущает ли Люк Силу своим биопротезом?
  — Через пару часов мы выйдем из гипера. — сказал Люк. — Ляг поспи, пока можно.
  И Лея поняла, что страшно хочет спать.

  — Ну ты наделала шуму, подруга!
  Пуджа радостно обняла Лею. Широкие рукава ее верхнего платья укрыли Лею, словно крылья.
  — Тоже скажешь, что я не права?
  — Ну что ты! Ты молодец, теперь никто не сможет даже рот открыть публично, чтобы возразить против запрета на работорговлю, пожизненные контракты и кучу всего. А главное, Лея, — Пуджа за руку подвела Лею к кушетке и усадила рядом с собой, — главное, что ты спасла семьсот десять человек.
  — Ты первая, кто мне это сказал.
  — А как же Люк?
  — Он ничего не сказал, он просто... пошел за мной.
  — Понятно. Знаешь, если бы он был немного постарше, я бы точно вышла за него замуж.
  — За джедая?
  — Ну да. Как моя тетя.
  — Ты никогда не говорила, что твоя тетя была замужем за джедаем.
  — Ну, это семейная тайна, но это так. Она влюбилась в одного падавана, а потом они поженились. Его звали Анакин, Анакин Скайуокер.
  Лея словно в силовое поле влипла.
  — Ана... кин... Скайуокер? — проговорила она. — Твоя тетя? Сенатор Падме Наберрие?
  — Ну да. Кстати, Люк же его сын?
  — Чей?
  — Анакина Скайуокера! — Пуджа внимательно посмотрела Лее в лицо. — Что? Лея, в чем дело?
  — Дело в том, — медленно проговорила Лея, словно во сне. — Что Анакин Скайуокер — это Дарт Вейдер.
  — Я знаю. Вся галактика уже в курсе, Люк же не скрывает...
  — Но если... если он был женат на твоей тете Падме...
  — Ты хочешь сказать, что Люк как раз и есть ее сын? Что он выжил? Так. — Пуджа села прямо и сложила руки на коленях. — Мы считали, что похоронили ее... точнее, кремировали и развеяли прах над водопадами Тида... беременной. Что ее ребенок не родился. Погоди...
  Пуджа вскочила. Подошла к своему рабочему столу и открыла шкатулку. Лея знала, что в шкатулке Пуджа хранит то, что для нее ценно. Что там — никто не знал. Пуджа достала кристаллик на подвеске.
  — Вот. Здесь запись, передай ему, пусть посмотрит.

  После возвращения Лея постоянно чувствовала Силу. И ярость. Она разговаривала с сенаторами, политиками, министрами, дала две пресс-конференции — и постоянно ощущала, что ее неутихающая ярость в любой миг может стать оружием. И это осознание помогало ей не сорваться и никого не придушить. Хотя иногда хотелось.
  Сегодня она отменила все дела на вечер и пошла к Люку. Харр и Вахарр так и ходили за ней следом, и как телохранители были на удивление ненавязчивы. Зато и пронырливые репортеры держались на расстоянии.

  Люк снимал квартиру в жилом комплексе недалеко от Техноуниверситета, населенном в основном студентами и сотрудниками. Небольшая прихожая и большая комната-студия. Терминал, на полу — толстый ковер, чтобы на нем сидеть, хотя для гостей было подобие кресла-трансформера из мешка, заполненного пенопластиковыми шариками, в большой стенной нише — постель. На стеллаже у стены — книги, какие-то модели, ячейки для кристаллов памяти. Лее тут нравилось.
  Она скинула у входа башмаки и упала в кресло-мешок. Без всяких интеллектронных ухищрений кресло приняло форму ее тела. Люк возился на крохотной кухоньке, отделенной от комнаты стойкой-столом. Принес ей кружку кафа, следом подъехал Р2Д2 с подносиком на манипуляторе. На подносе лежал большой сэндвич. Люк уселся на ковре, скрестив ноги и подперев голову рукой.
  — Что-то случилось?
  Лея отпила из кружки. Где и как Люк научился варить каф, она не спрашивала. И без того было вкусно.
  — Я была у Пуджи Наберрие, — сказала она. — Она передала тебе кое-что.
  Люк взял кристалл, вложил его в гнездо проектора, сделал неуловимое движение пальцами — на окне развернулись жалюзи, стало полутемно.
  Посреди комнаты зависла проекция — как окно в прошлое, в светлый день в городе Тиде. Там был сад, и среди деревьев стояли двое. Молодая женщина в пышном платье, с жемчужной сеточкой поверх причудливо уложенных волос обернулась — она смотрела на кого-то, кто снимал.
  — Я на память, можно? — спросил детский голос.
  Юноша, державший женщину за руку, тоже обернулся.
  — Можно, Пуджа, — сказал он.
  Он был высоким, в какой-то полувоенной униформе, коротко стриженный. Когда он повернул голову, за ухом мотнулась тонкая косичка. Он был хорош собой, и у него была хорошая улыбка. Женщина рядом с ним тоже улыбалась — темноволосая красавица со смутно знакомым лицом.
  Запись кончилась.
  — Кто это?
  Лея поставила кружку на поднос.
  — Это Анакин Скайуокер и его жена, Падме Амидала Наберрие. Наши отец и мать.
  Люк встал и подошел к ней, положил руки на плечи.
  — Она похожа на тебя, я должен был догадаться.
  — Наверное, — ответила Лея. — Он выглядит тут таким... таким светлым, таким... невинным...
  — И ты не можешь понять, как он стал тем, кем стал?
  Лея скинула его руки со своих плеч и встала.
  — Я его...
  "Я его — что? Ненавижу?" Она вспомнила текущую по рукам Силу, смертный ужас на лицах работорговцев за решеткой, хрипящего капитана...
  — Я не стану такой, как он!
  — Ты — не станешь, — твердо сказал Люк.
  Он протянул руку, и с полки спорхнула потрепанная книжка в черной обложке, на которой вытиснен был белый стилизованный феникс. Лея посмотрела на книжку, потом на Люка. Он смотрел на нее голубыми глазами юноши со старой записи, и мягкое сияние окружало его фигуру. Лея всмотрелась — за его спиной раскрывались сияющие крылья. Она впервые видела его так, в Силе, и отчего-то ей стало спокойно. Она взяла книгу из его механической руки.
  — Помнишь, на Эндоре я сказала тебе, что помню мать? Я помню. Только не... не Бреху Органа, а ее. Теперь я ее узнала. Это... видение. Я думала, что это мама, только совсем молодая, а это была она... Падме Наберрие. Я видела, как она смотрит на меня, а я маленькая и лежу у нее на руках. Это правда.
  — Я знаю.
  Она снова посмотрела на книжку.
  — Глупо отказываться от наследства, да?


  Из тайной тетрадки Альсины Орэ Тоневаар, 14 лет, дочери профессора Тоневаара

  Что проще – ответов искать на вопросы
  Иль просто рассматривать мир, как картину?
  Два солнца пылают на небе белесом
  Над мертвою фермой в песках Татуина.

  Что проку от Силы, от Тьмы и от Света
  Тому, кто утратил цель в жизни и веру?
  Осколки, что были когда-то планетой,
  Кружат и кружат по орбите Альдеры.

  Смириться с судьбою? Довериться шансу?
  Искать в поражении семя победы?
  Чтоб Смерти Звезду уничтожить, Альянсу
  Хватило одной лишь протонной торпеды.

  «У нас новый враг – некто Люк Скайуокер.
  Не кажется ль вам это имя знакомым?»
  Грустят корабли о покинутом доке,
  Во мраке безжалостной волей влекомы.

  А ночь бесконечна... Скажите, лорд Вейдер,
  Успешно ль идет на повстанцев охота?..
  И воет, и воет пронзительный ветер
  Над стылой равниной далекого Хота.
  

  Небо горело многополосным флагом — темно-синий наверху, золотой в середине и багряный внизу. На этот раз Лея пересилила себя и встала почти точно по центру панорамного окна в кабинете канцлера.
  — Я собираюсь выступить против демилитаризации Республики, — четко сказала она.— Нам нужен флот, нужна армия. Перестроить их под другие задачи — да. Это необходимо. Но уничтожить 90% кораблей и распустить почти весь личный состав — нельзя. Даже если мы договоримся с Осколками Империи. Даже если удержим под контролем Корускант. Работорговля, наркотики, подпольный оборот редких металлов и оружия — чтобы это все пресечь, нужна сила.
  — Пресечь наркоторговлю и торговлю оружием полностью невозможно, — усмехнулась Мон Мотма.
  — Насколько возможно, настолько мы должны это сделать, — возразила Лея.
  Мон Мотма вздохнула.
  Когда Лея ушла, госпожа канцлер подошла к окну. Золотая полоска заката сжалась почти в линию, багряное полотнище потемнело до черноты, да и густая синева вверху налилась тьмой. Небо родины — Мон Мотма не уставала смотреть на него. Когда-то ей пришлось покинуть эту планету и скитаться вне закона. Но всегда было возможно вернуться. Или хотя бы найти в информсети новые снимки закатов.
  Лее некуда возвращаться. Один-единственный выстрел убил миллионы людей и лишил ее родины.
  Армия, флот... Опасный инструмент политики. Но и Лея тоже права. Что ж, имеет смысл отложить демилитаризацию.
  Канцлер развернула проекцию галактической карты. Белый — территория Республики, серый — нейтралов, фиолетовый — имперских секторов. Голубые линии официальных трасс с шариками пересадочных станций, оранжевые — тайные маршруты работорговцев, красные — базы, невольничьи рынки, бордовые — заводы, плантации и шахты на рабском труде. И гипотетическая пока внешняя угроза.
  С какого конца распутывать этот клубок?
  Вечная проблема политика. Как говорил Бэйл Органа, пока спасаешь одного, сотни таких же умирают. К этому нельзя привыкнуть. Можно только медленно и методично разгребать завал, который грозит сдвинуться от малейшего дуновения и погрести под собой еще больше...


  Из "Галактичесикх известий"
  Сегодня состоится очередное заседание сенатской комиссии по борьбе с траффикингом и работорговлей. Комиссия заслушает доклад сенатора от Альвираина Леи Органы и примет решение, обязательное к исполнению правительством.
  После этого сенатора Органу ожидают слушания в парламенте Альвираина, которые должны пролить свет на ее деятельность в годы Альянса.

Вопрос: Нравится?

1. Да		4	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		4

@темы: фанфики, Звёздные войны, Космическая опера, ФБ-16

---

Недоделки

fk-2016.diary.ru/?tag[]=5332099&tag[]=5437215&tag[]=26629 - "Принцесса Альдераана"
fk-2017.diary.ru/p213722601.htm?oam#more2 - "Луна и рыцарь"
wtf-kombat2018.diary.ru/p214873577.htm - "КРылья солнца"

---

Последний сказитель

Название: Последний сказитель
Автор: Альвхильд
Написано для команды: WTF Women 2019
Размер: мини, 1058 слов
Пейринг/Персонажи:
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: фантастическая этнография
Краткое содержание: Великое Сказание - это воплощение духа народа кинчей. Его исполняют по правилам, и в особые праздники в степи нельзя обойтись без него. Но кто расскажет его теперь?
Читать на ао3: archiveofourown.org/works/17553887

  — Айчи, ты следующая, — сказала Виммари.
  Айчи посмотрелась в зеркало еще раз. Ну вот, все линии проведены правильно, ожерелье не сбилось, головные подвески не спутались. Она поправила пояс из чеканных блях, вздохнула и шагнула на сцену.
  Зальчик был небольшой, но все же к традиционным лампам на краю сцены добавили подсветку прожектором. Айчи села на узорный войлок, скрестив ноги и положив руки на колени. Вспыхнул прожектор, и она оказалась в пятне света. Дождалась тишины и вскинула руки, раскрытыми ладонями к зрителям. На выбеленных ладонях словно раскрылись Очи Лун, и тишина наступила совсем тихая, никто уже не ерзал в креслах.
  Айчи приложила ладони к груди и заговорила нараспев:


  Слушайте, идущие под лунами,
  Слушайте, идущие под солнцем,
  Слушайте об Амрае бесстрашном,
  О Мертей отважной,
  О черной ночи, о светлом дне.


  Ее голос возносился вверх и становился низким, грозным, понижался до шепота и снова наливался силой. Она меняла ритм — шесть долей в строке для повествования, двустишия с цезурой для диалогов, шестисложный двудольник для поэтического состязания, трехдольные строки с переменной рифмой для действия. Каждый раз, когда она всерьез исполняла “Келгейлы Амрай ырты”, она ощущала что-то вроде транса. Умом она понимала, что виной тому размеренное дыхание и ритм речи, но это все равно было волшебством. Даром Луны-Полыни. Только тогда Айчи могла вспоминать мать и отца без слез и горя. Ее отец жил в Амрае, мать — в Мертей. Это их голосами говорила Айчи.
  Первая часть занимала около часа. Как раз отделение концерта. Айчи допела завершающую строфу, вскинула к плечам раскрытые ладони с Очами Лун и замерла так — в позе статуи с кургана.
  Тишина в зале длилась несколько ударов сердца, она даже успела испугаться, что облажалась. Потом зал взорвался аплодисментами и свистом. Айчи сложила руки перед лицом и слегка наклонила голову — поблагодарила. Лампы по краю сцены погасли разом, подсветку выключили, и Айчи встала и ушла за кулисы.
  Она ждала этого концерта с опасением — вдруг не примут? Это же университет, здесь люди понимают старинный извод языка, смысл эпитетов и тонкости эпических размеров. А вышла хорошая репетиция. Сегодня же надо будет ответить на письмо господина Токтая, министра народного просвещения, что она согласна участвовать в прямой трансляции праздника, без записи.
  Она уже отмыла руки и смыла с лица раскраску, сняла тяжелое ожерелье и обруч с подвесками, когда в дверь гримерки постучали и просунулась Виммари.
  — Извини, но тут к тебе пришли.
  — Кто? — спросила Айчи, выпутывая заколки-невидимки из волос.
  — Какие-то… негородские, короче. Просятся с тобой поговорить.
  — Ага, — машинально сказала Айчи. — Я сейчас.
  Виммари ждала под дверью не одна. С ней вместе был Киэн с археологического. Увидев посетителей в холле, Айчи поняла, почему Виммари не решилась оставить ее одну и позвала Киэна, возвышавшегося над ними двумя как башня.
  Их было трое. В темных кафтанах с запахом налево, штаны заправлены в сапоги из тисненой кожи. Пояса у всех троих были широкие, наборные, из чеканных блях. Айчи машинально коснулась своего — потемневшее от времени серебро и бирюза. Темно-рыжие волосы посетителей были заплетены в три косы — две тонкие на висках, над ушами, и одна толстая на затылке. В тонких косичках болтались бляшки и какие-то обереги.
  Завидев Айчи, гости поклонились. Айчи в ответ кланяться не стала.
  — Что нужно от меня тегинам народа кинчей? — спросила она.
  Старший заговорил, подбирая слова на чужом языке. Сначала он пожелал благополучия, много скота и богатств, сладких жен и потомства. Потом заговорил о деле. Оказывается, в степи нет больше ни одного менчи, никто не способен рассказать полностью Великое Сказание, остались только кабранги, которые знают малые песни об Амрае, но не знают всей истории. И вот он, Еглым-акаи, один из тех, кто слышал еще настоящих менчи, узнал от внука, что в городе есть человек, который знает всё Великое Сказание, и пришел услышать его. О чудо, он увидел настоящего менчи. И он просит менчи назвать свое имя, чтобы можно было как положено пригласить его исполнить Великое Сказание в дни Гасым-дотана, который наступает раз в сто двадцать лет, когда две луны встречаются в небе со звездой Юнку.
  Шаги брата и его жены Айчи услышала еще пока степняк говорил. Он подошел и встал рядом с Киэном, опираясь на плечо Аймыке. И пока Айчи, потеряв слова от гнева, молчала, брат заговорил своим тихим, сипящим голосом на родном языке:
  — Знааачит, т-ты, Еглым-тег-гин, хочешь за-зазвать мм-мою сес-тру туда, гд-де вв-ы убили наших о-отца и м-м-мать?
  Ему было трудно говорить, и раз уж он произнес такую длинную речь, то был в ярости не меньше, чем она. Когда их кочевье горело, брат был ранен и наглотался едкого дыма. С тех пор половину лица у него покрывали шрамы от ожогов, правый глаз не видел совсем, и ходил он скособочившись и хромая. Да еще и говорил с трудом — едкий дым сжег ему горло, и никакие лекарства, никакие врачи в лучших городских больницах ему не помогли.
  Заслышав его голос, степняки перекосились, а когда он сказал “сестра”, Еглым-акаи аж побурел под слоем загара. Айчи не дала ему заговорить.
  — Да, уважаемый, — нарушая все степные приличия, сказала она тоже на языке кинчей. — Я — Айчаным-теке, дочь Эрке-менчи и Айшан-менчи. Мы с братом чудом уцелели в тот день, когда твой эртегин велел истребить всех женщин-менчи и всех других менчи, кроме присягнувших ему. Они пели не то, что хотел эртегин. Он оставил себе тех, кто пел так, как ему нравилось, и среди них не было женщин. Идите и призовите их петь в дни Гасым-дотана.
  Посланец помладше, с серебряной тамгой в виде волчьей головы, проговорил:
  — В степи больше нет менчи, сегым. Те, кого призвал ушедший эртегин Боран-куу, умерли или утратили дар. Мой дед был одним из них. Он больше не помнит Великое Сказание.
  — Замолчи! — прошипел Еглым-акаи. — Это не менчи, это просто городская девка в штанах.
  — Но ты сам слышал, деде, ты слышал, как она…
  Еглым-акаи выпрямился, развернулся и пошел прочь. Второй его спутник, все время молчавший, последовал за ним. Посланец с волчьей тамгой остался. Он прижал руки к груди и упал на колени.
  — Моего деда звали Сайым-менчи, сегым! Он никого не убивал, он только присягнул великому эртегину, иначе убили бы и его, и его детей! Я прошу у вас прощения за него!
  — Встань, — сказала Айчи. — Скажи всем в степи — в дни Гасым-дотана в городах будет праздник. Я буду петь Великое Сказание три ночи подряд, как мои отец и мать, как научил меня мой старший брат. Это будут передавать по телевидению. Я знаю, что у вас есть телевизоры, есть и радиоприемники, даже у пастухов на дальних отгонах. Скажи всем — всякий сможет услышать Великое Сказание в дни Гасым-дотана, кто включит свой телевизор на третий канал. Больше я ничего не могу сделать для народа кинчей.

Вопрос: Нравится?

1. Да		4	(80%)
2. Нет		1	(20%)
Всего:		5

@темы: текст, фанфики, ЗФБ-19, фантастическая этнография

---

Махабхарата: Царь пепла

Название: Царь пепла
Автор: Альвхильд
Размер: мини, 1740 слов
Источник: "Махабхарата"
Пейринг/Персонажи: Юдхиштхира
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: Ашваттхама проклял Юдхиштхиру, и проклятие исполняется
Примечание/Предупреждения: бойня, кровь, кишки, ангст

— Ты получишь лишь пепел! — кричал похожий на демона человек, покрытый кровью с ног до головы. — Ты будешь царем пепла и костей! У тебя не будет потомков! У тебя не будет ничего, кроме пепла!
Над его головой в ночном небе расцветала нестерпимым пламенем брахмастра, и волны огня обрушивались на мир вокруг них, и за незримым кругом все обращалось в прах, камень растекался, словно горячий воск, и стены городов оседали, открывая холмики горького пепла на месте жилищ и садов, и из груд праха торчали желтые кости и скалились в небо желтые черепа. Юдхиштхира попытался закрыть глаза рукой от безжалостного света — и проснулся. Солнечный луч бил ему в лицо сквозь незадернутую занавесь.
Юдхиштхира сел на ложе. Сон снился ему не первый раз. Наяву брахмастра не раскрывалась во всю свою мощь в небе, она серебристой змеей била в живот молодую женщину во вдовьем покрывале, и та падала замертво. Юдхиштхира помотал головой, отгоняя сон и воспоминания заодно. Города его царства процветают. Та женщина жива и стоит за плечом царицы. Ее сын, убитый во чреве матери страшнейшим из оружий и воскресший, бегает на дворе со сверстниками и ничем от них не отличается, так что род Куру не прервется.
Но он ощущал, что мир необратимо изменился. Мир сделался похож на сосуд с трещиной, сквозь которую вода утекает по капле. Прежде, даже в годы изгнания и отчаяния, он знавал спокойствие и цельность. Ныне же спокойствие его сделалось поверхностным, словно панцирь, скрывающий кровоточащую рану. Юдхиштхиру словно бы разрывало на части. Он ненавидел огромный хастинапурский дворец, но не мог и оставить его, не мог вернуться в Индрапрастху. Прежде, даже живя в Хастинапуре, он ни перед кем мог не опускать глаз. Теперь же — женские покои дворца были полны женщин во вдовьих покрывалах, и видеть их каждый день было выше его сил. Что с того, что все их мужья пали от рук Бхимасены — Юдхиштхира считал себя их убийцей. Ему казалось странно, что до сих пор никто не бросил ему этого слова в лицо, что он по-прежнему исполняет священные обряды — и боги не обрушили на него и на весь народ свой гнев. Он был царем царей, владыкой Арьяварты — но с тоской вспоминал о хижине в лесу Камьяка.
Когда-то один мудрец сказал ему: “Все-то у вас, Пандавы, не как у людей!” Тогда они посмеялись, но ведь прав был мудрец, все у них было не так, и все чаще Юдхиштхира думал о том, что и победили-то они в страшной битве не ради себя, а ради чего-то иного, и победа была не для них.

Иногда Юдхиштхире казалось, что проклятие Ашваттхамы исполнилось и в мире все имеет привкус пепла, — как сегодня. Он понимал, зачем становиться отшельником Дхритараштре, ныне царю лишь по имени. Он понимал, чего ищет в отречении Видура. Почему Гандхари последует за мужем. Но зачем Кунти идти с ними — не понимал.
С того самого дня, как его небесный отец испытывал его на берегу озера, Юдхиштхира видел, что движет людьми, так ясно, будто души их были прозрачны. И только мать оставалась от него закрыта. Рядом с рослым, не растерявшим телесной силы Дхритараштрой и высокой, статной Гандхари мать казалась маленькой и беззащитной. Годы проложили тонкие морщинки на ее лице, посеребрили волосы, но в глазах Юдхиштхиры она оставалась прежней. Прежде они расставались и, случалось, надолго. Но это расставание было навсегда, оно отрезало все связи больно и безжалостно.
Юдхиштхира смотрел на Дхритараштру, на брата своего отца, и видел душу, изъеденную гордыней и страхом, придавленную стыдом. Он смотрел на его жену и видел уязвленную гордость, горе и бессильную ненависть. И черную тень сотни смертей над обоими. В душе Видуры не было темных пятен, лишь осознание вины за то, что не остановил, не объяснил, не прервал вовремя.
Но мать — мать была похожа на статуэтку из слоновой кости, внутрь которой нельзя заглянуть, на фигурку чатуранги, решившую соскочить с доски. Быть может, в этом дело? Уйти в леса, оставив позади игры богов и людей, обвинения, шелестящие в спину, и воспоминания.
Глядя им вслед — две женщины, разительно не схожие меж собой, и двое мужчин, которых со спины можно было и перепутать — Юдхиштхира подумал, что никогда не чувствовал себя спокойно во дворце. Спокойствие и радость для него были родом из лесной хижины, в которой он провел детство. И даже годы изгнания остались в памяти похожими на хрустальные бусины, зачем-то вплетенные в ожерелье из рудракши — прозрачные, сверкающие на солнце, ясные. Арджуна иногда посмеивался над этим и в шутку желал старшему брату в следующей жизни родиться брахманом.
Двое слепых и двое зрячих уходили. Юдхиштхира глядел им вслед, а хастинапурцы, побросав свои повседневные дела, падали перед ними ниц, просили благословения у Видуры, благоговейно прижимали ко лбам щепотки пыли, по которой ступали ноги Кунти. Все это почтение и благоговение должно было принадлежать царю и царице, но в народе восхищались Гандхари, а любили Кунти, и за судом охотней шли к Видуре. И этого не могла изменить ни лихорадочная щедрость Дхритараштры, ни жуткая аскеза Гандхари.
Быть может, потому, что мать любила своих детей, и своего опрометчивого мужа, и злосчастного слабовольного деверя, и невестку, а Гандхари любила сотню сыновей — но не такими, какими они были на самом деле, а словно бы сами эти слова, гордилась званием матери ста сыновей, пока ее сыновья разрывали в клочья закон, правду, честь и родство… Совершали непотребства, вызвали войну — они, Кауравы, а прокляла их мать Кришну и всех ядавов. За что? За доблесть Критавармана? За то, что Кришна до последней возможности старался сохранить мир? За то, что вел ее через изрытое колесницами, слонами и десятками тысяч ног поле к погребальному костру ее старшего сына? Юдхиштхира понял бы, если бы Гандхари прокляла его с братьями. Но их-то как раз и миновали ее проклятия. К Дхритараштре он испытывал жалость, к Гандхари — недоумение.
Заботы дня разбавили горечь, но не сделали мир цветным.
Он старался не смотреть на закат, закат непременно заставлял вспомнить о Карне. Почему-то Юдхиштхира не мог вспомнить его живым, всегда только мертвым — слипшиеся от крови волосы закрывают лицо, над плечом трепещет оперение смертельной стрелы, одна рука еще цепляется за колесо, другая бессильно откинута в сторону, на ладони содрана кожа, и кровь из-под ногтей застыла потеками. Воспоминание было полно отчаяния. Дурьодхана и его братья хотя бы знали, с кем и за что они сражаются — за призрачное старшинство, за власть над Хастинапуром, которая Пандавам не была нужна даже даром. Но Карна… Когда-то Юдхиштхира думал, что боится его. Да, мысли о Карне всегда были связаны со страхом, и Юдхиштхира считал, что боится великого воина, равного Арджуне, против которого не имеет ни малейшей возможности устоять. Когда Карна явился без панциря и чудесных серег, Юдхиштхира понял, что страх — за то, что Карну убьют. Это был тот род предчувствия, который никогда не обманывал его. Смерть Карны от руки Арджуны (а только Арджуна был ему ровней среди них пятерых) грозила чем-то ужасным. Но именно Карна оказался главным препятствием к победе, и даже не к победе, а к окончанию битвы — пока Карна был жив, Дурьодхана не отступился бы. Смерть Карны означала конец битвы на Курукшетре. Конец кровопролитию, конец чудовищной бойне. Говорили, что Арджуна медлил, как и положено, дожидаясь, пока Карна взойдет на колесницу, но тот все толкал и толкал застрявшее в яме колесо, и когда солнечный диск почти скрылся, за миг до того, как боевые раковины протрубили конец сражению, Арджуна выстрелил — и Карна умер с последними лучами заката. И мать обнимала его мертвое тело, рыдала в голос, и кровь старшего сына пятнала ее белые вдовьи одежды.
Предчувствие не обмануло Юдхиштхиру — смерть Карны оказалась худшей бедой. Да, каждый следовал своей дхарме — мать оберегала честь своего отца и их наследственные права, Дед соблюдал закон, они сами, привыкшие к вечной вражде с братьями, видели в Карне лишь досадное орудие Дурьодханы, Дурьодхане нужен был противовес Арджуне, Карна желал чести и славы… хотя нет. Карна любил только свой лук и стрелы. И вот старший сын Кунти был убит младшим — и небо не упало на землю, и солнце все так же восходило по утрам, и только в кудрях Арджуны проступила белая прядь. В тот день Юдхиштхира проклял женские тайны.
Ночь была для него временем смерти. Сон похож на смерть, но от сна можно очнуться. А от смерти… ведь Пративиньдхью не очнулся. Из всех из них лишь Шрутакирти успел открыть глаза и увидеть свою смерть — человека, похожего на демона, забрызганного кровью спящих с головы до ног. Ашваттхама убивал спящих и смеялся, как безумец.
— Кости и пепел! — кричал он. — Ты будешь царем мертвецов!
И свита ганов и претов с воем летела за ним — пировать на костях мертвецов, пить кровь, сдобренную пеплом трупосожжений.
Ночь была отдана им, убитым во сне. Во сне Юдхиштхира снова и снова брал на руки младенца и нарекал ему имя, и ребенок исчезал из его рук. Юдхиштхира оборачивался, ища его, и видел юношу с перерезанным горлом, кровь лилась и лилась, в одном человеке не может быть столько крови... Не всегда это был Пративиндхью — иногда в луже крови лежал Сутасома, до боли похожий на юного Бхиму, и его голова была разбита палицей, так что половины лица не было, лишь осколки кости и кровь, иногда — Шатаника или Шрутасена, и только один раз он видел в этом мучительном бесконечном сне Шрутакирти.
Однажды Юдхиштхира рассказал об этом Арджуне.
— Это не твоя вина, — сказала Арджуна, потерявший на Курукшетре троих сыновей. — Убийца виновен.
Но видел ли Ашваттахама в своих снах тех, кого он убил? Преследовал ли его отчаянный крик Уттары — или Уттара ничего не значила для него, не человек — лишь сосуд для младенца, которого Ашваттхама хотел убить?
Скорее всего, Ашваттхама не думал о ней. Его взгляд всегда скользил мимо женщин и обращался к Дурьодхане. Ради Дурьодханы он убивал спящих, ради Дурьодханы метнул брахмастру в женщину.

И снова, и снова на грани сна Юдхиштхира видел Курукшетру, шел, ступая между трупами, и кровь хлюпала под ногами. Отрубленные руки и ноги, головы, отделенные от тел, вывалившиеся из разрезанных животов кишки, размозженные кости… Дурьодхана умирал долго, и никто не осмелился прекратить его мучения. Бхима не мог убить его — таков был плод аскезы Гандхари, панцирь, делающий тело крепче алмаза. Вот только прикрытые повязкой бедра остались уязвимы — даже Дурьодхана не решился предстать перед матерью полностью обнаженным. Понадеялся на чужую дхарму, на правила войны — но все правила кончились в тот день, когда был убит Абхиманью. Нет, раньше. Когда в царском собрании Дурьодхана хлопал себя по бедру и требовал, чтобы Драупади села к нему на колени. В тот день было предопределено, что палица Бхимы раздробит бедра Дурьодханы, и тот еще целый день будет то кричать от нестерпимой боли, то требовать, чтобы Ашваттхама отомстил.
И снова и снова кричала охваченная белым пламенем Уттара, и тело Пративиндхью охватывало пламя погребального костра, и Арджуна рыдал над мальчиком, у которого висок был разбит палицей Духшасаны, и Драупади молча, без слез, гладила лица своих убитых сыновей.
У тех погребальных костров весь мир Юдхиштхиры осыпался пеплом. Ему не было дано откровения высшего смысла, как Арджуне. Он не успокоился местью, как Бхима. Мир распадался, и некому было удержать его от разрушения. Это было несправедливо. Разве нет воздаяния, разве нет справедливости в этом мире, где и без того царит смерть? И тогда, на дне отчаяния, Юдхиштхира понял, что боги тут не помогут. Вся справедливость на земле вершится руками людей. И если он не хочет, чтобы пепел засыпал весь мир за пределами Курукшетры, он должен стать опорой миру.

С того дня он стоял непоколебимо - Царь Справедливости, удерживающий мир на границе эпох. Кали-Юга захлестывала мир, как волна, но города стояли, и пастухи по берегам Ямуны пасли свои стада, и земледельцы пахали поля. Когда-нибудь рухнут и они - нет ничего вечного. Но не сейчас.

Вопрос: Нравится?

1. Да		6	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		6

@темы: Махабхарата, фанфики, ЗФБ-18

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Конан: Первый встречный

Название: Первый встречный
Автор: Альвхильд
Размер: мини, 1711 слов
Канон: Р.Говард, "Конан-варвар"
Пейринг/Персонажи: Конан, Публий, принцесса Альбиона
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Конан стал королем Аквилонии. Предстоит коронация, но есть одна проблема...
Примечание: Митра - индоевропейский по происхождению бог Солнца, света, покровитель царей и, в поздней интерпретации - победитель чудовищного быка.

  — Видал я всяких богов, Публий, и все они оказывались фокусами магов, древними чудищами из плоти и крови, в лучшем случае — демонами.
  Канцлер вздохнул. Уговорить Конана Киммерийца на то, в чем он не видел смысла, было нелегко даже тогда, когда он был лишь капитаном наемников, а уж теперь, когда он стал королем, и вовсе невозможно. Проблема была в том, что гиборийские короли обязательно коронуются в храме Митры, и без этого никто не признает их власть. Но Конан, как выяснилось, не верил в богов.
  — А я слыхал, что у киммерийцев тоже есть боги.
  — У кого их нет, — махнул рукой Конан.
  — И вы в них не верите?
  — Публий, — Конан повернул голову и посмотрел на канцлера своими яркими синими глазами. — Я не верю в Крома. Я знаю его. Когда знаешь, нет нужды верить.
  — «Вера начинается там, где кончается знание», — процитировал Публий. — Корнелий Валериан, два века назад.
  — Умный был человек.
  — Так что насчет коронации?
  — Я взял корону Аквилонии силой, никакой бог мне ее не давал. Так что я сам себя и короную. Все.
  Когда Конан говорил таким тоном, спорить было бесполезно.
  — Как вам угодно, ваше величество. Но храм я бы советовал посетить.
 
  Столичный храм Митры был именно таким, каким надлежит быть центральному храму главенствующего культа процветающей и богатой страны — он был огромен, его зал и приделы могли вместить три тысячи верующих. Колоны с резными капителями поддерживали высокие своды, а главный купол, как говорили, был самым большим в мире. На стенах красовались барельефы с изображениями человека в остроконечной шапке и странной одежде, покоряющего и убивающего могучего быка, надевающего корону на голову короля в старинных длинных одеяниях, отворяющего двери, благословляющего новобрачных, простирающего длань над ребенком. В храме были люди — кто-то молился в приделах, кто-то принес дары, кто-то возжигал благовония и масло в лампадах перед барельефами. Но в алтарной части было пусто, лишь над алтарем в столбе света играли пылинки. Алтарь — черная каменная плита без украшений и резьбы, напоминал стол.
  Конан поднялся на возвышение и остановился у алтаря. Оглянулся, ища взглядом свою спутницу.
  Она как раз зажгла лампаду пред барельефом с дверьми и теперь стояла, сложив ладони у груди и молясь. Закончив молитву, она подошла к Конану. Стройная, изящная, она едва доставала могучему киммерийцу до плеча. В ее карих глазах светился живой ум, и хотя она не могла похвастать выдающейся красотой, лицо ее было очаровательно, и даже свежий шрам на щеке не портил ее. Принцесса Альбиона была дочерью младшего брата короля Нумедидеса — того самого, которого всего две недели назад Конан задушил собственными руками.
  — Я думал, в храмах Митры всегда стоят статуи.
  — Много ли ты видел храмов Митры, мой господин? — спросила Альбиона.
  — Один видел. В Хорайе.
  — Когда ты поддержал принцессу Ясмелу против орды из пустыни?
  — Заешь, все вышло случайно, — сказал Конан, отворачиваясь от черного алтаря, одетого светом. — Я ведь был капитаном в отряде Амальрика. Он-то был прославленным военачальником, не то что я. Если уж Ясмела не доверяла своим, могла бы его назначить главнокомандующим. Но нет, она завернулась в плащ и пошла шататься по улицам Хорвана, пока не наткнулась на меня, потому что, видишь ли, в храме Митры ей был голос, велевший найти первого встречного.
  — И первым встречным оказался ты, мой господин?
  — Именно так.
  — Странно, — задумчиво сказала Альбиона, играя концом шарфа. — В Хорайе поклоняются Иштар.
  — В королевском дворце есть очень древний храм, совсем маленький. И там стоит статуя Митры. В человеческий рост всего, я даже сперва принял ее за жреца. Ясмела сама посвященная Иштар, но брат ее короновался в этом храме именем Митры. А меня они уговорили держать над ним корону.
  Глаза Альбионы расширились.
  — Только посвященный или жрец могут держать короны на церемонии!
  — А то что? Наступит мор и глад? Луна упадет с неба? Стигийские мумии восстанут и примутся бродить вокруг пирамид, завывая на луну?
  — Когда король Демерций, последний из династии Севериев, короновался сам — он был во вражде с храмом Митры, считал, что жрецы забрали себе слишком много власти...
  — А то они не забирают, — проворчал Конан.
  — Был голод, — упрямо продолжила Альбиона. — Демерций ввязался в войну с Немедией и погиб глупо, на глазах всего войска поскользнулся, упал на склоне холма и сломал себе шею. Бедствия терзали Аквилонию, пока мой предок Илларий не взошел на престол и не короновался как король Деодат Второй из династии Анниев.
  — Деодат Первый был основателем Аквилонии, я помню, — сказал Конан. — Сдается мне, что это все череда совпадений.
  — Неужели ты не веришь в богов?
  — Верить можно в то, чего не знаешь. А богов я знаю. Кое-каких даже и убил.
  — Из уст другого человека это прозвучало бы богохульством, — Альбиона улыбнулась. — Но неужели ты не встречал нигде и никогда что-то... сущность... которой можешь доверять? Ведь верить — не только верить во что-то, но и верить кому-то.
  — А ты веришь своему Митре?
  Альиона неосознанно провела пальцами по шраму на щеке.
  — Он послал мне тебя, мой господин, когда я была готова изрезать себе лицо, а если и это не поможет — то умереть.
  Конан положил руку ей на плечо.
  — Девочка, на моем месте мог быть любой из тех, кого Нумедидес притеснял. Публий, Паллантид, гандерландцы, пойнтайнцы... Любой, кто был влюблен в тебя... Я знаю, гвардейцы уже были готовы. Да первый встречный...
  — Но этим первым встречным стал ты.
  Конан не ответил. Он снова подошел к алтарю и оперся о его поверхность обеими руками. Камень был теплым, как живой. Конан запрокинул голову к окошку в куполе, через которое лился свет. За прозрачным стеклом пылало солнце, и он прищурился. Сияние превратилось в распахнутые крылья из золотых изогнутых жилок, как бывает, когда смотришь на солнце, зажмурившись изо всех сил. Просто свет играет на ресницах. Там никого нет, а если и есть — ему нет дела до людей, да и до чудовищ бывает лишь тогда, когда чудовища переходят границы.
 
  Ночью Конан проснулся от невнятного сна. Его острый слух различил осторожные шаги ночной стражи, шелест листьев в саду, цокот собачьих когтей где-то у ворот. В столь глухой час ночи спят даже воры и шлюхи, и только ночная стража и почти король Аквилонии не спят. Мажордом велел спешно устроить покои для него подальше от спальни Нумедидеса. В тех комнатах Конану постоянно мерещилась вонь — немудрено, после всего, чем занимался там спятивший король. Здесь пахло лавандой и полынью, которыми перекладывают белье, и яблоневыми дровами от камина. Конан закинул руки за голову и уставился в темноту.
  Что есть боги? Они питаются жертвами и помогают тем, кто жертвует. Так говорят люди. Крому не нужны жертвы, он радуется доблести и отваге, он дает силу убивать чудовищ. Кром дал жизнь, силу и волю — что еще нужно человеку? Змеебог Сет — вот тот жертвы любит, а стоит адепту его ошибиться хоть чуть-чуть — как Сет его сожрет. Не сам — так что-нибудь змеевидное пришлет. Конана передернуло от одного воспоминания о прекрасном нечеловечесокм лице твари, вылезшей из чаши Тот-Амона. Это была не последняя змеевидная тварь, убитая Конаном. Но если Сет порождает чудовищ и он враг Митры, то Митра... Митра должен защищать людей от них? Конан вспомнил теплый камень алтаря в потоке света. Он видел белую бабочку, которая порхала среди золотых пылинок — простая белая бабочка, какие во множестве летают теплым летом над горными лугами Киммерии. Он жмурился против света, и крылья бабочки росли, наливались живым золотом, она возносилась к солнцу на этих крыльях, и вокруг огненного ослепительного диска солнца распахивались сотканные из золотых жилок крылья...
 
  — Он все-так согласился короноваться в храме? — спросил Публия графа Троцеро Пойнтайниский.
  — Слава богам, да.
  Публий не знал, почему Конан изменил свое решение. То ли поразмыслил над словами советников, то ли Альбиона его убедила. Неважно. Главное — что Конан получит свою корону по праву. Вряд ли Митра недоволен им больше, чем Нумедидесом. Впрочем, Нумедидесом он как раз и был недоволен, иначе тот не гнил бы сейчас в фамильном склепе....
  Канцлер щурился на ярком солнце, оглядывая собравшуюся перед храмом толпу. Впрочем, люди не напирали на редкую цепь гвардейцев, стоявших вдоль прохода. Вал приветственных криков катился по толпе вслед за приближавшимся всадником на вороном коне. Перед ступенями храма Конан спешился.
  Он был одет в черные штаны и черный кафтан, расшитый золотом по рукавам и вороту. В прорезях рукавов и расстегнутом вороте белела рубашка. На потертом кожаном поясе висел меч в таких же простых потертых ножнах. Среди знати поползли шепотки. Публий прикусил губу.
  Конан поднялся по ступеням и вошел в раскрытые двери храма. Алтарь был прямо напротив входа. За ним полукругом стояли жрецы Митры в белых полотняных столах. Но Конан смотрел только на принцессу Альбиону, стоявшую у алтаря. Она была облачена в ослепительно-белую столу посвященной, и в ее серебряной диадеме ярко горел знаменитый звездчатый алмаз аквилонских королей. В руках принцесса держала королевский венец.
  Все видели, что Конан усмехается, но, пожалуй никто не знал, почему. Когда-то давно некий немедиец предлагал королю воров Заморы украсть Звезду Аквилонии, но Конан тогда был одержим совсем другими поисками.
  Люди в храме и на площади стояли так тихо, насколько вообще может быть тихой толпа, и в этой тишине гулко гремели шаги того, кто вот-вот станет королем этой страны — шаги варвара, чужака, взявшего корону силой. Шаги истребителя чудовищ, врага демонов.
  Перед алтарем Конан остановился и потянул меч из ножен. Кое-кто из жрецов с негромким восклицанием отшатнулся, толпа ахнула в один голос, и только Альбиона не шелохнулась. Конан высоко поднял меч — длинный, тяжелый варварский меч, скованный киммерийским кузнецом. В потоке заливавшего алтарь света меч засиял, словно солнце.
  — Я обещаю тебе, Митра, защищать эту страну и ее народ, — сказал Конан.
  И положил меч на алтарь. Стальная полоса клинка сияла нестерпимо, до слез, и Конан зажмурился, запрокинув голову. Столб света знакомо раскрылся золотыми крыльями, и бабочка затрепетала среди искр.
  Альбиона шагнула вперед, привстала на цыпочки и возложила корону на голову Конана. Изящный обруч с тонкими зубцами и самоцветами показался ему внезапно тяжелым, как боевой шлем.
  Верховный жрец воздел руки и провозгласил:
  — Сим венчается на царство король Конан, первый этого имени!
  Его голос, усиленный сводами, расплескался над головами.
  Аристократы в соборе и народ на площади заорали, — кто-то кричал славу, кто-то выкрикивал имя нового короля, кто-то славил Митру, кто-то просто орал от избытка чувств. Жрецы запели — их голоса возносились к сводам, и даже Конан заслушался песнопения.
  Король потянулся взять свой меч с алтаря — и рука его замерла на рукояти. На клинке сидела белая бабочка. Жрецы, кажется, не видели ничего. Он перевел взгляд на Альбиону — точно такая же бабочка сидела на ее диадеме, раскрывая и складывая крылышки, и сверкающая пыльца серебрила темные кудри принцессы. Она кивнула, и Конан, досадуя на себя за промедление, взял меч и вложил его в ножны.
  Рукоять меча была теплой, словно ее только что сжимала сильная горячая ладонь. И корона перестала сдавливать виски.
  Конан усмехнулся и прищурился против солнца, распахнувшего золотые крылья на все небо.

Вопрос: Нравится?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

@темы: Конан, фанфики, ФБ-18

---

Конан: Избранник Крома

Название: Избранник Крома
Автор: Альвхильд
Размер:драббл, 762 слова
Канон: Р.Говард, цикл о Конане
Пейринг/Персонажи: ОЖП, ОМП
Категория: джен
Жанр: missing scene
Рейтинг: G

Ниалл был кузнецом, сыном и внуком кузнеца. А значит — воином, потому что тот, кто может сковать меч, должен уметь обращаться с ним. Весной Маэва, его жена, почувствовала, что тяжела младенцем. Это был ее первый ребенок, и она боялась. А еще она хотела родить сына своему Ниаллу. И потому на исходе лета, когда младенец уже толкался у нее в животе, она взяла серебряное обручье и пошла к старому друиду, что жил за холмом.
Друид был стар невообразимо. Ниалл говорил, что он жил здесь еще во времена его деда и уже тогда был стар. Как его звали, никто не знал. Друид молча кивнул в ответ на почтительное приветствие Маэвы и посмотрел на нее горящими черными глазами. Маэва не смутилась — ей ли, знающей тяжесть меча в руках и вкус крови на губах, пугаться старика. Да он и не внушал страха — просто его окружал ореол могущества, недоступного простым смертным. Он сидел под одиноким дубом, сложив коричневые узловатые руки на коленях, длинная седая борода спускалась чуть ли не до пояса, и ветер развевал его белые волосы.
Маэва поклонилась, извиняясь за то, что нарушила покой старца.
— Говори, зачем пришла, Маэва дочь Лаэга.
— Прости, почтенный, может, и напрасно я потревожила тебя, но я в тягости...
— Вижу.
— Ты, говорили мне, можешь предсказывать судьбу. Не откажи, открой мне, кого ношу я во чреве, что его ждет?
Маэва развернула тряпицу и протянула друиду обручье. Старец не шелохнулся, только бросил на обручье быстрый взгляд.
— Убери свое серебро, жена кузнеца. Не такая плата мне надобна. Какая — потом скажу. А теперь иди со мной.
Маэва вслед за ним подошла к сверкающему синевой стальному треножнику, что стоял у родника, обложенного камнями.
— Набери воды, — сказал друид и подал ей серебряный ковшик, а сам развел огонь в треножнике.
Потом бросил в воду уголек и велел Маэве:
— Смотри.
Молодая женщина заглянула в серебряную глубину, как в колодец. Там, в глубине, пылал огонь, звенело оружие и текла кровь. Ткались тенета колдовства, как туманная обманная пелена, и свет умирал. Раскачивалась змея, готовая ужалить, и серповидный нож обрывал жизнь жертвы на черном алтаре. Мрак укрывал землю, а до восхода было еще далеко. "Мать Дану, спаси их, — беззвучно взмолилась Маэва. — О, Кром, отец воинов, пошли им защитника!"
В клубящихся тучах сверкнула молния, и блеск ее отразился на клинке длинного киммерийского меча. Меч очертил сияющий круг — и мрак бежал от его клинка, сыпалась клочьями паутина, и победный клич "Кром!" заглушил стоны. Блеснула золотом корона в лапах льва.
Маэве показалось, что она узнает могучего воина с мечом в руке, взывающего к Крому — это же был Ниалл, только лицо его было другим, его наискось пересекал шрам. Он оглядывался, отыскивая кого-то, и не мог найти. С небес взирал грозный суровый бог в венце молний и протягивал ему покрытую шрамами руку, и рядом с ним были другие — светозарные, ослепительно прекрасные и грозные. Им навстречу из мрачной пропасти выходили те, один взгляд на которых подобен смерти, чья прелесть гибельна. А воин был один, и некому было прикрыть ему спину. "Я здесь, Ниалл!" — воскликнула Маэва, хватаясь за несуществующий меч, и наваждение сгинуло.
— Женщина... — укоризненно покачал головой друид. — Ну что тебе стоило помолчать еще мгновение!
Маэва перевела дух, краски медленно возвращались на ее бледное лицо.
— Что... кто это был?
— Сам Кром, жена кузнеца, — задумчиво произнес друид и задумался.
Маэва с замиранием сердца ждала, что он скажет.
— Родится у тебя сын. Он будет великим воином. И только он сможет избавить мир от черных колдунов и их зла — навсегда.
— А он будет счастлив? — робко спросила Маэва, которая о черном колдовстве знала только из сказок, а в них она не очень верила.
— Этого я не знаю. Он будет рабом, будет наемником, скитальцем, морским разбойником, побежденным и победителем. Он станет защитником. Он пройдет дорогой утрат и обретений, дорогой королей. Он будет одинок. У него будет много врагов — но найдутся и друзья. Три женщины войдут в его сердце — Вечер, Ночь и Утро, — друид тяжело вздохнул. — Да ты сама все это видела.
Маэва потрясенно молчала, обдумывая сказанное. Воин-защитник! Это хорошо. Но что этот старик сказал насчет рабства? Неужели ее сын будет опозорен рабским ошейником?
— А теперь послушай меня, Маэва, — сказал друид. — Я показал тебе судьбу твоего сына. А за это пусть твой муж скует мне меч. Хороший меч, который не стыдно положить в курган вождя. Ты поняла?
— Поняла, — ответила Маэва, думая о своем. — Я скажу Ниаллу.
— Ты уже выбрала имя своему сыну?
— Конан. Так звали деда Ниалла, и моего прадеда тоже так звали.
— Конан, — повторил друид. — Хорошее имя для воина.
Она ушла, а старик долго смотрел ей вслед. Он думал — вот идет женщина, которая родит великого героя, отмеченного Кромом. Хорошая женщина, и муж у нее достойный человек. Жаль только, что они не доживут. И я не доживу.

Вопрос: Нравится?

1. Да		2	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		2

@темы: Конан, фанфики, ФБ-18

---

"Легенда о героях Галактики": Небо Нибельхайма (продолжение)

Часть вторая. Туманная тетрадь

Как всегда в этих широтах, настоящая весна наступила резко и внезапно. Обычно нибельхаймскую зиму с ее тяжелыми снегопадами, ледяными ветрами и жестокими морозами отделяют от таяния снегов два-три приступа ложной весны: оттепели, проглядывающее сквозь пелену облаков солнце, обманчивая эфирная свежесть в воздухе, ручейки в снегу. Ложная весна длится несколько дней и оставляет после себя грязный ноздреватый снег, покрытый твердым глянцевым настом, гололед и гигантские сосульки на всех выступах зданий. И только потом наступает настоящая весна, когда метровый слой снега стаивает, оставляя полосы грязного слежавшегося зернистого льда, проклевывается здешняя синеватая травка, светлеют облака и чуть ли не через день проглядывает солнце.
Пока Але летал знакомиться с "Цепеллином" и "Фридрихом Великим", как раз пришла весна.
Здесь я передаю слово Нгуэну Киму Хоа. Его воспоминания — одно из немногих свидетельств, по которым мы можем составить портрет живого, не каменного Але Хайнессена.

***
Мы с Але были друзьями с раннего детства. Жили в одном доме. Это такие поселковые домики на четыре квартиры. Только сейчас Але, как одинокому, была положена однокомнатная без кухни, их почему-то называют студиями — довольно большая комната с выгородкой для мойки и плиты, санузел отдельно — в другом квартале. Мы и в школе вместе учились, только его в старших классах выдвинули в инженерный спецкласс, а я после шестого пошел работать. Рылом не вышел, неарийское оно у меня, и имя тоже. Семейное предание утверждает, что мы вьеты, но от этих вьетов сохранилась разве что внешность да имя. Я — Нгуэн Ким Хоа, и Нгуэн вовсе не имя, а фамилия. Начальству наплевать на эти тонкости, а свои называют меня Ким, и раньше было много забавных случаев, потому что у нас был еще парень по имени Ким Чонхон, и вот у него-то Ким как раз фамилия, а Чонхон — имя. Год назад его перевели в Восточный, он там на металлургическом работает и вроде как вписался в хороший ферейн.
Ферейн — это что-то вроде товарищества среди ссыльных или там зэков. Считается, что это вроде клуба по интересам или землячества. В хорошем ферейне все поддерживают друг друга, помогают — деньжат подбросить, если болен и сидишь на голом минимуме, за детьми присмотреть, подкинуть полезную инфу, прикрыть от начальства. Можно в несколько ферейнов входить — чем больше связей, тем легче жить, при условии, что ты сам в эти связи хорошо вкладываешься. Ты помог — тебе помогут, вот основной принцип ферейна. На ферейны режимники смотрят сквозь пальцы, им круговая порука даже выгодна. Раньше, говорят, они национальные группы разгоняли жестко, мол, вредный национализм, а сейчас так, только руками машут, что многие опять стали детей своим языкам учить. Многие боятся, конечно. И без того у нас предки подкачали — и рожей не вышли в белую господствующую расу, и арийскую фамилию не выслужили. А некоторым, как нам, и учить-то нечего. Забыли. Заставили забыть. Одни имена остались, как песня, — Нгуэн Ан Нинь, Нго Тхань Ван, Сомун Ке, Соль Чхон, Ли Сунсен, Бао Айминь, Вэнь Сунлинь...
Другое дело — капелла. Капелла — это тайная сеть. За капеллами охотятся особисты и режимники. За участие в капелле можно угодить в следственную часть, а там всякое бывает. Иные и не возвращаются. А те, которые возвращаются, редко выходят непокалеченными. Поэтому в большинстве ферейнов следят, чтобы никто в капеллы не входил, а то ведь все ухнут. Последний раз вскрыли капеллу, когда отчаянные мужики, разжалованные офицеры, устроили побег. Обнаружилось это уже когда поздно их было ловить, транспортник ушел в прыжок, а в пункте назначения беглецов не нашли. Они свинтили аварийный катер и на нем свалили, а уж долетели ли куда хотели — никто не знает. Это было одиннадцать лет назад. Зацепили тогда капеллу в транспортной службе, человек пять, так их долго допрашивали, пытали. А казнь я помню, смотреть всех согнали. Кого на площадь в Центральном, кого по трансляции. Чтобы боялись.
Но мы с Але, младшим Бао и Иветтой Синьоре плевать хотели на это все. Мы ничего такого не делали подозрительного с виду, подумаешь, одноклассники собираются, пиво пьют, когда лишний грош есть. А на деле у нас была натуральная капелла. Бао Вэнь, которого все в поселке звали Младшим Бао, чтобы не путать с его двоюродным братом Бао Лушанем с литейного, был что-то вроде гения со всякой тонкой техникой. Будь он белый, его бы пристроили в математический спецкласс, а потом и в дистанционный университет, прикладной математикой заниматься. Но Бао был настоящий ханец и даже знал ханьцзы, иероглифы то есть, так что никуда его не пристроили, а пошел он в четырнадцать лет на завод учеником техника. Ну, там терминалы чинить, линии связи, прочее такое. Но наш ферейн не был бы нашим ферейном, если бы Але, единственный, кто пробился в образование, не таскал для Бао книжки и свои конспекты.
Але ведь... вот как бы это объяснить? Он гением не был. Соображал хорошо, память была отличная, да он тренировался еще на мнемоники всякие, но звезд с неба не хватал. Вот изобретать любил, это у него лучше всех получалось. А в математике и прочей науке Бао его обcтавлял, не глядя. И они с Але все учили вместе. Бао Вэню ведь не бумажка с печатью была нужна, он знать хотел просто так. И Але ему все таскал - книги из библиотеки, конспекты, свои тетрадки, вопросы учителям задавал.
И вот однажды Бао-младший чинил в поселковом управлении терминал. И немножко поковырялся в защитных оболочках. Маааленькую такую дырочку сделал. И стал в информсеть лазить, как к себе в карман. Сначала просто так, из спортивного интереса. А потом протоптал дорожку к информационным базам и инфу оттуда сливал помаленьку. Кого куда перевели, где на складах сигнализация какая, что можно спереть по-тихому, чтобы не хватились, а списали в утиль. Мы же с ним уже работали на заводе, и это было полезно.
Але тем временем закончил школу и стал работать на подхвате аж у Генерального в конструкторском. Он-то и подал идею, как можно использовать эту штуку с умом.
Началось, как сейчас помню, с красок. Обычных красок, акварели и гуаши, которых было днем с фонарем не сыскать, а если и найдешь, то в магазине для сотрудников, куда нам ходу не было. А сестрица Хань хотела рисовать. И даже сама пыталась краски делать, но не получалось. И вот тогда Бао взял и вписал в полугодовой заказ корпорации вместо пачки красок — коробку. В пачке сто наборов, в коробке — сто пачек. По накладной-то эту пачку в магазин для сотрудников отправляли, их детям, значит. Снабженцы ведь как делали: они заказывали для сотрудников. Если присылали больше — сливали остаток в поселковый магазин. И когда им привалила целая коробка акварели, пачку они традиционно отправили по накладной, а остальное слили в поселок. А что вместо пачки коробка — так это ошибся кто-то. Бывает.
Хань хорошо рисует. И красками тоже.
Потом мы это дело освоили и стали потихоньку дозаказывать, что нужно. Лекарства там, теплоэлементы, книги, пособия учебные. Осторожно, чтобы никто не насторожился из-за суммы. Всегда разное, чтобы никто не обратил внимания на "систематическую ошибку". Потом штуку перли со склада и зачищали концы - а и не было никакой штуки, что вы, откуда тут лишняя штука?
У Иветты сложилась своя сеть — она после школы попала в службу снабжения. У нее там завязались знакомства, еще один ферейн, "ты мне — я тебе", а между этими безобидными связями были настоящие, тайные — сетка из ячеек по три человека, которую было бы тяжело провалить, потому что каждый там делал свой кусочек, а общей картины составить не мог. Через эту сетку Иветта вытягивала заказанные нами вещички туда, где они были нужны.
А я вошел в капеллу фрау Эшвуд — вот как стал работать у нее в цеху, так почти сразу. "Горячий" цех — это не то заведение, где можно стукнуть на товарища, потому что, сами понимаете, там всегда есть место несчастному случаю. Так получилось, что я стал связным. Моя работа — а я наладчик оборудования — подразумевает почти свободное передвижение по всему заводу, так что оставить где надо условные знаки, перекинуть дачку или заложить нычку есть много возможностей. Кому это всё предназначено — я не знаю. И знать не хочу.
Вообще-то черную бухгалтерию проворачивают не только капеллы. Этим все занимаются. Учетчики приписывают сдельные нормы, чтобы получить премию. Начальники цехов покрывают полезных специалистов с нарушениями режима. Охрана делает вид, что не замечает на рабочих местах запрещенные чайники, неизвестно откуда берущуюся еду, таблетки и прочее. А чтобы они и дальше не замечали, им греют карманы — то вещичками, а то и деньгами.
Я уверен, что в "Нибельхайме" все живут по принципу "сам живи и другим давай", а порядок соблюдают для виду, чтобы не вломили всякие там ревизоры. Такая получается всеобщая круговая порука, ведь мы все — и бесправные зэки, и ссыльные, и охрана, и вольняшки — все заперты тут, нам некуда деться друг от друга. И все знают, что активного стукача рано или поздно найдет кирпич или весенняя сосулька, соскочившая с резьбы гайка или лопнувшая труба под давлением. Это Нибельхайм, законов здесь нет.
Самое поганое, что когда ты вытягиваешь своего, подменяя назначение на опасный участок или стирая его имя из списка проверки, ты подставляешь чужого. Иначе нельзя. Это бесит. Хотя у меня рука не дрожала, когда я делал подмены. А Але так не мог. Понимал, что нужно, делал — но ему каждый раз это было как заточка в бок. Замкнутая система, чтоб ей лопнуть. Если где чего прибыло, то в другом месте убыло, и хорошо, если столько же, а не больше. Из-за этого между ферейнами случается глухая вражда, грызня, подлянки и даже войны.

В тот вечер, когда Але вернулся из командировки, я сразу позвал его к нам в гости, на ужин, не дожидаясь, пока мама напомнит. Мама всех наших привечала, но Але — особенно. Гордилась им, как одним из нас. Кормила. А пригласить поесть — это как... не знаю, с чем сравнить. Когда еда ценность, это все инстинктивно чувствуют.
Не то чтобы мы голодали — отец тогда еще работал, мать была поварихой в детском саду, да и я с шестнадцати лет получал как взрослый, так что мы неплохо жили. Еды вроде было достаточно, но все равно постоянно ходили полуголодные. Однообразная была у нас еда, лишь бы калории — картошка, батат, бобы с консервированным мясом, соевый фарш, морковка. Иногда доставались в пайках овощные консервы — то горошек, то кукуруза, то тушеный в масле перец с помидорами. И витаминов не хватало, даже с Иветтиной помощью. Хань болела все время, мать боялась, как бы не начался у нее хронический бронхит, это ж была готовая инвалидность.
Але никогда не забывал привезти девицам чего-нибудь вкусненького — шоколад там, яблоко, зелень какую-нибудь, матери хорошего чая, отцу мази от радикулита. В общем, всякое такое, что можно было купить только в магазине для сотрудников, куда нас не пускали даже с деньгами. В этот раз он привез для Нинь куклу — настоящую, руки-ноги сгибаются, голова вертится, одежки снимать можно. Для Хань аж целый альбом с картинами, ну, и еще еды импортной в плоских баночках, рыбу какую-то соленую и огромную жестянку с персиками в сиропе. А сладкое — это же самый лучший подарок! Так что хороший вечер получился тогда. До сих пор помню мамины любимые тарелки с волнистой каемочкой, и вкус фасолевого супа, и как Нинь прыгает вокруг Але и спрашивает, возьмет ли он ее замуж, когда она закончит школу. А вышла-то она все равно за Бао-младшего.
Ну вот, и мы сидели, мама налила всем суп, зелени покрошила, новости обсудили, Але приветы передал от знакомых, кто наверху работает. Он о фрау Эшвуд спросил — я ответил, что к ней в больницу, конечно, никого не пускают, но Синди, которая сейчас санитаркой там работает, сказала, что даже при простой операции прогноз неплохой, вот только справятся с пневмонией. Потом сели в лото играть, обычный вечер, словом.
Так вот, мы болтали и играли в лото, но я видел, что у Але появилась какая-то идея. Не насчет работы, хотя он до этого тоже был больной на голову, а личное что-то. И мне прямо не терпелось узнать, что же такое там Але привез с орбиты — по-настоящему привез, в голове.
Говорить о таком дома было нельзя, конечно. Так что когда мама с девочками сели смотреть фильм по телевизору, мы оделись по полной и пошли прогуляться.
И он мне сказал:
— Что бы ты сделал, если бы у тебя был корабль?
— Удрал бы, — без запинки ответил я.
— Один?
— Але, мы это обсуждали уже сто раз. Команда нужна, навигатор, двигателист, припасы. Нереально.
— Ошибаешься, — тихо сказал он.
Я оторопел. Але был самым пробитым реалистом в нашей компании, и вдруг такое.
— Если мне удастся завтра убедить Хеллера, то у нас будет шанс. У нас у всех. — Он обвел рукой дома поселка и еще пол-горизонта.
Я остановился. Правый сапог промокал, я еще вчера хотел его подклеить, но забыл.
— Ты что задумал?
— Смотри, — сказал он. — Бежать вдвоем-втроем почти невозможно, так? Бежать группой — тоже. Угнать корабль — некуда. Но если бежать не в империю, а из империи... и не малой группой, а всем — понимаешь?
— Да мы уже обсуждали, куда из империи можно сбежать. Даже если тебе удастся загрузить лайнер под завязку, автономии у него — год. Ну, два. Дальше что? Будешь тыкаться вслепую, искать коридоры?
— Я решил проблему автономии, — сказал Але и аж засветился. — Мы угоним Айсрифт и верфи целиком.
Я прихуел — другого слова не подобрать. Мой друг сошел с ума, эй, люди!
— Ты дозу там словил, что ли? — спросил я.
— Нет, только идею.
И он изложил мне эту идею. Ну, в виде поэтапного плана это была не такая уж бредятина. Хорошая разветвленная капелла бы справилась, но даже капелла Эшвуд была маловата для такого дела. А слишком большая капелла — это большой риск провала.
— Кстати, об Эшвуд. Я тут узнал, сколько нужно, чтобы там сделали все как для вольной.
То есть вылечили, ага, а не просто кусок легкого вырезали.
Триста сорок тысяч марок. И обе луны с неба.
— Мы соберем, — сказал Але. — Напряги народ с химического, заводских прощупай. Свистнем все наши ферейны. Поселковый общак тряхнем. Но деньги надо собрать, а уж как их дать, я знаю.
Он говорил о средствах, которые все сообщества держали на крайний случай. О доходах с черного рынка, которые частично оседали у зэков и ссыльных.
— Никто не даст, — я помотал головой. — Посоветуют морфину купить, и всё.
Морфин мы приписывали в заказы, это был ходовой товар, им и в больничке подторговывали. А препараты для лечения рака — никогда. Их жестко контролировали, и уж там-то лишняя единичка не осталась бы незамеченной. Да и время — пока еще этот заказ пропутешествует в головную контору корпорации, пока загрузят транспорт, пока он долетит... Полгода. Для фрау Эшвуд будет поздно.
И тут я понял, чего на самом деле хочет Але. Не столько участия ее сети в его проекте, хотя без нас проект останется утопическим прожектом. Он хотел повязать всех общим делом. С видимым результатом. Тогда мобилизация на второе дело пойдет легче. Ну, и заодно посмотреть, с кем можно иметь дело, а с кем нельзя. Но это я со своего места судил. А Але просто хотел ее спасти. Не ради выгоды - мало, что ли, было тут химиков, которых можно припрячь? Да у нас каждый день люди умирали, особенно зэки с дальних зон, где в больничках всех лекарств аспирин и ципрофлекс. Но он вот захотел ее спасти, уперся и спас - и за ним пошли, потому что это был человек, который спас Лауру Эшвуд.
(Нгуэн Ким Хоа, "Воспоминания")

***
О друге и соратнике Хайнессена Нгуэне Ким Хоа известно больше, чем о самом Хайнессене. Ким Хоа родился на Нибельхайме. Он был ссыльным уже в четвертом или пятом поколении. Если Але Хайнессен еще мог надеяться выслужиться перед администрацией и получить право проживать в окраинных провинциях Рейха, то для Нгуэна любая дорога с Нибельхайма была закрыта. Унтерменши рассматривались исключительно как рабочая сила и расходный материал. На Нибельхайме было несколько таких общин — вьеты, корё, ханьцы, тюрки, черные и индийцы. Для большинства членов этих общин родным был рейхсшпрахе, и от всех их национальных особенностей оставались лишь имена, кое-какие бытовые обычаи и праздничная еда. Люди второго, а то и третьего сорта, они не имели права даже на законченное среднее образование, не говоря уже о выборе профессии. Администрация лагерей и служба безопасности корпорации поддерживала презрительное отношение к ним среди заключенных и ссыльных, принадлежавших к "арийской расе".
Нам известно, что отец Ким Хоа умер примерно за год до Исхода. У него было две младшие сестры, Нгуэн Тхи Хань и Нгуэн Тхи Нинь. Еще двое детей умерли в раннем детстве.
Нгуэн Ким Хоа писал стихи. Большая их часть сохранилась, потому что они ходили в списках среди нибельхаймцев. В юности писал на рейхсшпрахе, поздние стихи написаны на энглиш.

словно каменный свод
небо в стране туманов
тяжесть его несет
атлант в пелене буранов
незыблема эта твердь
незыблем ее порядок
под облаками смерть
кладет людей ряд за рядом
в землю в песок под снег
под каменным небосводом
старцев слепцов калек
к черным уносит водам
не пей из черной реки!
выронишь память в воду
забудешь далекий свет
заветное слово — сво(бода)...
(Нгуэн Ким Хоа, из "Туманной тетради")


Продолжение следует

@темы: LoGH, фанфики, НФ, ФБ-13, Легенда о героях Галактики

---

"Легенда о героях Галактики": Небо Нибельхайма

Небольшое предисловие.
Этот текст был выставлен на ФБ-13 в ББ-квесте, а поскольку я не успевала толком его дописать, в создании "Неба Нибельхайма" поучаствовали Анонимный доброжелатель, Айриэн, AnnetCat и Tara Aviniony. Стихи - Starsword. Но я решила дописать этот текст в том объеме и по тому плану, который у меня был. Так что это "Небо Нибельхайма" - немного не то, которое вы, быть может, уже читали.
Публиковать буду по главам.
---------------------

Название: Небо Нибельхайма
Автор: Альвхильд при участии Анонимный доброжелатель, Айриэн, AnnetCat и Tara Aviniony. Стихи - Starsword.
Персонажи: Але Хайнессен, Нгуэн Ким Хоа, ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: драма, НФ
Краткое содержание: Империя отвергла их, низведя до положения государственных рабов. Они обречены жить и умереть под серым небом Нибельхайма. Но они построили себе ковчег изо льда и бежали в неизвестность. Их путь длиной в десять тысяч световых лет длился полвека.

Предисловие

Я задумал эту работу еще в 797 году. Мне казалось, что пора напомнить гражданам нашей республики, с чего начиналась страна, демократия и свобода. Потому что они забыли. История трехсотлетней давности превратилась в миф, миф — в сказку, а сказка ушла в учебники для младших классов средней школы и там и осталась. В том виде, в каком наши сограждане представляют себе эти события, они никогда не могли происходить.
И я задался целью — узнать как можно больше об Исходе. Не легенд, а фактов.
Однако история часто оказывается фантастичней любого мифа, и факты складываются в такую картину, какой не выдумает и самое развитое воображение.
Истина кажется неправдоподобной, особенно когда исторические события складываются в мифологический сюжет. Именно такова история Исхода.

С уважением,
Автор.
Хайнессен, 799 г.

Часть первая. "Выхода нет"

Часть первая. "Выхода нет"

За окном начиналась весна. Снег таял, повсюду текло. Канава возле школы проглянула бетонными бортиками из-под осевшего лежалого снега, по ней тек ручей, и возле нее играли дети. Половина первого — занятия в младшей школе как раз кончились, а до транспорта в поселок еще почти час. Дети пускали кораблики — из обрезков фанеры, кусков пластика, из обтянутых полиэтиленом трубчатых конструкций. Один пацан стоял в стороне и, судя по позе, чуть не плакал. У него была пластиковая палочка с поперечиной для мачты, был листок плотного полиэтилена для паруса — и не из чего было сделать корпус. Вдруг он присел, взял что-то из-под ног и принялся вертеть в руках, сняв варежки. Але прищурился, пытаясь разглядеть, что же у него там. Наконец пацан развернулся, и стало видно, что он выглаживает ладонями продолговатый плоский кусок льда. Получился вытянутый зализанный корпус с острым носом и широкой кормой. Пацан покачал его на пальце, определяя линию центра тяжести, воткнул в это место мачту с парусом и бережно спустил ледяной корабль на воду.
— Ты что тут торчишь?
Але отвернулся от окна и взял у Джейми стаканчик. Жидкость в стаканчике даже пахла почти по-настоящему, Джейми не пожалел своего драгоценного растворимого кофе.
— Пришло решение комиссии, — сказал Джейми.
Але молчал.
— Шлейф с Айсрифта. Эта дрянь опять выскочила в зону торможения. Скифф вышел из астероидов прямо внутри шлейфа и потерял ориентацию.
Если бы у пилота-ссыльнопоселенца был доступ к полному ручному управлению... если бы он летел не этим опасным, но самым экономичным маршрутом... Если бы ледяной планетоид Айсрифт двигался по более предсказуемой траектории... Если бы это был не Нибельхайм.
— Айсрифт то и дело высовывается в зону, давно надо было рассчитать флуктуации его орбиты, — сказал Але.
— А кто этим будет заниматься? Ты?
— Я еще в прошлом году рассчитал.
— И что? Кениг засекретил расчеты?
— Угадал.
— Что? — Джейми машинально сжал полупустой стаканчик и выругался, когда толком не остывший кофе плеснул ему на руку. — Не может быть!
Але пил кофе и смотрел в сторону
— Шестой скифф за два года, — сказал Джейми. — Вольнонаемные отказываются там летать.
Кофе кончился. Але посмотрел в стаканчик с жидкими коричневыми потеками на стенках. В книгах пишут, что по остаткам от настоящего кофе гадают. Гуща образует на стенках чашки узор, в котором можно увидеть будущее. Извилистые струйки раздваивались, потом сливались снова. Никакой гущи, никакого будущего. Тебе двадцать четыре года, ты ссыльнопоселенец во втором поколении, ты будешь жить под конвоем и умрёшь под серым небом Нибельхайма.
Джейми забрал у него из руки стакан.
— Точно ничего нельзя сделать? Ну, хоть маршруты поменять? Поговори с Хеллером, а? Ты же у него любимчик.
Але кивнул с отсутствующим видом.
Он еще постоял, глядя на детей в кое-как подогнанных утеплённых комбезах, на кораблики в ручье... Когда-то и он на этом самом месте пускал кораблик, склёпанный из пластикового листа. Додумался бы до ледяного корпуса? Вряд ли. Даже и сейчас не додумался. А того пацана надо взять на заметку. Посмотреть, как он решает изобретательские задачи, — и выдернуть в спецкласс.

***
Верфи Нибельхайма... Здесь, на орбите богатой рудами планеты, отливают оболочки для реакторов больших кораблей — транслайнеров, крейсеров, транспортников. Здесь собирают километровые и двухкилометровые корпуса, монтируют лучевые пушки и эмиттеры силовой защиты. Потом корабль уходит в средний пояс системы, на испытательный полигон. Потом — к заказчику. Здесь огромные полуавтоматические заводы на планете и на орбите, здесь уникальный транспортный космодром с огромной пропускной способностью. Всё это — государственная корпорация "Нибельхайм", 54% акций принадлежат лично кайзеру. 92% рабочих и 76% персонала — заключенные, ссыльнопоселенцы и расконвоированные.
Але Хайнессен был одним из них. За что его родителей сослали на Альтаир-7, когда они умерли — неизвестно. Уцелевшие архивы корпорации "Нибельхайм" засекречены, и доступа к ним нет даже у имперских историков. И конечно, я не могу удержаться и не начать повествование с судьбоносного момента, который упоминается во всех биографиях Хайнессена — с мальчика, который сделал ледяной кораблик. Мальчика звали Йон Фазекаш, и он был таким же сыном ссыльнопоселенцев, как и Хайнессен, и учился в той же школе для детей ссыльных и заключенных, которую окончил Хайнессен. А тогда сотруднику главного конструкторского бюро Але было двадцать четыре года, школьнику Йону — десять или одиннадцать.
Неизвестно, как пошли бы события, если бы Хайнессен не увидел, как Йон делает кораблик из того, что валяется под ногами и что никто не воспринимает как материал для строительства. Возможно, Хайнессен решил бы свою главную изобретательскую задачу точно так же — а может, иначе. Он был способным конструктором и очень хорошим инженером.

***
Совещание начиналось торжественно. Господин директор произнес официальную речь, составленную из типовых трескучих фраз, из которой было понятно только, что господин директор всей душой предан Рейху и кайзеру, а забота кайзера о подданных всех сортов и развитии кораблестроения не знает себе равных.
— Госзаказ, что ли, отхватил? — прошептал Джейми.
Але пожал плечами. Ему было неинтересно. Сегодня он был в центральной больнице, навещал Лауру Эшвуд. Диагноз оказался из тех, которые для подконвойных означают медленную мучительную смерть: рак. Пока операбельный — будь Эшвуд обычной подданной с медицинской страховкой, обошлось бы операцией и отдельно оплаченным курсом лечения. Без этого курса операция поможет ненадолго. Но никто не будет тратить дорогие лекарства на каторжницу только для того, чтобы она продолжила выплевывать собственные легкие в цеху. Выпишут из больницы на общих основаниях, обратно в цех, пока может работать, потом урежут содержание и переведут куда полегче, а там останется только вовремя зазеваться рядом с чем-нибудь опасным — или купить шприц с овердозой морфина.
От размышлений его отвлек Джейми.
— Госзаказ таки, — шепнул он.
— Военный?
— Нет. Ну, то есть да, но демонтаж.
Але вздохнул и стал слушать.
"Нибельхайм" получил, оказывается, огромный государственный заказ — демонтаж и утилизация двух суперлайнеров. Гигантские корабли, способные автономно пересечь обитаемую Галактику и перевезти всё необходимое для основания полноразмерной автономной колонии, отслужили свой век. Всему есть предел, устает металл корабельных каркасов и композитных броневых плит обшивки, теряет прочность пластик внутренних конструкций. Изнашивается система жизнеобеспечения, размножаются в ее коллекторах паразиты, в грузовых трюмах заводится неистребимая плесень. "Цеппелин" и "Фридрих Великий" отслужили свое, теперь предстояло разобрать их на части и переработать.
Наконец собрание закончилось. Сотрудники выходили из зала, болтая между собой вполголоса. Але тоже поднялся и только ждал, когда пройдут все вольные, чтобы с ними не толкаться лишний раз.
— Хайнессен, — позвал главный конструктор. — А ты пройди со мной.
Але вздохнул и пристроился на шаг позади. Райгерт Хеллер был, в сущности, неплохой человек, искренне увлеченный своим делом. Но кроме дела он старался не вмешиваться ни во что. Але считался его любимцем и протеже — Хеллер забрал его в свое конструкторское бюро сразу после школы. Оформил ему заочное инженерное образование — курс университета за три года. Ценил. Выслушивал идеи. Давал интересные задания. Не давил. И даже прикрывал от режимного начальства.
В кабинете у Хеллера всегда был беспорядок. На столе стопки бумаг, справочников, дисков. К кульману поверх очередного эскиза прилеплены цветные листочки с неразборчивыми заметками, на чайном столике вчерашние чашки, упаковка от "быстрого" обеда и какие-то бумажки. Хеллер на ходу указал Але на стул для посетителей, а сам полез в сейф.
— Я хочу, чтобы ты занялся этим... новым... проектом... — Главный конструктор захлопнул дверцу сейфа и выложил перед Але тонкую папку, в каких обычно раздавали техзадания. — Демонтаж. Обе эти штуки не влезут в док, слишком большие. Посмотришь, распишешь технологическую цепочку. Утилизировать, использовать вторично все, что только можно. По металлу будешь консультироваться у Шерера, по прочей химии — у Эшвуд.
— Эшвуд в больнице, — сказал Але.
— А что с ней?
— Рак.
Хеллер бесцельно переложил с одного места на другое карандаш, ластик, пачку голубых стикеров.
— Некстати, — сказал он бесцветным голосом. — И какой прогноз?
— Два года максимум. Инвалидность, конечно, — ответил Але, делая вид, что он не понимает подоплеки вопроса.
Хеллер не мог не понимать, что это означает. Циркуляр о переводе нетрудоспособных заключенных на минимальное жизнеобеспечение управление исполнения наказаний рассылало каждый год.
— Ладно, я постараюсь придумать что-нибудь.
Это была пустая отговорка. И оба это знали. Что тут придумаешь?
Хлелер еще раз перетасовал всякую настольную мелочь и сказал:
— У тебя командировка. Полетишь посмотришь эти штуки, руками пощупаешь. Спецификации возьмешь. С тобой полетит Ауэр, сверите с ним спецификации с реальностью. Понятно?
— Да, герр Хеллер.
— Иди.

"Нет выхода", — эти слова на левой половине дверей ассоциировались у Але с "Оставь надежду, всяк сюда входящий". Можно было выйти из здания дирекции, можно было даже дойти до границы поселка, предъявить аусвайс и прогуляться или проехаться на скутере до леса или вокруг заводских корпусов дальше, к шахтам и цепи холмов в предгорьях неприступных, покрытых вечным ледником гор. Можно было даже получить предписание и поехать на космодром, вознестись в шаттле на орбиту планеты, посетить пояс астероидов и горе-планетоид Айсрифт с его непостоянной орбитой, но везде у двери стоял чекер и требовал вставить в него аусвайс.
Иногда люди доматывали свой срок, получали в аусвайс красный штамп и улетали за пределы Альтаира-7. Там была могущественная галактическая империя, населенные планеты, многомиллионные промышленные центры, где можно было... Да нет, нельзя. Нельзя в Рейхе выйти за пределы, поставленные человеку свыше. Везде одно и то же, тюрьма народов, безысходность. Империи больше не нужны новые планеты, империя замкнулась в своих границах.
Каждый раз, когда Але до смерти надоедали серые пространства Нибельхайма и он начинал думать о побеге, воображая себе солнце в голубом или зеленоватом небе, высокую траву и деревья в цвету — как в кино, привычка доводить рассуждение до конца рисовала ему угрюмую картину замкнутой полости. В конце зияло слово "безысходность". Безвыходность. Единственный побег, который оставался, — в область абстракций, чертежей, проектов космических кораблей. Там можно было быть свободным.
А пока — командировка на орбиту, а значит — две недели другой жизни.

Корабль поражал своими размерами. Пересечь его — все пять с половиной километров — пешком было невозможно. Для передвижения тут были межпалубные скоростные лифты и движущиеся дорожки. Удивляла непривычная ориентация палуб — не вдоль корпуса, а поперек, словно их, как блинчики детской пирамидки, нанизали на центральный ствол. Впрочем, в ином случае были бы проблемы с прочностью корпуса и центровкой.
Система жизнеобеспечения работала нормально — воздух был свежий, даже пахло чем-то хвойным, а не обычным для старых кораблей затхлым тошнотным букетом озона, плесени и застарелого пота.
— Не понимаю, — сказал Але. — Это же не старый корабль!
— Все верно, — отозвался его спутник, человек пожилой, но сохранивший еще что-то вроде выправки. — "Фридрих Великий" был построен всего тридцать лет назад, вряд ли на его счету больше четырех рейсов. Да-да, друг мой, это "Цепеллин" стар и изношен, хотя они с "Фридрихом" близнецы. Построены по одному проекту. Принц Дитрих откопал его в архивах и возобновил. Это был первый его проект: тогда осваивали Сурт, разом завезли и технику, и купола для наземной колонии, и людей, и модули для орбитальной станции.
Бегущая дорожка кончалась на площадке перед бронированной дверью. Дверь не была закрыта, она вела в отсек контроля жизнеобеспечения, и там скучал на дежурстве техник в темно-синей униформе гражданского имперского флота. Он лишь покосился на двух человек в безликих серых комбезах с номерами на груди слева, и снова вернулся к своему пульту. Двое прошли через еще один тамбур и остановились перед массивной запертой дверью. Туда им не было хода — там была капитанская рубка. Герхард фон Ауэр оглянулся — не видит ли кто — и торопливо набрал на панели код из десяти знаков. Щелкнул замок. Ауэр потянул дверь на себя. Она открылась.
— Прошу, — сказал он, хитро улыбаясь.
Але шагнул через высокий комингс и замер.
Передняя полусфера рубки была сплошным экраном. И он работал. Приглушенное фильтрами, яростно пылало солнце. Сияли туманные облака ближних звездных скоплений.
Але смотрел как зачарованный, пока его не вывел из этого состояния голос Ауэра:
— Ну, пульты, конечно, опечатаны, ключа я тоже не вижу. Пойдемте, пока нас не хватились.
Они вышли, дверь в рубку закрылась.
В лифте Але спросил:
— Откуда вы знаете код?
Ауэр снова хитро улыбнулся.
— Откуда я знаю код? Друг мой, я летал на этом корабле. Я картографировал Сурт. Первая моя экспедиция после университета, да. Там-то меня и приметил его высочество.
— Принц Дитрих? — тупо переспросил Але, боясь поверить.
— Ну, разумеется! Я участвовал во всех его экспедициях. Во всех, — подчеркнул Ауэр.
Лифт остановился на машинной палубе.
Здесь никого не было. Зачем? Оба двигательных реактора опечатаны, а малый автоматизирован и управляется с пультов управления системой жизнеобеспечения. Але не понимал, зачем Ауэр привел его сюда. На что смотреть тут, в машинном отделении? На коридор и двери?
Они завернули за угол, и перед ними снова распахнулась бездна с пылающим солнцем, пятнами звездных скоплений и серпиком малой луны.
— Обзорный экран, — с гордостью сказал Ауэр. — На "Цепеллине" его нет.
— Вы начали говорить об экспедициях, — напомнил Але.
— Да. Так вот, юноша, последние две экспедиции его высочества были в рукав Стрельца. Конечно, не на этом гиганте. Вы даже не представляете, что мы нашли, — Ауэр понизил голос почти до шепота. — Планеты. Корабль поколений — мертвый. Пустой, как скорлупа ореха. Уцелевшие колонии — с тех самых пор, почти тысячу лет назад! Мы поймали их радиопередачи.
— Почему этого никто не знает?
— Засекретили. Зачем народу знать, что где-то есть люди, не подвластные Рейху? Наша ойкумена ограничена границами Рейха, зачем нам больше? — он рубанул рукой воздух. — И вот я здесь, а мой принц...
Але помолчал, глядя в экран, потом спросил:
— У вас есть доступ к управлению этим кораблем?
— Есть, — подтвердил Герхард. Он явно к чему-то подводил Але, как это бывало на уроках планетографии.
— И вы знаете, куда можно проложить курс, чтобы уйти из империи?
Старик кивнул. "Да какой он старик? — подумал Але. — Ему же нет и пятидесяти. Но он сидит уже больше десяти лет..."
Але показалось, что солнце выпустило протуберанец, да такой, что отказали фильтры. Нет, это было похоже на ослепительный свет в конце темного тоннеля, и табличка на двери "Выхода нет" сменилась на "Быть может".

***
Принц Дитрих фон Гольденбаум, Дитрих Открыватель. Одновременно фигура умолчания и один из героического пантеона Рейха. Возможно, вы даже читали "Приключения принца Дитриха" замечательного детского писателя Карла Ледерманна. Однако Ледерманн адаптировал историю к детскому восприятию и официальной версии — что, впрочем, не умаляет достоинств этой классики детской приключенческой литературы.
Чтобы понять, какое отношение принц Дитрих имеет к Але Хайнессену, придется немного углубиться в историю Рейха.
Мы не знаем точной даты рождения Але Хайнессена. Предположительно это от 135 до 139 года по Рейхскалендарю, соответственно 445-449 годы по галактическому летосчислению. В 144 году умер кайзер Юлиус I, которого правящая верхушка посадила на трон в отсутствие прямых наследников предыдущего кайзера. Юлиус был уже в годах, и все надеялись, что он скоро освободит престол для энергичного и толкового кронпринца Франца-Отто. Политическая ситуация в Рейхе к тому времени была уже достаточно стабильной, новое общество в целом сформировано, "некондиционное" население вытеснено на Фронтир и в социальные низы отдаленных планет, вертикаль власти укреплена, армия реформирована под функции охраны политического единства империи и подавление сепаратизма — ведь внешнего врага давно не было.
Кайзер Юлиус не занимался делами правления, традиционно проводя время в своем гареме. Подлинным правителем Рейха был его сын, кронпринц Франц-Отто, так и не севший на трон. Он твердой рукой проводил умеренную и разумную политику, которая устраивала всех. Именно по инициативе Франца-Отто была создана система обязательного начального образования, которая существует с небольшими изменениями и по сей день. Государство щедро финансировало фундаментальную и прикладную науку — и это был, пожалуй, последний период расцвета фундаментальной науки в Рейхе.
И вот на этом фоне действует один из кузенов Франца-Отто, Дитрих фон Голденбаум. Он родился в 101 году РК, и к концу правления Юлиуса ему было 44 года. Он с отличием окончил столичный университет по специальности "планетография и астрономия", затем служил в министерстве транспорта, где создал базы данных по всем известным коридорам и зонам уверенной навигации. Впоследствии он возглавил Кайзеровский Исследовательский Центр, целью которого было исследование и освоение планет. Одним из знаменитых и широкомасштабных проектов Центра было картографирование и колонизация Сурта, перспективной для освоения планеты земного типа, богатой редкими металлами, но вулканически активной. Горнодобывающие комплексы Сурта и орбитальная станция существуют до сих пор.
Но главным увлечением Дитриха были экспедиции за пределы известной ойкумены. Он собирал сохранившиеся сведения о колонизации первой волны, об ушедших в неизвестность "кораблях поколений" и мечтал найти потомков первопроходцев. Как стало известно позже, Дитрих был первым, кто прошел по Изерлонскому коридору из одного рукава нашей Галактики в другой. Занятый любимым делом, собравший вокруг себя ученых, конструкторов, блестящих специалистов по организации производства, Дитрих, казалось, мог уверенно смотреть в будущее. Но после смерти сначала Франца-Отто, который так и не дождался короны, а затем смерти Юлиуса и последовавшего за ней небольшого дворцового переворота в пользу пасынка и двоюродного племянника кронпринца (вторым браком Франц-Отто женился на своей кузине и усыновил ее сына от первого брака) политика радикально переменилась.
На трон взошел Сигизмунд I, шестнадцатилетнее правление которого было отмечено массовыми репрессиями, бессудными расправами, конфискациями и террором.
Сигизмунд резко сократил финансирование науки, образования и культуры. Были заморожены все долгосрочные проекты, в которых государство имело хотя бы небольшую долю. Чтобы покрыть расходы двора, Сигизмунд ввел откупы — эту средневековую практику, когда правитель берет взаймы у крупного феодала или финансового магната, а в компенсацию долга предоставляет им право собирать налоги с какой-то территории. Вдобавок была введена система замены уголовных приговоров крупными штрафами. И, наконец, в тех случаях, когда деньги были нужны кайзеру Сигизмунду немедленно, он прибегал к конфискациям. Обладатели крупных капиталов лишались не только состояния, но и жизни, а заодно казнили и членов их семей.
Можете себе представить, что сделалось с мотивацией и моральным уровнем чиновничества и полиции? А уровень коррупции?
Момент смены кайзера принц Дитрих пропустил — был в экспедиции. Последняя экспедиция Дитриха долго была засекречена, почти все данные о ней, в том числе и научные результаты, были уничтожены. Но, как выяснилось, уцелела минимум одна копия — та, которой суждено было изменить лицо Галактики.
Вернувшись, Дитрих застал в буквальном смысле слова пепелище. Его исследовательский центр был закрыт, сотрудники уволены, многие арестованы по феерическим обвинениям. Он протестовал, пытался добиться амнистии, финансировать проекты из своих средств... В 149 году его яхта, построенный по индивидуальному проекту раумскифф, взорвалась при выходе из навигационного коридора близ Рутении, где находились владения его тестя, графа фон Люнебурга. В катастрофе погиб сам принц Дитрих, его жена, младший сын и обе дочери.
Вскоре после этого начались аресты среди его сотрудников, как простолюдинов, так и дворян. Одних расстреляли, других посадили, третьих сослали с поражением в правах. Ходили слухи, что они готовили побег за пределы Рейха силами экспедиционного флота.
Под эту волну попал и Герхард фон Ауэр, возглавлявший в экспедициях Дитриха планетографическую разведку. По абсурдному обвинению в продаже преступным элементам с Фронтира, то есть пиратам, навигационных карт он получил десять лет каторги и пожизненную ссылку. Учитывая то, что его коллегу, возглавлявшего биологическую службу экспедиции, расстреляли по обвинению в изготовлении бактериологического оружия из чуждого биоматериала, фон Ауэр еще легко отделался. Ему повезло попасть на Нибельхайм, где рачительный заместитель директора по кадрам приставил его к планетографии и обучению специалистов, что после года на горнообрабатывающем конвейере оказалось спасением. Там Ауэр отсидел свои десять лет и остался далее уже на положении ссыльнопоселенца. Але Хайнессен был в числе специалистов, проходивших у него обучение.
Почему Герхард фон Ауэр, человек осторожный и многое переживший, который много лет хранил тайны своего руководителя и сюзерена, тайны, за которые многие поплатились жизнью не только своей, но и своих близких, открылся Хайнессену, — неизвестно.
Возможно, он увидел в этом юноше родственную душу, только не смирившуюся с положением. Возможно, он не хотел, чтобы хороший корабль пустили в утиль. И вложил в руки своего ученика ключ к двери наружу.



Продолжение следует

@темы: LoGH, фанфики, НФ, ФБ-13, Легенда о героях Галактики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Пост для связи

Тут можно задать вопрос.

---

Махабхарата: Хоть санъяси выноси!

Название: Хоть саньяси выноси!
Автор: Альвхильд, Амелия Б.
Размер: мини, 1047 слов без комментария
Источник: "Махабхарата", "Махадэв", "Махакали"
Персонажи: Шива, Парвати, Вишну, асуры
Категория: джен
Жанр: одноактная пьеса, юмор
Рейтинг: язык неконвенционный
Краткое содержание: асуры совершают аскезы, Шива и Парвати вынуждены искать способ исполнить их желание.
Примечание/Предупреждения: ничего святого!

Действующие лица:
ШИВА — бог, предположительно разрушитель
ПАРВАТИ, она же в другой ипостаси Кали — его жена-шакти, в ипостаси Кали — разрушительница
ВИШНУ — бог, предположительно хранитель
КАРТИККЕЯ — бог войны, сын ШИВЫ и ПАРВАТИ
УШАНАС — асурский гуру
а также АСУРЫ.

Кайласа. Над горой сгущаются тучи, ПАРВАТИ сильно не в духе. ШИВА выходит из медитации.

ШИВА: В чем дело, дорогая? Что горит?

ПАРВАТИ: Муж, не спрашивай. Если кратко: лет через шестьдесят у нас будет пиздец. И у меня главная роль.

ШИВА: Опять асуры? Бессмертие?

ПАРВАТИ: Да если бы! Им, видишь ли, потребовалась самое кровожадное и жестокое воплощение Кали. (закрывает лицо рукой) Ну почему праджапати Дакша был такой сказочный козел? Вот зачем он придумал этот закон, что за аскезы надо платить ровно тем даром и блаженством, которое попросит аскет? Мы все умрем, и пиздец — пралайя! (Начинает закипать) Хотя нет. Это я сейчас пойду и кого-нибудь убью! Где мои восемь рук? (открывает потайную дверцу в скале и начинает там рыться, время от времени выкидывая на снег что-нибудь ненужное)

ШИВА (офигев сего числа): Дорогая, выдохни, не все так плохо. Ты что, первый раз и первый год замужем? Можно подумать, это первые асуры, которые пытаются нас наебать. И на каждого, заметь, находилась управа.

ПАРВАТИ (взлетев окончательно, что видно по начавшим чернеть рукам и щекам): Это ты ни ракшаса не понимаешь! Еще раз, санскритским языком тебе говорю: они требуют Кали и частичную аватару! Без памяти и сознания! Ты хоть представляешь, каких бед способна натворить завистливая и злобная белка-истеричка! (в отчаянии начинает рыдать) Беззаконие, несправедливость и реки крови! Не говоря уже о том, что люди потеряют всякий стыд и будут верить по обязаловке, держа фигу в кармане! И не надо уговаривать меня не плакать. Хочу и буду!

ШИВА (делает фейспалм). Можно подумать, они сейчас другие. Погоди собирать погребальный костер всем нам. Есть у меня одна мысль.... но надо поговорить с Вишну.

ПАРВАТИ (размазывает по лицу каджал, отчего кажется, что она всё-таки превращается в чёрную-пречёрную Кали, подозрительно): Что ты задумал? Не то, чтобы я была против, но...

ШИВА: Как тебе сказать. Индра, Сурья и Дхарма должны мне за ту ягью до сих пор. Многократно и разнообразно.

ПАРВАТИ от удивления перестает плакать. Задирает подбородок.

ПАРВАТИ: Муж, напоминаю тебе, что родиться человеком по своей воле может только кто-то из Тримурти. А Вишну так вообще на это прокляли. Как вы здесь выкручиваться будете?

ШИВА: А зачем изобретать лингам, когда можно просто обойтись мантрой и царской семьей в затруднительных обстоятельствах? Если, скажем, муж случайно... не смотри на меня такими глазами... убьет на охоте брахмана и его проклянут? Помочь в таком случае может только та мантра, которую я дал Дурвасе.

ПАРВАТИ: Это жульничество. Нельзя лишать людей выбора! Особенно в таких вопросах.

ШИВА: Кхм, дорогая, за кого ты меня принимаешь? Они сами придут к нам по доброй воле. Главное, чтобы царица была в меру добродетельная, со своей головой и не подвела. И научись уже не путать отсутствие выбора и разумное использование имеющихся ресурсов. Они родятся частичными аватарами и выпилят твое непутевое воплощение.

ПАРВАТИ: Хорошо, муж, ты прав. Но как только все это закончится, мы пересмотрим словарь и определение слова "добродетель", а еще некоторые законы. А иначе я соберу вещи и уеду к маме. Или к сестре Ганге.

ШИВА: Дорогая, это шантаж и жульничество.

ПАРВАТИ (очаровательно улыбаясь): Нет, муж, это практичность и разумное использование своих ресурсов. Мне надоело постоянно выпиливать зарвавшихся асуров и объезжать их квазибессмертие на кривой козе. То есть корове. Мне надоел чужой формализм и лицемерие в космических масштабах. Давай уже хотя бы называть вещи своими именами. (выдохнув) Хорошо, как нам быть с этим воплощением Кали, понятно. А с сыновьями асурских царей?

ШИВА: А причем здесь они?

ПАРВАТИ: А я еще не сказала? Эти засранцы выпросили себе не только самое скандальное воплощение Кали. Они еще и вытребовали человеческое рождение для девяноста девяти сыновей асурских царей. Лови их потом по всей Арьяварте!

ШИВА (со сложными щами): Вот за это, их, асуров, и не любят. Хорошо. Пусть родятся в одном месте, чтобы за ними не бегать потом. Эти люди постоянно просят у меня невъебического чадородия, вроде бы по их Ведам так положено, так что благословлю какую-нибудь царевну на выданье ста сыновьями — и готово.

ПАРВАТИ (усмехаясь): А ты подумал, как одна женщина сможет родить сто детей? Даже если она будет рожать их двойнями и тройнями… (углубляется в подсчеты).

ШИВА: Фигня война, родит всех одновременно эмбрионами, как сумчатые рожают, потом дозреют чудесным образом.

ПАРВАТИ (с намеком): Дорогой, у нас с тобой ни один ребенок не родился естественным образом, все с приподвывертами.

ШИВА (пожимает плечами): А теперь посмотрим, как это выглядит со стороны.

ПАРВАТИ (ехидно усмехается, потом вдруг становится серьезной). Так… Царство надо подобрать побогаче, чтобы могли прокормить и
обеспечить.

КАРТИККЕЯ (незаметно возникая сбоку): Пап, и не забудь сразу заложить им повод для войны. Чтобы всех разом покосить.

ШИВА. Вот аватары и покосят.

КАРТИККЕЯ (считает на пальцах). Дхарма, Сурья, Индра, Ваю…

ПАРВАТИ: Ашвины тоже!

КАРТИККЕЯ: Шесть! Против ста!

ШИВА: Прекрасный расклад! Вишну всё устроит. Он там уже один раз всех повыпиливал.

ПАРВАТИ (стремительно бледнея): Муж, а может не надо? Ведь Кали-юга наступит!

ШИВА (устало): Ну может тогда хоть люди научится думать, чего просят, и пользоваться головой?

ПАРВАТИ: Не надейся. Не в этом мироздании.

ВИШНУ(возникает в золотом сиянии, с гирляндой, чакрой, лотосом и прочими атрибутами): Милая сестрица, Кали-юга настанет все
равно, так пусть настанет не просто так. Харе Кришна!

ПАРВАТИ запихивает обратно в тайник выпавшие оттуда мечи, копья, дротики, кривые ножи и связки черепов.

ПАРВАТИ: Уговорили. И пусть им будет хуже!

Камера перемещается в Асура-локу. Толпа разнообразных асуров, лохматых, размалеванных, местами страховидных, даже рогатых, местами очень даже фотогеничных и гламурных, в ожидании пьет и закусывает. Вбегает огромный асур, волосы закручены отшельнической дулькой на голове, рожа размалевана пеплом от трупосожжений. За ним следом вбегает еще десяток таких же.

АСУР-АСКЕТ: Ну все, братва, договорились. Девяносто девять воплощений для царских сыновей и участие в мегамахаловке для всех остальных.

Асуры радостно орут, обнимаются, качают аскетов.
В углу мрачно квасит УШАНАС, асурский гуру.

УШАНАС: Когда это кончится уже? Пойдут, насовершают аскез, навыпрашивают ништяков и неуязвимости, потом начнут наглеть, полезут бычить на дэвов, получат пизды, обидятся — и все по новой. Национальная, блин, асурская забава. Идиоты!

ШИВА на Кайласе улыбается, берет жену под руку и уводит… ну, сами поднимаете, куда. Потанцевать, а не то что вы подумали!

Титр на весь экран:

ПРОШЛО МНОГО ЛЕТ

Камера наплывом сверху показывает огромное поле, на котором стройными рядами расположились две армии.
Следующий титр расползается на весь экран кроваво-красной надписью:

МАХАБХАРАТА!

Конец

Примечания:
Саньяси — святой аскет
Каджал — краска для ресниц и подводки глаз
Праджапати Дакша — сын Брахмы, первый правитель сотворенного им мира, установитель законов. Отец предыдущего воплощения Парвати — Сати.
Пралайя — конец света, но не совсем конец, а как бы перезапуск.

Вопрос: Нравится?

1. Да		4	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		4

@темы: Силы Зла, Махабхарата, фанфики, ЗФБ-18

---

Силы Зла: Секс, еда и патроны

Название: Секс, еда и патроны
Автор: Альвхильд
Размер: мини, 1614 слов
Источник: литература и кино жанра постапокалиптика
Категория: обзор
Жанр: докладная записка для Лиги Злодеев
Краткое содержание: три источника и три составные части жанра постапокалиптики

Апокалиптика — древний и почтенный жанр литературы, живописи, скульптуры, кино и прочего искусства. Взять хотя бы «Откровение Иоанна Богослова», по которому и поименован этот жанр. Мощнейшая вещь, в которой есть все, что в других апокалиптиках присутствует в той или иной мере — сама катастрофа, ужасы войны, чума, глад и погибель, смертельные для человека отравления окружающей среды, гибель большей части человечества, выживание избранных, катарсис и обновление мира.
Примерно в том же духе, только короче, повествуется о гибели богов, Рагнарёке, в «Предсказании вёльвы», только в духе «все будут доблестно сражаться, и почти все погибнут, но некоторые выживут и обновят мир».
Это первый источник современного жанра посткатастрофы.
Конечно, в этих мифоэпических апокалиптиках зло, губящее мир, богов, героев и простых обитателей, — это хтонические чудовища в виде то огненных великанов, то распутницы в багрянице верхом на драконе, то четыре всадника, то целый корабль мертвецов.
В поздних апокалиптиках, романах и фильмах катастроф нашего времени, силами зла оказываются то инопланетные захватчики, то безумные ученые, то мимолетная комета, а то и экологическая катастрофа. Два последних фактора нельзя назвать злом в полной мере, поскольку это явления природные и силам зла никак не подвластные. Впрочем, мы активно прикладываем усилия к тому, чтобы экологическая катастрофа все же совершилась — когда люди сожгут всю нефть, срубят все деревья, сожрут все, что останется, и сдышат последний кислород, тут-то мы и повеселимся!
Но, однако, согласно древним предсказаниям всяких там Иоаннов и вёльв, в конце концов всё обернется к добру. Но я хочу поговорить не об этом печальном предопределении, а о том промежутке между мигом Катастрофы и началом возрождения, которое в «Откровении» названо Царством Зверя.
Большинство авторов апокалиптик рисуют этот период хаосом, в котором выживают только опростившиеся до первобытности сильные и жестокие, захапавшие себе остатки ресурсов.
И, разумеется, это мужчины, а ресурсы — это еда, патроны и женщины. Особенно эти идеи любят отечественные фантасты, и поэтому записной читатель этого сорта литературы уверен, что как только произойдет катастрофа, феминизм тут же кончится, и слабые, несчастные женщины в поисках защитника прибегут к нему за защитой, едой и патронами. Ой, нет, патроны женщинам в этой модели не положены.
Особо отличился в этом плане некто Олег Верещагин, певец «белой расы» и «сильной руки», который в своем цикле рассказов о катастрофе с удовольствием описывает, как грубые враги насилуют всяких там бизнес-ледей и феминисток. Иногда кажется, что настукивал он это на клавиатуре одной рукой.
Классическая модель «права сильного» имеет исток в романе Джека Лондона «Алая чума» — культура утрачена, читать умеет последний человек на земле, он же рассказчик, который выжил, потому что прибился к дикому племени. И с тех пор идет традиция — «Парень и его пес» Харлана Элисона, «Волк среди теней» Дэвида Геммела, «Закон фронтира» Олега Дивова, «Атомный сон» Сергея Лукьяненко, «Мародер» Беркема аль-Атоми и писанина подражателей, а также кино про катастрофу.
Взять хотя бы «Водный мир» с его «курильщиками», которые ебошат всех подряд, потому что у них есть танкер с топливом для гидроциклов, патроны и пресная вода — так что женщин можно и попросту похищать в других плавучих сообществах. О размножении, правда, «курильщики» не думают, им и так хорошо.
Но есть и другая тенденция — создавать в посткатастрофическом мире общество контроля. Эта идея впервые была описана в романе Уэллса «Война миров». Если помните, там главный герой, от лица которого ведется повествование, и некий его случайный сотоварищ сидят в подвале, прячась от марсиан, которые рыщут вокруг в своих треножниках и охотятся на людей с целью их сожрать. За неимением другого занятия джентльмены беседуют о насущном и строят планы на будущее:

— Что же вы намерены делать? — спросил я наконец. — Какие у вас планы?
Он помолчал.
— Вот что я решил, — сказал он. — Что нам остается делать? Нужно придумать такой образ жизни, чтобы люди могли жить, размножаться и в относительной безопасности растить детей. Сейчас я скажу яснее, что, - по-моему, нужно делать. Те, которых приручат, станут похожи на домашних животных; через несколько поколений это будут большие, красивые, откормленные, глупые твари. Что касается нас, решивших остаться вольными, то мы рискуем одичать, превратиться в своего рода больших диких крыс... Вы понимаете, я имею в виду жизнь под землей. Я много думал относительно канализационной сети. Понятно, тем, кто не знаком с ней, она кажется ужасной. Под одним только Лондоном канализационные трубы тянутся на сотни миль; несколько дождливых дней — и в пустом городе трубы станут удобными и чистыми. Главные трубы достаточно просторны, воздуху в них тоже достаточно. Потом есть еще погреба, склады, подвалы, откуда можно провести к трубам потайные ходы. А железнодорожные туннели и метрополитен? А? Вы понимаете? Мы составим целую шайку из крепких, смышленых людей. Мы не будем подбирать всякую дрянь. Слабых будем выбрасывать.
— Как хотели выбросить меня?
— Так я же вступил в переговоры...
— Не будем спорить об этом. Продолжайте.
— Те, что останутся, должны подчиниться дисциплине. Нам понадобятся также здоровые, честные женщины — матери и воспитательницы. Только не сентиментальные дамы, не те, что строят глазки. Мы не можем принимать слабых и глупых. Жизнь снова становится первобытной, и те, кто бесполезен, кто является только обузой или — приносит вред, должны умереть. Все они должны вымереть. Они должны, сами желать смерти. В конце концов это нечестно — жить и позорить свое племя. Все равно они не могут быть счастливы. К тому же смерть не так уж страшна, это трусость делает ее страшной. Мы будем собираться здесь. Нашим округом будет Лондон. Мы даже сможем выставлять сторожевые посты и выходить на открытый воздух, когда марсиане будут далеко. Даже поиграть иногда в крикет. Вот как мы сохраним свой род. Ну как? Возможно это или нет? Но спасти свой род — этого еще мало. Для этого достаточно быть крысами. Нет, мы должны спасти накопленные знания и еще приумножить их. Для этого нужны люди вроде вас. Есть книги, есть образцы. Мы должны устроить глубоко под землей безопасные хранилища и собрать туда все книги, какие только достанем. Не какие-нибудь романы, стишки и тому подобную дребедень, а дельные, научные книги. Тут-то вот и понадобятся люди вроде вас. Нам нужно будет пробраться в Британский музей и захватить все такие книги. Мы не должны забывать нашей науки: мы должны учиться как можно больше. Мы должны наблюдать за марсианами. Некоторые из нас должны стать шпионами. Когда все будет налажено, я сам, может быть, пойду в шпионы. То есть дам себя словить. И самое главное — мы должны оставить марсиан в покое. Мы не должны ничего красть у них. Если мы окажемся у них на пути, мы должны уступать. Мы должны показать им, что не замышляем ничего дурного. Да, это так. Они разумные существа и не будут истреблять нас, если у них будет все, что им надо, и если они будут уверены, что мы просто безвредные черви.
Артиллерист замолчал и положил свою загорелую руку мне на плечо.
— В конце концов нам, может быть, и не так уж много придется учиться, прежде чем... Вы только представьте себе: четыре или пять их боевых треножников вдруг приходят в движение... Тепловой луч направо и налево... И на них не марсиане, а люди, люди, научившиеся ими управлять. Может быть, я еще увижу таких людей. Представьте, что в вашей власти одна из этих замечательных машин да еще тепловой луч, который вы можете бросать куда угодно. Представьте, что вы всем этим управляете! Не беда, если после такого опыта взлетишь на воздух и будешь разорван на клочки. Воображаю, как марсиане выпучат от удивления свои глазищи! Разве вы не можете представить это? Разве не видите, как они бегут, спешат, задыхаясь, пыхтя, ухая, к другим машинам? И вот везде что-нибудь оказывается не в порядке. И вдруг свист, грохот, гром, треск! Только они начнут их налаживать, как мы пустим тепловой луч, — и — смотрите! — человек снова овладевает Землей!

Надо сказать, что этот артиллерист-утопист понимал ценность науки. Его последователи из других апокалиптик были озабочены уже только едой, патронами и сексом.
С тех пор за рамки этой идеи как-то и не выходят. Особенно в плане секса и размножения. Даже у Ефремова в его мире Великого Кольца (который возник после глобальной катастрофы) контроль над ресурсами и деторождением подается как благо — и каждая женщина обязана родить двух здоровых детей, причем часто от мужчины, которого ей подберут в генетическим данным — евгеника в посткатастрофе живее всех живых.
Тут стоит упомянуть жуткий рассказ «Жены энтов» Алексея Лукьянова. Где объективизация сексуального партнера достигает дна — все женщины уничтожены, убиты мужчинами, в роли секс-объектов — мужчины же, которым за нарушение закона сменили пол, а любой намек на любовь между оставшимися мужчинами приводит к жестокому преследованию «пидарасов» и превращению их в транс-женщин, секс-обслугу.
Отчасти жанр катастрофы стал своего рода сублимацией для авторов — они расписывали право сильного или жесткие властные структуры, контроль над ресурсами и, главное, над женщинами как средством для секса и размножения — с упоением и удовольствием.
Вот, например, высшее выражение этой тенденции — империя Несмертного Джо в фильме «Дорога ярости». Нам показывают вначале реализацию практически всех порнокинков — гарем из молодых и красивых девушек, пояса верности, отборные матери-производительницы, а также «коровы» — производительницы молока, которые живут, привязанные к доильным аппаратам. Империя Несмертного Джо стояла на четырех китах апокалипсиса — топливе, оружии, продовольствии и контроле за сексом и размножением. Четвертый кит вот только подвел — женщинам надоело быть ресурсом и они сбежали, а потом еще и отобрали у Джо всё, нажитое непосильным трудом.
Воображение авторов апокалиптики не заходит дальше тоталитарного общества полного контроля даже когда они сочиняют гендерный перевертыш — чему примером служит «Сексмиссия» Юлиуша Махульского, фильм, известный нам как «Новые амазонки». Коварные женщины запрещают секс, с каковой целью принимают таблетки, снижающие либидо, ресурсы под контролем (в подземном городе-убежище-то!), а патроны не нужны за неимением врага. С внутренними врагами — подпольными торговцами и лесбиянками — справляется обычная полиция. Ну и конечно, два неудачника, попав в этот цветник, взрывают его посредством... секса.

Ввиду вышеизложенного предлагаю удвоить усилия по продвижению в массы жанра постапокалиптики как чрезвычайно полезного для сил зла, ведь источник всех этих фантазий о выведении нового человечества как через практику выживания сильнейшего, так и через тоталитарную евгенику, лежит в базовых страхах авторов.
Мы должны всячески способствовать идее выживания через еду, патроны и секс — ведь именно так сформируется новое человечество, которое не сможет даже помыслить об обращении к непрактичным идеалам добра.

Вопрос: Нравится?

1. Да		6	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		6

@темы: аналитика, Силы Зла, критика, ЗФБ-18, фантастика