WTF Babushka 2018: "И листья древа - для исцеления народов..."

Название: И листья древа - для исцеления народов...
Автор: Альвхильд
Размер: мини, 1170 слов (без примечаний)
Предупреждения: по мотивам реально случившей истории
Краткое содержание: через шестьдесят лет после войны встречаются две ветви одной семьи
Примечание: 27 января 2018 года - день памяти Шоа

В дверь позвонили. Робко так, неуверенно. Потом еще раз. Тогда только Роза спохватилась, что дома-то и нет никого, кроме нее и кошек, а кошки не умеют открывать входную дверь. Комнатные-то давно научились — Узи расталкивает скользящие двери в салон и во дворик, а ловкая Айка умеет так прыгнуть на дверную ручку, что та поворачивается.
— Ой, ну иду уже, иду, — пробормотала Роза себе под нос. Как всегда, бормотания ее никто не понял бы, потому что кроме нее никто в семье не знал идиш. И как-то машинально она и у двери спросила:
— Кто там? — на этом же языке.
— Простите, могу я увидеть госпожу Зильберштейн? — спросил с той стороны молодой голос. Тоже на идиш.
Рука Розы замерла, не коснувшись защелки замка.

Последний раз ее называли этой фамилией давно, очень давно. Теудат зеут она получала в тысяча девятьсот сорок восьмом уже на фамилию Сарид, потому что Реувен сменил фамилию Сандлер на ивритскую как раз перед получением паспорта. Они поженились тогда быстро, без больших торжеств, и их поздравлял весь киббуц — их, двоих Выживших (так переводилась с нового языка их новая фамилия). А потом они переехали в Тель-Авив, и там уже никто не помнил, что когда-то Роза была Зильберштейн. Только имя она оставила старым, не стала писаться ни Шошаной, ни Варданой...
За дверью ждали. Роза, вздохнув, открыла дверь.
Ей показалось, что время прыгнуло вспять. Что это снова Вильно, и лето, и отец пришел домой к обеду, а ей восемь лет. Роза тряхнула головой. Это все жара, подумала она. Только по жаре можно перепутать современный деловой костюм с тем, из тридцатых. Точно, костюм и сбил ее с толку. Ну кто в Израиле носит деловой костюм? Да по пальцам одной руки можно пересчитать людей, которые ходят в деловых костюмах, и даже премьер-министр его не всегда носит!
Молодой человек со странно знакомым лицом первым нарушил молчание.
— Извините, я не представился. Я Михаэль Зайдель. Вы могли знать мою бабушку, Анну Зильберштейн.
— Анну? — Роза попятилась в дом, дошла задом, цепляясь рукой за стену, до кресла, и упала в него. — Аннеле, наша Аннеле, — ваша бабка? Она жива?
Молодой человек в костюме переступил порог и остановился.
— К сожалению, нет, она умерла два года назад. Она искала своих родственников, я ей помогал, и вот... я нашел вас. Я сразу понял, что это вы. Вы похожи. Вам плохо?
— Нет, мальчик, мне... мне хорошо. — Роза наконец собралась с мыслями. — Ты говоришь на идиш?
— Да. Мама с папой часто оставляли меня у бабушки, а она хотела, чтобы хоть кто-то из нас мог поговорить с ней на этом языке. Мне нравятся языки, — добавил он.

Роза давно забыла, как это — говорить на родном языке с молодым человеком. Иногда на ее привычное бормотание или комментарий отвечали ее ровесники — такие же осколки разбитого вдребезги, уничтоженного мира. Разве что в клубе стариков можно было поговорить — но сейчас там было уже полно родившихся здесь, сабр, родным для которых был иврит. А их кружок говорящих на идиш редел и скоро должен был исчезнуть совсем. А Реувен не знал идиша, его родным был польский, и поначалу они могли общаться только по-немецки, который знали оба, но это было сущей мукой, поэтому они поспешно выучили иврит.
Михаэль с любопытством разглядывал фотографии на стенах салона — вот Реувен, в потрепанной военной форме, пилотка под погоном, стоит где-то на Синае, рядом со своим грузовиком. Вот Двора, старшая, стоит между мужем и сыном... Офек погиб в первую ливанскую... Мира, Соня, Эфраим... А вот компания младших внуков и старших правнуков — половина в военной форме, дурачатся, смеются, и Дуду, их Давид, золотой голос, тоже смеется... он погиб потом на границе. Миричка-младшая верхом на огромном игрушечном медведе...
— Мири так похожа на маленькую Аннеле, — говорит Роза и думает, что никто больше не узнает, на кого похожа ее правнучка. — Только темненькая.
— У бабушки есть фотография, — сказал Михаэль. — Она сохранила несколько. Там ваш отец, вы с ней и с младшим братом, ваша мама... Вот, я переснял...
Выцветшие фотографии, старая сепия... Он и вправду похож на ее отца, этот Михаэль, внук Аннеле, не зря ей почудилось там, в дверях... Две девочки на фотографии, черненькая и беленькая, держат за руки малыша лет трех, в коротких штанишках.
— Это Михаэль, — сказала Роза. — Он умер... умер...
...он вдруг перестал дышать, прямо у мамы на руках. Потом Роза поняла, что Бог был милостив к нему, Михеле умер — вероятно, потому, что тот офицер слишком сильно ударил его по лицу...
...а она не помнила его лица, и вот вспомнила снова...

— Бабушка рассказывала, что ее приютил пастор. Он сделал ей фальшивые документы, что она его племянница из Австрии. Нашел каких-то людей, они помогли ей добраться до Франции, а оттуда один англичанин помог ей уехать в Англию. Она жила в приемной семье, потом уехала в Америку и там вышла замуж за моего отца.
— Да-да, — сказала Роза. — Аннеле была беленькая, ее часто принимали за немку. А я, верите ли, не могу говорить по-немецки! С тех пор не могу. Все понимаю, читаю даже, но не могу говорить. А нам немецкий был как родной.

Когда-то они собирались всей семьей — у отца было трое братьев и две сестры, у мамы... сколько? Роза уже не помнила. Все с мужьями и женами, кузинами, кузенами, детьми... Большой дом Зильберштейнов едва вмещал всех на праздничных застольях. Дома больше не было, на его месте после войны выстроили что-то другое — Роза сама видела в Гугле эти многоэтажные дома. Фотографии сгорели, столовое серебро растащили. Даже кладбище сровняли с землей. Огромное дерево вырвали с корнем, и два одиноких листка разнесло по разные стороны моря. Милосердное забвение сгладило, укрыло серой пеленой годы, отмеченные словом "гетто". С тех пор, с тех времен в ее памяти осталась только песня, тоже на идиш:

Зог нит кейн мол, аз ду гейст дем летцн вег.
Химельн блайен фарштелен блойе тег.
Кумен вет нох унзер ойсбегенкте шо
свет а пойк тон унзер трот: мир зайнен до!*


Реувен тоже любил эту песню, и они с Давидом пели ее вдвоем, уже на иврите, дед и внук... У Давида был хороший голос, он хотел после армии идти учиться, мечтал о сцене. Кто ж мог представить, что в последний месяц службы очередной смертник подорвется прямо у КПП... Когда Эфраим с женой оставляли маленького Давида у деда с бабкой, Реувен пел ему эту песню вместо колыбельной. И на похоронах тоже ее пели.

И вот они с Реувеном, двое, вырастили новое дерево, вросшее всеми корнями в этот песок, в холмы Иудеи и горы Галилеи, и в ветвях этого древа шелестел новый язык, точно так же возродившийся из тощего ростка. Вот только за шесть десятков лет он так и не стал родным для Розы. И правнучке, маленькой Мири, засыпающей с огромным белым медведем в обнимку, она пела другую колыбельную:

Ойфн вег штейт а бойм, штейт эр айндебойгн.
Але фейгль фунем бойм зайнен зих цефлойгн.
Драй кей мизрех, драй кей майрев, ун ди решт кейн дорем,
Ун дем бойм гезольт алейн, хефкер фарн шторем... *

Внук Аннеле давно ушел. Фотографии Роза положила под тяжелую, обтянутую бархатом обложку огромного фотоальбома. Скоро приедут Реувен с Ариком, и она уже предвкушала, как расскажет им про Михаэля и его поиски — про птичку, что все же прилетела к одинокому дереву через полмира — и они будут пить чай с яблочным пирогом, и будет покой, и олива во дворе поймает ветвями ветер...


-------------------------
* Никогда не говори: “Надежды нет”.
Даже если тучи скрыли белый свет —
Но придёт наш час, мы вырвемся из тьмы,
Твёрдым шагом отчеканим: ЭТО МЫ.

От зелёных до покрытых снегом стран
Кровь горячая течёт из наших ран —
Но везде, где капли крови упадут,
Там наш дух и наше мужество взойдут.

Ясным солнцем озарится наш рассвет,
Где не будет ни врага, ни прошлых бед.
Но если поздно, слишком поздно рассветёт —
Эта песня, как пароль, до вас дойдёт.

В ней надежда, и свинец, и боль, и страх.
То не песня вольной пташки в небесах —
Эту песню пел народ полуживой,
Среди рушащихся стен готовясь в бой.

Никогда не говори: “Надежды нет”.
Даже если тучи скрыли белый свет —
Но придёт наш час, мы вырвемся из тьмы,
Твёрдым шагом отчеканим: ЭТО МЫ.
(песня еврейских партизан, слова Гирша Глика на мотив песни "Терская походная" бр.Покрасс, youtu.be/XfvQVs2PoKA)


* На дороге дерево стоит, стоит оно согнувшись. Все птички с дерева улетели.
Три — на запад, три — на восток, остальные — на юг,
и дерево остается стоять одиноко под всеми ветрами.
/дальше: Говорю я маме: "Послушай, ты только не мешай мне,
я быстро, раз-два, превращусь в птицу.
Я буду сидеть на дереве и баюкать его среди зимы прекрасным, нежным напевом."
(еврейская колыбельная, youtu.be/_HufMgeQJbE)

Вопрос: Нравится?

1. Да		6	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		6

@темы: другое, ЗФБ-18

---

Название: Кощей Бессмертный и Баба-Яга: нежелательная тенденция
Автор: Альвхильд
Форма: докладная записка
Источник: советские и российские киносказки
Примечание/Предупреждения: Перед прочтением сжечь!

СТРОГО СЕКРЕТНО!
Доклад для президиума Лиги Злодеев

Главные злодеи русских народных сказок — это Кощей Бессмертный и Баба-Яга. И если Баба-Яга в сказках бывает вполне себе амбивалентна и при правильном подходе к ней дает герою или героине ценные советы и артефакты вместо того, чтобы зажарить и съесть, то Кощей всегда злодей и враг героя и/или героини.
Однако так обстоит дело только в исконно-посконных сказках, записанных каким-нибудь там Киршею Даниловым или фольклористом надворным советником Афанасьевым Александром Николаичем в дальних деревнях от неграмотных старушек. В синематографе же дело обстоит иначе, и каждый, понимаете ли, режиссер и сценарист выносит на экран свою трактовку этих образов. И они даже эволюционируют с линией партии... то есть с мировыми трендами.
И тенденция этой эволюции представляется мне, господа, нежелательной для сил зла.

Первой с экрана, еще черно-белого, отечественному зрителю была явлена Баба-Яга. Во всей своей злодейской красе инфернальная старуха развернулась в фильме великого Александра Роу "Василиса Премудрая" аж в 1940 году. Крючконосая тощая старуха с торчащими нижними клыками, одетая в тряпье и лохмотья, принуждала украденную Змеем Василису выйти замуж за оного Змея Горыныча, канонично чуяла запах русского духа от Василисиного жениха Ивана и даже жгла Василисе руку огнем, допытываясь, куда этот самый Иван делся. Жила эта Баба-Яга в курьеногой избушке посреди стрёмного бурелома, и, как и положено стражу границы, водила Василису полюбоваться дворцом и богатствами Змея Горыныча. После бесславной гибели Змея от меча-кладенца, украденного Иваном из сокровищницы злых сил, Баба-Яга свалила в туман, предоставив влюбленных их судьбе. Играл эту Бабу-Ягу, самую аутентичную и эпичную, великий Георгий Милляр.

Затем в эпическом блокбастере 1945 года "Кощей Бессмертный" те же самые Александр Роу и Георгий Милляр явили миру великого и ужасного Кощея. Этот Кощей не просто крал невесту главного героя — он тысячами угонял в полон мирных жителей, обитал совсем один в огромном автоматизированном замке, вырубленном в черной скале, и предводительствовал черными полчищами. Канонично выбрав из всего полона именно невесту главного героя, Кощей благородно предложил ей брак, а когда она не согласилась – погрузил в анабиоз в хрустальном гробу неземной красоты. Тем временем один герой пробирался в замок Кощея и подговаривал временно пробужденную Василису обманом вызнать у Кощея секрет его смерти, а другой эту смерть добывал. Хочу отметить, что это единственная в сказочном синематографе битва героя с Кощеем, в которой они не просто лупасятся на мечах-кладенцах, а натуральная битва больших армий. Кощей призывает свое воинство, испивая чару за чарой колдовского огненного зелья, а герой, Никита Кожемяка, — раскидывая горсточку чернозема с околицы родной деревни.
Впрочем, погибает Кощей не от меча, а, традиционно, от того, что друг главного героя добрался до кощеевой смерти.

В 1964 году Александр Роу вновь явил миру образ Бабы-Яги в фильме «Морозко». И актер был тот же. Но бабка уже была не та – платок цветной, одежка поцелее, злобы поменьше, больше сварливости и скандальности. Сладить с героем ей и тут не удалось, ну хоть поднасрала – послала черного кота заморозить героиню. Хотя когда это помогало темным силам в их вечной борьбе с героями?

1967 году опять у Роу опять Милляр представляет нам одновременно и Кощея и Бабу Ягу в сказке «Огонь, вода… и медные трубы». Кощей изображен тут неудачливым и глуповатым женихом в черном трико с белыми изогнутыми полосками, которые, видимо, должны изображать скелетные рёбра – никакого сравнения с великолепным Кощеем из одноименного фильма! А вот Баба-Яга и ее подруги не покачали – сгорбленные, но резвые старушки в лохмотьях, с горбатыми носами и торчащими клыками, в платках, завязанных узелком с ушами надо лбом. Но вот с действиями у них тоже все плохо – они столь же комичны, что и Кощей в его кайзеровской каске с белым султаном вместо короны.

Пугающая тенденция! Сначала Бабу-Ягу и Кощея снизили, обсмеяли — но это бы ничего, нам не привыкать к подобным выпадам сил добра в нашу сторону. Самое ужасное заключается в том, что дальше последовало постепенное смягчение и подобрение!

Вот, например, всего два года спустя, в 1969 году, Бабу-Ягу и Кощея Бессмертного показывает нам режиссер Борис Рыцарев в сказке «Весёлое волшебство». Баба-Яга, симпатичная пожилая тетка в платочке, работает уборщицей в библиотеке, показывает подопечной девочке всякие чудеса и приключения. Кощей вообще работает бухгалтером и ни одного злодейства за все экранное время не творит! И даже Василису украл и заложил в сундук давным-давно. Позор!

Зато в 1975 году в совсем детском фильме «Новогодние приключения Маши и Вити» Кощей и Баба-Яга, хоть и комичные, глуповатые, но вполне злодейские персонажи и без всяких там новомодных раскаяний.

В фильме Надежды Кошеверовой 1977 года «Как Иванушка-дурачок за чудом ходил» Бабу-Ягу впервые играет Татьяна Пельтцер. И все, ну абсолютно все ее Бабы-Яги будут прокляты на причинение добра и полезных советов героям!

В сказке «Там, на неведомых дорожках» (1982 год) актер Александр Филиппенко явил нам, пожалуй, лучшего Кощея со времен Георгия Милляра. Великий злодей, надежда и опора всех сказочных сил зла впервые показан пленным, запертым в темницу, страждущим в негуманных условиях заключения — а ведь царь Макар, держащий Кощея в плену, подается нам как добрый и мудрый государь! Хоть один прорыв истины в этом киношном царстве осветления и подобрения. Ведь в исконных сказках Кощей часто начинал свою карьеру пленником, из темницы какой-нибудь Марьи Моревны.
А вот Баба-Яга, опять в исполнении Пельтцер, напротив, твердо стоит за сторону добра и подстрекает своего внука найти кощееву иглу и убить его. Совместно с Василисой, между прочим! И, разумеется, наглый мальчишка находит и ломает иглу.

В сказке «После дождичка в четверг» 1985 года Кощей держится на стороне зла – но уже не инфернального зла с армиями чудовищ за спиной костлявой фигуры с горящими на черепообразном лице глазами, а респектабельного, упитанного, ироничного зла, наносящего поражение герою на поле этики и психологии. Стоит герою решить, что для достижения благой цели можно нарушить слово или выбрать меньшее зло, или задуматься, а имеет ли он право сражаться с Кощеем, ведь не бывает человечка без греха – и вуаля, в саду Кощея поселятся еще одно человекодерево. Немногие герои способны своей идиотской честностью и голубоглазой упертостью довести Кощея до самоубийства по неосторожности. Веяния времени по удобриванию сказок тут свелись лишь к тому, что герою не пришлось рубить Кощея мечом-кладенцом или медленно и мучительно ломать иголку, пока Кощей умирает от сердечного приступа. Герой даже не убивает Кощея, Кощей сам себя убивает. Несомненно, это ход, позволяющий героям добра и света почувствовать себя чистыми и безгрешными.
Но мы с вами знаем, господа, что это не так. Поэтому можно счесть этот фильм отчасти полезным для нас. Пусть светлые герои верят, что зло уничтожит само себя без их вмешательства — и, оказавшись лицом к лицу со злом, обнаружат, что рубить мечом и пачкать руки все же придется.
А вот Баба-Яга тут опять Татьяна Пельтцер, и опять она помогает героям, дает им советы и даже идет против Кощея, которому вроде бы служит. Слабовата бабка на вежливые речи и беспардонную лесть.

В 1986 году опять Борис Рыцарев опять изобразил Кощея в виде комичного мужика в черном трико с белыми поперечными полосками! Никакого зла на экране – вот девиз сказки «На златом крыльце сидели» и ее подобий.

На этом советская киносказка кончилась и начался переходный период.

В 2001 мы увидели на экране другую Бабу-Ягу — из пьесы Филатова «Сказ про Федота-Стрельца, удалого молодца». Фильм сильно подкачал, но он зато дает нам возможность упомянуть сию искромётную пьесу и вошедший в широкое употребление мем от тамошней Бабы-Яги: «Я фольклорный элемент, у меня есть документ!» или рецепт оздоровления организма исконно-природными средствами: «Скушай заячий помет, он ядреный, он проймет, и куда целебней меда, хоть по вкусу и не мед».

Но к чему привел переходный период?

Во-первых, к тому, что корпорация «Дисней» запустила свои щупальцы в наши сказки и выпустила на экраны «Книгу мастеров». Баба-Яга и Кощей в наличии, но если присмотреться — какие они силы зла? Одна. хоть и пытается сварить и съесть главного героя, глупа и комична. Другой хоть и держит у себя волшебные камни, сделавшие Княжну каменной, отдает их, стоит герою спасти кощееву невесту Русалку. Это что? Это силы зла? Это черт знает что такое!
Где ж это видано, дорогие адепты, чтобы Кощей что-то делал ради любви?

И вот о прошлом годе тот же Дисней предъявил нам фильм «Последний богатырь». И что м ы видим там? Там Кощей, раскаявшись в своих прежних деяниях, сражается против предавшегося злу богатыря Добрыни! И Баба-Яга ему помогает.

Совершенно невозможно это терпеть, дорогие злодеи.
Скоро Бабу-Ягу окончательно сменить в представлении детей добрая бабушка с пирожками и котиком, а Кощей превратится в героя! Уже превратился.

Однако можем ли мы переломить тенденцию?
О, что-то я сомневаюсь. Вот посмотрите на Дарта Вейдера – поговаривают, что это он заплатил диснеевским сценаристам за пропаганду в пользу Темной Стороны Силы. И что имеем в результате? Светлая Сторона, конечно, выставлена полной фигней, Темная дополнительно романтизирована, но чтобы сделать это, сценаристам пришлось выставить мудаком Люка Скайуокера, а лорд Вейдер платил вовсе не за это.

Налицо вторая тенденция: куда пришла студия «Дисней», там мы можем попрощаться с аутентичным исконным сказочным злом. Это было бы печально, коли бы та же студия не очерняла попутно героев добра.

Пока же следует признать, что первое место в галерее сил зла должно принадлежать Кощею Бессмертному из одноименного эпика и Бабе-Яге из «Василисы Премудрой». Остальные недостаточно злы.

Вопрос: Нравится?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

@темы: другое, аналитика, Силы Зла, ЗФБ-18

---

Название: У кого мантра длиннее
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 986 слов
Источник: "Махабхарата"
Персонажи: Бхима, Кунти, ракшас Бака
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: в окрестостях Экачакры свирепствует ракшас-людоед Бака. И хотя у него кое-что длинное, оно же и уязвимое.

— Мама, я все слышал. Я пойду и убью его.
— Иди, сынок. Благословение мое с тобой.
Бхима поклонился, коснувшись земли у ее ног.
— Я быстро, ты не беспокойся! И братьям не говори, ладно?

“Вот это дело”, — думал Бхима, шагая по едва заметной тропинке. Раньше он сказал бы, что ее протоптали охотники, но сейчас видел, что ходил тут кто-то покрупнее человека. Видать, ракшас давно тут прижился — сел на перевале, у дороги, и принялся брать дань с окрестных деревень и проезжающих. А здешние тоже хороши — сидят, дрожат, и даже в город за помощью не послали.
Дойдя до места, Бхима огляделся. У покосившейся хижины, когда-то принадлежавшей святому отшельнику, стояли блюда со свежей едой. Был тут и белый рис с острой подливкой, и жареное мясо с лепешками, и золотистые, радующие сердце ладду горкой на большом блюде. “Если бы ракшас ел только это…” — подумал Бхима и сел перед блюдами.
В том, чтобы выдавать себя за брахмана, было определенное неудобство. Бхиме было стыдно просить подаяние и стыдно было есть свою долю — мать и братья отдавали ему половину, и хотя никто не оставался голодным, Бхиме иной раз кусок в горло не лез. А тут можно поесть без угрызений совести.
Рис был вкусный, мясо, завернутое в лепешки с зеленью и творогом — тоже, и Бхима уже собрался перейти к ладду, как явился ракшас.
Как Бхима и предполагал, ракшас оказался здоровенным — грудь бочкой, ручищи вдвое толще, чем у Бхимы, ножищи как столбы, хотя и коротковатые для такого тела, башка — как котел. Чресла прикрывал обрывок коровьей шкуры, который, судя по вони, не скоблили, не дубили и не мяли.
— Ты кто такой? — пророкотал нелюдской бас.
Бхима все-таки откусил половинку ладду. Прожевал и ответил:
— Не видишь, что ли? Я ем.
— Ух ты, — удивился ракшас. — Ест он. Я тоже есть буду. Тебя!
И захохотал.
Бхима отряхнул руки, с сожалением посмотрел на горку золотых шариков, и встал. Ракшас оскалился. Бхима улыбнулся пошире и показал ему жест, который бы очень огорчил маму и старшего брата, но насмешил бы младших. На ракшаса он подействовал куда лучше, чем смел надеяться Бхима — тот прыгнул вперед и протянул руки, чтобы схватить. Бхима пропустил его мимо себя и пнул под копчик. Дерево, об которое ударился ракшас, затряслось и застонало. Ракшас развернулся и бросился на Бхиму. В этот раз уклониться не вышло.
Ракшас был чудовищно силен, но умел только одно — душить и валить.
— Длиннее у тебя? — прошипел ракшас. — Да у тебя хуй как у зайца!
Бхима уперся ему в грудь правой, а с левой закатил оплеуху потяжелее.
— Померяемся?
Бхима и не предполагал, что ракшас примет предложение всерьез. Но тот и правда отскочил и задрал свою одежку. Лингам у него и вправду был нелюдских размеров и мощи.
— Коротковат, — сказал Бхима. — Да еще и немытый. Ты ж не ударами разишь, а вонью. Наповал.
Ракшас взвыл и бросился, чтобы схватить и задавить, но Бхима перехватил его руку и бросил его через бедро. Ракшас тут же вскочил и кинулся обратно. Он был нечувствителен к боли, туп и зол.
— Ну ладно, — пробормотал Бхима. — Сам напросился.
И ухватил его за немытый лингам.
Ракшас завыл, впился когтями Бхиме в спину, но Бхима дернул сильнее, чувствуя, как рвется кожа и жилы. Ракшас обмяк. Бхима стряхнул с ладони оторванное, тут же ухватил ракшаса за голову и что есть силы крутанул вбок. Шея хрустнула. Бхима для верности еще крутнул голову — и она неожиданно легко оторвалась от тела. Из разорванных жил хлынула фонтаном кровь. Бхима не успел отскочить, и его окатило от груди до ног. Он представил, как мать будет стирать эти тряпки и затосковал. Кровь плохо отстирывается, а ракшасья — тем более.
В деревне ничего не говорили насчет семьи ракшаса, но он, оказывается, жил не один. Заслышав шум драки, ракшасьи родичи прибежали всей толпой.
Увидевши своего кормильца без головы, ракшасиха — толстая тетка с торчащими клыками и косматой головой, в золотых браслетах и ожерельях, заголосила-запричитала, а ракшас поменьше, то ли сын, то ли младший брат покойника, стал обходить Бхиму сбоку.
Бхима положил голову на камень, безуспешно отряхнул руки и в одно движение скрутил придурка. Ракшас рванулся, но Бхима держал крепко.
— Ой горе-горе, — причитала ракшасиха. — Что нам делать?
— Уходите отсюда, — сказал Бхима.
Ракшасиха умолкла на полуслове и оглядела Бхиму с головы до ног.
— Ты убил моего мужа, великого ракшаса Баку, — пропела она сладким голосом. Ее клыки и косматая грива исчезли, лицо преобразилось — перед Бхимой стояла полная смуглая женщина, и сари сползало с ее плеча, открывая грудь чуть не до соска. — Возьми меня в жены по обычаю ракшасов!
Она обольстительно улыбнулась и изогнулась, как танцовщица.
— Нет уж, — сказал Бхима, хотя его лингам и шевельнулся. В человеческом облике ракшасиха соблазнила бы и брахмана, но Бхима помнил о клыках и космах. — Я уже женат, и моя жена оторвет тебе голову, если узнает, как ты тут сиськами машешь.
— Человечке не так уж просто оторвать мне голову, — пропела ракшасиха и что-то сделала с юбкой, так что ткань расползлась в стороны, открывая ногу до самого бедра. — А я покажу тебе вершины наслаждения, до которых ни одна смертная женщина тебя не вознесет.
— Дура, — сказал Бхима, не чувствуя ничего, кроме досады. — Моя жена — царица Хидимби, достойная женщина несравненной красоты и силы, мать моего сына. Так что давай, вали быстрее, пока я добрый. И не вздумайте больше людей жрать! Понятно?
Ракшасиха от досады не удержала облик и снова показала клыки.
— О супруг несравненной Хидимби, за себя и своих детей обещаю исполнить твое приказание!
Схватила сына за руку и потащила за собой. На дороге ее догнала дочь — тощенькая, востроглазая девка с кошачьими когтями, которой Бхима опасался больше, чем матери, и все трое ракшасов вдруг завились вихрем и исчезли.
Бхима поднял голову Баки, положил ее на опустевшее блюдо из-под риса. Подумал, взял блюдо с ладду и пошел обратно.

— Но госпожа, этот ракшас силен и хитер, он убьет твоего сына!
Кунти ответила:
— Не бойся, этот ракшас не в состоянии убить моего сына. Сын мой могуч, опытен в мантрах и храбр. Видишь, вот он идет живой и здоровый.
Бхима подошел, отдал жене брахмана поднос с ладду, поклонился матери и впологолоса спросил:
— В мантрах, мама? Ты не ошиблась?
Кунти положила руку на его голову и засмеялась.

Вопрос: Нравится?

1. Да		4	(80%)
2. Нет		1	(20%)
Всего:		5

@темы: Махабхарата, фанфики, ЗФБ-18

---

Махабхарата: Самое страшное

Название: Самое страшное
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 538 слов
Источник: "Махабхарата"
Персонажи: Бхима/Хидимби, Гхатоткача
Категория: джен, гет
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Хидимби из племени ракшасов полюбила человека. Куда завела ее эта любовь?

Каждый раз, возвращаясь из мира людей в мир ракшасов, отделенный призрачными границами, Гхатоткача испытывал неловкость. Он менял облик, и какое-то время обличье ракшаса было неудобно. Он забывал о длинных жестких волосах, о том, что ракшасом он крупнее, чем человеком, что приходится иначе говорить — голос становился хриплым, выступающие клыки мешали. Потом он привыкал и когда снова выходил в мир людей, то и дело тянулся поправить волосы и старался улыбаться, не разжимая губ.
Мать ждала его у самой границы, у любимого баньяна. Сидела на нижней ветке, обхватив себя руками за колени, в человеческом облике — хрупкой стройной женщины, очень смуглой, с огромными глазами. Волосы она заплела в косу и перебросила через плечо, и коса свешивалась чуть ли не до земли.
Гхатоткача не стал менять облик, остался, как был, человеком — рослым, мощным, тяжелым, с гладкой головой без единого волоска. Лицом он был похож на своего отца, и люди находили его человеческое лицо приятным. Он знал, что матери, когда она тоскует, тоже приятно видеть его таким. Он поклонился по людскому обычаю, и мать подняла руку, благословляя его. Звякнули браслеты на запястье — дюжина тонких серебряных обручей, подарок отца.
— Как он? — спросила мать.
— В добром здравии. И его братья тоже.
— Ты был в Панчале? Рассказал ему?
Гхатоткача кивнул. В Панчале жил его сводный брат и племянники — не в лесном же ашраме расти будущим воинам. Гхатоткача любил наблюдать за ними — еще когда отец и его братья жили со своей женой в Индрапрастхе, он прокрадывался в сады, укрытый пеленой майи, и смотрел на них, маленьких хрупких человечков. Его всегда удивляло, как медленно люди учатся всему, с каким трудом постигают мир. Сам-то он обрел полное знание, едва перестал нуждаться в материнском молоке, ибо таковы ракшасы, редко рождающие детей и быстро обретающие зрелость. Дети людей были забавны, а самый младший из них даже как будто сумел заметить Гхатоткачу сквозь покров майи. Гхатоткача решил быть поосторожнее в следующий раз.
В этот раз он слетал в Панчал, незримо посмотрел на братьев и потом рассказал отцу и его братьям обо всем. Их жена, которую Гхатоткача, даже будучи в людском облике, видел нечетко, как будто объятую пламенем, даже плакала. Прощаясь, она дала Гхатоткаче подарок для матери. Мать развернула сверток, и ей на ладонь вытекли бусы — длинная нитка округлых сердоликов. Гхатоткача помнил, что у отцовой матери были такие. Мать долго переливала нитку из ладони в ладонь, потом надела на шею. Ему казалось, что мать завидует той, огненной. Та была с отцом каждый день, а мать за все эти годы так и не покидала своего леса, только иногда смотрела на отца в бронзовой чаше. Быть может, она завидовала той женщине и жалела, что не может стать человеком. У нее было все, чего только можно пожелать, все богатства и удовольствия царицы ракшасов, а она завидовала изгнаннице в лесу Камьяка.
— Счастлива была Кайкеси, мать Раваны, — сказал мать, и он понял, что она разделяет его мысли. — Она-то жила со своим человеком половину его жизни.
В одно движение она соскользнула с ветки и обняла сына. Подняла к нему свое печальное человеческое лицо — только глаза были настоящими, желтыми, как у тигрицы, — и сказала:
— Запомни, сын, страшнее всего для ракшаса — полюбить человека.

Примечания
Хидимби — ракшаси, сестра людоеда Хидимбы. Полюбила Бхиму и родила ему сына Гхатоткачу.
Кайкеси — ракшаси, вторая жена мудреца Вишраваса, мать Раваны, Вибхищаны, Кумбхакарны и их сестры Шурпанакхи.

Вопрос: Нравится?

1. Да		3	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		3

@темы: Махабхарата, фанфики, ЗФБ-18

---

Махабхарата: Музыка битвы

Название: Музыка битвы
Размер: драббл, 87 слов
Персонажи: лук Гандива
Категория: джен
Жанр: стихи
Рейтинг: G


…И тысяча стрел запоют тебе,
Сорвавшись с моей тетивы,
Тысяча стрел из одной стрелы
Даруют вечные сны.
И пусть от пыли слезятся глаза,
Пусть солнца не видно в пыли —
Стрелы вонзаются точно туда,
Куда ты направил их.
Солнце садится за край земли,
В кровавые облака.
Бой завершается, кони ржут,
Устала разить рука.
Тысячи тысяч костров в ночи,
Тысячи тысяч смертей.
Агни пляшет, и пепел горчит
В гривах дымных коней.

И тысячи стрел запоют опять,
Неся врагам твоим смерть.
Музыка смолкнет, и только одна
Моя тетива будет петь.

Вопрос: Нравится?

1. Да		3	(75%)
2. Нет		1	(25%)
Всего:		4

@темы: Махабхарата

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

LoGH: Мифологическое название

Название: Мифологическое название
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 818 слов
Источник: Легенда о героях Галактики
Персонажи: Фридрих фон Гольденбаум/Сюзанна фон Бенемюнде, Фридрих фон Гольденбаум/Аннрозе фон Мюзель
Категория: джен
Жанр: ангст и ревность
Задание: Ахиллесова пята
Рейтинг: G
Публикация: с разрешения автора
Краткое содержание: Сюзанна фон Бенемюнде находит уязвимое место соперницы.

В первую встречу с ним Сюзанну поразило его сходство со старшей сестрой — фотографии не передавали, насколько похожи эти двое. Камеры фиксируют только черты лица и общее выражение. Да, те же надоевшие золотые волосы, голубые глаза, тонкий профиль…
Глядя на юношу, почтительно склоняющегося перед кайзером, Сюзанна не могла отделаться от мысли, что столь сильное сходство выдает натуру соперницы — нет, милашка Аннерозе вовсе не тихая провинциальная девочка, она столь же опасна, сколь и ее брат, уже успевший отличиться на войне.
Шесть лет назад Сюзанна чуть не умерла родами, долго приходила в себя, а когда стала выходить — нет, еще не в свет, только в парк, как ей сразу показали эту тварь под ручку с кайзером! Нет, Сюзанна не ожидала от своего венценосного любовника верности, ему постоянно грели постель какие-то девки на пару ночей, не стоящие внимания. Но он ни разу не навестил ее за полгода, не посочувствовал! Мужчина, одно слово. И потом, когда она уже вернулась ко двору во всем блеске, их отношения стали стремительно таять. Кайзер все реже навещал ее, все реже брал с собой. И все чаще рядом с ним мелькала бело-розовая кукла.
Сюзанна злилась — столько лет она была почти императрица во всем, кроме имени, за ней стояли знатный род, богатство, благосклонность влиятельных людей, мнение света! Она сознавала, что все держится на ниточке симпатии кайзера, и вот теперь эта ниточка рвалась.
Всю свою жизнь она вложила в эту связь, в этого человека — и жизнь ее рушилась.
Сюзанна долго присматривалась к новой пассии кайзера, пытаясь понять, что она такое. Некоторые ее поступки были умными — например, она не приняла перебежчиков, которые бросили Сюзанну и побежали выказывать благосклонность к новой фаворитке. Белобрысая поганка не приняла от них ни одного подарка, ни к кому не проявила интереса. Теперь вся эта шушера обиженно болталась в своем болоте. И желаемого не получили, и обратно Сюзанна никого не приняла. В остальном Аннерозе вела себя глупо, как будто не понимала, что хрупкой симпатии кайзера недостаточно для того, чтобы выжить при дворе. Она не исполняла ничьих просьб. Не пыталась приобрести сторонников. Не вмешивалась даже кончиком пальца ни в одну интригу. Это осложняло задачу Сюзанны — и потому было умно.
Не в силах найти ни одного способа скомпрометировать Аннерозе, Сюзанна попробовала зайти с другой стороны и дернуть за единственную связь — за брата. Насколько Сюзанне было известно, Аннерозе обращалась с просьбами к Его Величеству дважды. И оба раза ради брата. Значит, это ее единственное уязвимое место. Сюзанна устроила покушение — мало ли откуда может прилететь заряд на передовой? Покушение сорвалось, но, слава Фригг и Фрейе, этот армейский болван, начальник базы на Капче-Ранке, предпочел покончить с собой, чем оправдываться на следствии. Впрочем, топорно было сделано, в следующий раз надо тоньше.
Пока же Сюзанна затаилась. При редких визитах кайзера она была мила и печальна, хотя ей хотелось кричать, топать ногами, хотелось вылить на голову этого горе-любовника все разочарование, всю обиду, которые переполняли ее сердце. Но она сдерживалась. И все равно он бывал у нее реже и реже, пока визиты не прекратились совершенно. Сюзанна так и жила в отдельном павильоне дворца, со всем штатом и содержанием, она получала приглашения на все балы и выезды, в театр и на приемы, но место рядом с ней пустовало. Власть выскальзывала из ее рук. Это было больно, но еще больнее было то, что белобрысая кукла даже не пыталась эту власть подхватить.
Сюзанна следила за Аннерозе. Сама выслушивала донесения прислуги. Но тот, кто ничего не делает, тот не ошибается, а Аннерозе не делала ничего. Это бесило.
Ей доносили и армейские друзья. Брат Аннерозе действовал за двоих. За два года службы — четыре назначения с продвижением в чинах, конфликты с командованием, репутация чемодана со взрывчаткой, но без ручки — и нести нельзя, и бросить невозможно. Но в армии свои интриги, и деятельного брата фаворитки несколько раз пытались подставить уже без всякой связи с придворными делами.
Она стала чаще навещать отца – выйдя в отставку, он сохранил свои связи, у него бывали и чины из Генштаба, и флотские. Она обворожительно улыбалась этим подтянутым молодящимся адмиралам и контр-адмиралам, выслушивала их разглагольствования обо всем на свете и иногда вставляла невинные замечания. Они тоже ненавидели его – белобрысого ублюдка, которого сунули в их размеренный мирок, как жука в муравейник.
Слово там, слово здесь, взмах ресниц, веер трепещет в руке… И вот уже сам гросс-адмирал Мюкенбергер, грузный, как скала, ведет ее в неторопливом танце. Молодые офицеры пожирали их глазами, но ни одного из них Сюзанна не одарила вторым взглядом.
Возвращаясь во дворец, Сюзанна улыбалась в подступающую к окнам лимузина темноту. Приказ выступить к Астарте уже отдан, если белобрысый сопляк и сумеет вернуться оттуда, его будут ждать позор и бесчестье. А уж она, Сюзанна фон Бенемюнде, добавит ему и позора, и бесчестья.
Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Сюзанна мечтательно прикрыла глаза. Мысленно она уже видела, как кайзер отсылает прочь заплаканную фаворитку с распухшей от рыданий рожей. Смерть брата убьет и эту девку. Она, конечно, не умрет, но место рядом с кайзером освободит. Кайзер не любит заплаканных, раздавленных горем женщин.
Было же какое-то мифологическое название для этого, думала рассеянно Сюзанна. Какая-то пятка…

Вопрос: Нравится?

1. Да		5	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		5

@темы: фанфики, ФБ-17, Легенда о героях Галактики

---

Правда о раскопках в Армагеддоне

Название: Правда о раскопках в Армагеддоне
Автор: Альвхильд
Размер: мини, 1789 слов
Источник: Р.Брэдбери, "Уснувший в Армагеддоне"
Персонажи: ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: раскопки в месте гибели миллионов, бессмертные, жаждущие восстать из праха, война, которая продолжается.
Примечание/Предупреждения: кровь, война, кошмары. Топоним "Менгедди" заимствован у Р.Скотта Бэккера

Ветер над раскопом был так же силен, как те дни, когда Марс был обитаем. Люди Земли пришли на Марс и принесли с собой обновление. Там, в умеренных широтах, цвели яблони, привезенные с Земли, а здесь, в пустыне, все было так же, как миллион лет назад. Кроме моря.
Ветер свистел над равниной в одну ноту, день за днем, так что люди старались отгородиться от него – совали в уши втулки наушников, слушали музыку с прихваченных записей, ловили радиопередачи из Марс-сити – выступления комиков, политические дебаты, кулинарные шоу – все, что угодно, лишь бы не слышать однотонного свиста.
Кейт зарисовывала разрез раскопа, когда в монотонном вое ветра услышала голос.
«Аииии! Оуииии!» — на два, на три тона пел неведомый.
Из твердой, закаменевшей почвы, некогда плодородной, постепенно появлялся череп. Не первый уже череп с высоким сводом и косо прорезанными глазницами. Ветер выдувал пыль и песчинки из-под лезвия ножа, из-под кисточки, ласково обметающей находку.
Кейт зарисовала оскаленный череп, плотно сидящий в породе, с забитыми землей глазницами. Рядом она набросала его же, потом добавила на кость немного плоти – щеки, тонкие губы, нос. Глаза остались белыми пустыми пятнами, потому что она не знала, как должны лечь линии век и какими были глаза под этими веками.
С темнотой ветер запел тише, но настойчивей.
«Аах!» – стонал голос.
«Эйя! Эйя!» – пел второй.
Казалось, ветер дул в бронзовую флейту, тысячу тысяч лет пролежавшую под землей, а теперь согретую руками человека.
— Помнишь тот рассказ, о космонавте, который погиб где-то здесь? – спросил утром Майкл.
— Леонард Сэйл погиб на астероидах, — равнодушно ответила Кейт и вернулась к своему альбому. Половина листов была уже занята – находки, места залегания предметов, расчищенные фундаменты, кости…
— Говорят, его свёл с ума ветер.
— Может быть. Но это было где-то в поясе астероидов.
— Мы называем их марсианами, но они не жили здесь, — сказал Майкл и ушел в третий раскоп, где громоздились кости убитых в грандиозном сражении, а из-под завалов костей торчали трубки и рога неведомых боевых машин.
Днем было еще хуже – густо-синее небо, крохотный бледный диск солнца и холодный ветер. Монотонный его посвист давил на нервы, люди оглядывались. Еще не прошло и двух недель с начала раскопок, а рабочие уже начали уезжать в город и не возвращаться.
Ночью Кейт увидела флейту – ту, которую сама очистила от грязи и уложила в контейнер, — в руках женщины. Женщина эта не была человеком. Кейт не могла сказать, где кончается теплая кожа и начинается холодный металл ее головного убора. Тончайшие узоры покрывали его, и металл плавно переходил в живые перья – или металл был живым, и перья тоже были металлическими?
Утром она взяла новый альбом. День за днем она рисовала их – тех, кто приходил в ее сны с голосом ветра.
Через несколько дней она подошла к начальнику экспедиции и указала на базальтовый выступ. Это был угол гробницы. Когда вскрыли капсулу с захоронением, среди хрупких по-птичьи костей нашли головной убор из серебра и диковинных самоцветов – точно такой, как на первом рисунке в альбоме. Тончайшие перья из странной по составу бронзы колыхались, как живые, когда убор с благоговением перекладывали в контейнер, а самоцвет на налобнике горел под солнцем, как сгусток живого пламени.
«Аиииу… — пел ветер в ее снах. – Где он? Аииииу, где он, мой Имрелле, где он?»
В нескольких гробницах нашли доспехи. Не примитивные металлические панцири, а плод высоких технологий, до которых Земля еще не додумалась. Несколько доспехов явно были женскими.
«Я – Талла, покорительница миров! Аиииу, Талла!» — пел ветер.
— Они всё-таки не отсюда, – говорили археологи долгими марсианскими вечерами в главном куполе. Они пили земной чай и рассматривали находки. – Они сражались здесь, но они не марсиане.
Ночью она смотрела на небо. Две быстрые маленькие луны катились от горизонта до горизонта, низко над окоемом сияла Венера, выше нее – голубая Земля, и золотой крохотный диск Юпитера горел среди звезд.
«Аххха, аиииу…. Ее нет больше. Нет Айунэлы, нет ее!»
Легионы шагали под древними стенами, ровно, неотвратимо. Тысячи тысяч людей – или не людей? – заливали кровью равнины Агвиранеи. Разрывные пули пронзали их доспехи, тела разлетались кровавой пылью, и ветер нес микроскопические брызги крови дальше, к еще нетронутым огнём городам.
Гордый Тилле, Убийца Людей, гнал пленных к Раталару, и те, кто не желал покориться, умирали там в муках – синий газ заставлял их выплевывать легкие на черный колючий песок, пурпурная лоза впивалась шипами в тела, сжимая и скручивая их, пока последняя капля влаги не была выдавлена, а Тилле смеялся. Со стен Раталара, что высились до облаков, Тилле грозил всей Айунэле, пока Иорр вел свои легионы через Агвиранею.
Три тысячи лет сражались они, и Агвиранея покрыта была пеплом и истертыми в пыль костями мертвецов. Озера на равнинах много раз заполнялись кровью, и даже когда вода очищалась, она была горькой.
— Мы смотрим на это все, как на своеобразный аналог наших античных цивилизаций, — вещал седой профессор. — Но аналогия не должна обманывать нас. То, что мы нашли рядом с полем гробниц – это космодром.
Огромный этеронеф был схож с левиафаном, объеденным рыбами – остов, скорлупа, мать огромного роя воздушных лодочек из застывшей пены, титана и алюминия. Останки лодочек они находили на равнине повсюду.
Через полгода после начала раскопок земляне сложили кусочек к кусочку первую лодку.
«Вернись обратно, — пела женщина в короне серебряных перьев. – Вернись, о Имрелле! Я отдала свои доспехи, я отказалась от них. Я построила город в чужой земле, о Имрелле!»
Кейт складывала альбомы стопочкой. То, что она рисовала в них, не видел никто из людей. Величественные города, небо, полное этеронефов, лодки, скользящие по глади каналов, грозди псевдоцветов на игольчатых лианах, воин в устрашающем шлеме, с неведомым оружием в руках.
Ночью она слышала флейту. Кости женщины из гробницы залили консервантом и бережно переложили в термоконтейнер. Кейт иногда стояла рядом с ним, представляя, что внутри, словно принцесса в хрустальном гробу, спит женщина с флейтой, ожидая своего Имрелле.

В гробницах нашли титановые пластины с письменами, катушки тонких и узких металлических ленточек. Это были программы управления этеронефами. Записи на катушках не сохранились, но пластины удалось прочитать. Статья профессора Стоуна вышла в зимнем номере «Древностей Марса». И произвела сенсацию. Даже далекие от археологии люди говорили об этой статье, узнав о ней из новостей. О том, что марсиане – вовсе не марсиане, они пришли на Марс с планеты, которую земляне условно называют Фаэтон. С погибшей планеты, превратившейся в пояс астероидов.
Кейт знала, как они называли свою родину, она даже могла произнести это вслух – Айунэла, Айу-у-у – как посвист ветра над вскрытыми гробницами, как зов над равнинами Агвиранеи, равнинами Битвы.
Сразу три международных фонда профинансировали экспедицию Стоуна на астероиды. Номер 787 был вторым в списке. Кейт удалось записаться в экспедицию. Личных вещей у нее не было – только стопка альбомов и пачка карандашей.
Майкл тоже был в этой экспедиции. Конечно же, он первым делом сходил на пятачок, на котором садились когда-то старые корабли. Где-то здесь умер Леонард Сэйл, здесь сошли с ума двое, пытавшиеся его спасти. Никто и никогда не находился на астероиде 787 больше нескольких часов, никто не хотел проверять легенду о ветре и голосах Армагеддона.
— Ерунда, — сказал профессор Стоун. – За работу, господа археологи, у нас мало времени.
В первый же день они наткнулись на поле битвы.
«Аахх!» — сказал ветер с равнин Агвиранеи, ветер Менгедди.
Кейт рисовала. Воины в круглых шлемах кричали славу Тилле и Раталару, солдаты Иорра умирали молча. На альбомном листе воин в круглом шлеме останавливал своим телом трехрогую машину, похожую одновременно на жука и на трицератопса. То, что было дальше, она рисовать не стала — рог из темного металла пронзил воина насквозь, а потом по нему пробежали молнии, полыхнуло — и лохмотья спекшейся плоти опали наземь, вместе со шлемом и кирасой.
«Кто ты?» — спросил ее чужой голос, лишенный дыхания и живого тепла, бесплотный голос бессмертного.
— Я ищу Имрелле, — сказала она. — Талла зовет его.
Тилле рассмеялся, и Иорр вторил ему:
«Талла. Трусиха Талла!»
«Она отказалась! — выкрикнул бесплотный голос. — Она отвергла!»
«Она умерла!»
«Но вы здесь! И мы обретем плоть!»
Кейт словно раздвоилась. Одной частью она боялась — это был тот страх, который убил Леонарда Сэйла. Другой же частью она смотрела в бездну, в которой Раталар еще стоял, и Тилле смеялся, идя против ветра.
В его призрачном голосе она слышала злобу и зависть, он жаждал войти в ее плоть и сделать своей, но она вспомнила Таллу и алый камень ее короны, и Тилле отпрянул.
Его мысли были жесткими, как прокаленный холодом космоса камень. В мыслях своих он…
…срезал с Таллы доспехи вместе с кожей, и купался в ее крови.
…он бросал ее на ложе и входил в ее лоно, и мял ее грудь, а потом, на пике наслаждения, вонзал тонкий, как игла, кинжал ей в сердце.
Его глазами Кейт видела город Иамет, к которому Тилле успел раньше Иорра — со стен его свисали гроздья людей с ободранной кожей, и их слабеющие крики уносил ветер.
Она готова была сдаться, когда услышала флейту. Другую, не ту, что пела в шорохе марсианского ветра.
И она проснулась.
В то утро двое археологов бросились друг на друга. И прежде, чем остальные разняли их, один воткнул другому в глаз железный штырь, а другой успел вонзить первому нож под ребра.
— Надо убираться отсюда, профессор, — сказал Майкл Стоуну. — История Леонарда Сэйла возникла не на пустом месте.
— Это лишь сны, — ответил профессор.
Они расчистили небольшой участок в полости астероида. Находкам не было конца — кости, черепа, изделия из металла, неведомых материалов, катушки с лентами для записи, удивительные артефакты… Кейт очищала находки, а мертвые пели вокруг на разные голоса. Они жалели себя, угрожали, требовали пустить их, дать им плоть, дать им дыхание.
На третий день профессор Стоун умер во сне. Кейт закрывала контейнер с его телом, когда к ней подошел Майкл. Он был бледен, под глазами залегли черные круги. Видно было, что он уже долго не спал.
— Надо улетать отсюда.
Она согласилась.
Кроме них, оставалось еще трое археологов. Одного Майкл нашел в раскопе — тот упал головой вниз, стекло его дыхательной маски треснуло. Он был уже мертв.
Двое других добрались до ракеты и убили друг друга перед ней — каждый рвался спрятаться первым.
Майкл втащил контейнер с телом Стоуна в грузовой отсек.
— Остальных придется оставить, — сказал он. — И все находки тоже.
Кейт кивнула.
— Это все не для нас.
Вырвав лист из последнего альбома, она свернула из него конверт, зачерпнула горсть черной пыли из-под ног и запечатала в нём.
Майкл торопился. В его голове кричали на разные голоса, умоляли и угрожали древние твари. Но чем дальше ракета улетала от астероида 787, тем слабее были их голоса, и, наконец, умолкли. И тогда он заснул, и во сне не слышал ни голосов Армагеддона, ни зова бронзовой флейты.

В музей Марс-Сити Кейт попала легко — ее просто пустили через вход для сотрудников.
Выставка еще не открылась, и Кейт в одиночестве ходила от витрины к витрине, пока не дошла до знакомого саркофага из отполированного базальта. Там покоились тонкие, словно бы птичьи, кости, и корона бронзовых перьев с алым самоцветом, и бронзовая флейта.
Кейт открыла витрину и бережно высыпала в саркофаг горсть черной пыли.
Ветер пронесся под высокими сводами.
«Аииуу… — пропела незримая флейта. — О Имрелле, Имрелле…»
— Покойтесь с миром, — сказала Кейт. — Он защитил меня в Агвиранее — твой Имрелле, погибший вместе с Айунэлой. Спите спокойно. Спите вечно.

Вот все, что случилось во время раскопок в Армагеддоне.

Вопрос: Нравится?

1. Да		4	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		4

@темы: Красная звезда, фанфики, Космическая опера, ФБ-17

---

"Экспедиция в преисподнюю" + "Пасынки Вселенной"

Название: Два + два
Автор: Альвхильд
Бета: Меч Ориона
Размер: мини, 2128 слов
Источник: Р.Хайнлайн, "Пасынки Вселенной" / С.Ярославцев, "Экспедиция в Преисподнюю"
Персонажи: Джо-Джим Грегори, Хью Хойланд, Алан Махони, Билл Эртц, Двуглавый Юл, ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: фиксит, кроссовер
Рейтинг: R
Краткое содержание: Двуглавый Юл встречается с двухголовым Джо-Джимом (по заявке)
Предупреждение: они уползли!

— Слава Джордану, победа за нами! — возгласил Капитан Нарби. — Весь Корабль теперь наш!
— Слава Джордану! Слава Капитану!
Финеас Нарби смотрел на славящую его толпу и смаргивал с ресниц слезы. Он любил этих людей. Свой народ, ради которого он готов был на все. Ему пришлось убить старого Капитана, он убил Билла Эртца, который был ему другом и товарищем, он отправил в конвертер Хью Хойланда, к которому по-настоящему привязался — все ради них, все ради мира в Корабле и благополучия народа.
Билл был неоценимой утратой. У него был талант убеждать, он сумел найти общий язык даже с мьютами. Его тяжело будет заменить. Нарби вспомнил Рубку, чудовищно огромный мир за стеклом обзорного окна. Мысль о том, что Билл и Хью правы и вселенная не ограничивается стенами Корабля, до сих пор тревожила его. Но даже если так, место для жизни есть только в Корабле.
— Будем жить, дорогие друзья! И когда мы Завершим Полет и достигнем Цели, мы передадим эстафету будущим поколениям!

“Авангард” удалялся неведомо куда, а на спутнике планеты-гиганта, под непривычно высоким небом без стен, светлым без светильников, Хью Хойланд рыдал сухо, без слез, и бил кулаком землю.
— Он был мне другом, — повторил он. — Понимаешь, Алан?
— Я понимаю, — ответил Алан, прикрывая глаза рукой от слишком яркого света. — Он нас спас.
Хью сел, обхватив голову руками. Пока они летели в малом корабле от “Авангарда” и до этой планеты, он был слишком занят. Теперь же, когда они Достигли Цели, горе накрыло его с головой.
— Я знаю, Хью, — повторил Алан. — Мне было так же плохо, когда ты пропал. Но я выжил. Я думал: “Хью бы не хотел, чтобы я спился, или убился по неосторожности, или свалился в шахту”.
— Ты прав, — Хью опустил руки и уставился на них. — Джо-Джим не умер напрасно.
Он вскочил.
— Мы здесь. Мы, экипаж “Авангарда”, достигли Цели Полета. Напомни мне, Билл, что там было дальше в программе.
— Освоение и Заселение, кэп, — сообщил бывший Главный Инженер.

— Еб твою хлять, Тракус, ты куда нас вывел?
Тракус поджал верхние конечности и жвалы, повел усиками в одну сторону, в другую... фасетчатые глаза неподвижно таращились с хитиновой рожи, это Юла всегда раздражало. Он знал, что эмоции Тракус выражает жвалами и усиками, вон, мотает справа налево, типа извиняется, но инстинкты брали свое, бесила непроницаемая морда.
— Флуктуация, капитан, — проскрежетал Тракус и заперебирал верхними лапками по панцирю на головогруди — извинялся за форс-мажор. — Не повторится.
— Ладно, не суетись, — сказала правая голова Юла. — Выведи нас на орбиту вон той газовой херни, оглядимся, определимся, может, найдем где подхарчиться и отремонтироваться.
Левая голова молчала. Она смотрела на проплывающие в иллюминаторе звезды. Раньше она препиралась бы с карманным шпионом Ятуркенженсирхивом, но мелкий поганец сдох уже давно, скучай теперь без него.
А наутро Юл увидел ЭТО.
Оно было здоровенное. Оно было непонятное. Оно было сделано руками че... ну ладно, может и нечеловека.
Пока Юл ЭТО разглядывал, в рубку набились все — и Тракус, и полугуманоид Кварр, и Одноухий Чик — всем хотелось на ЭТО посмотреть.
Юл вовсе не был невеждой. Он и сам был любопытен от природы, а вдобавок во время своего пленения у флагмана Макомбера и жизни на Земле он перечитал кучу книг. И поэтому он опознал в этой гигантской херне корабль поколений.
На сигналы корабль не отвечал, и Юл своей капитанской властью решил, что надо высаживаться. Если эта хреновина пустая, брошенная, то она хуеву тучу денег стоит. На любом аукционе оторвут с руками под околопланетную станцию. А если там дохлые колонисты — то тоже ничего, можно будет сначала за денежки научных умников пустить, а потом зачистить и опять же продать.
Поэтому Юл взял с собой Викату, которая напоминала ему Галю в юности, только в мелкой зеленой чешуе, и Чика с его нюхом на неприятности, сел в катер и отправился на разведку. Они облетели для порядка эту здоровенную дуру, похожую на толстенную бочку, в которую с одного боку вдвинули шар, с другого — подставку с фотонным зеркалом, а вокруг навешали длинных трубок — наверняка вспомогательные двигатели. Часть трубок была оттопырена в сторону — кто-то пытался маневрировать этой хуевиной, наверняка когда загонял ее на орбиту вокруг газового гиганта.
— А кстати, — сказала Виката, — спутники-то тут кислородные и с биосферой. Вон тот и который подальше.
Юл поскреб правую голову. Кислородные да с биосферой — это прям сокровище, и все в его руки? Что-то тут нечисто. Хорошо, что левая голова все это время таращилась то в иллюминатор, то на экран, так что открытый люк между двумя трубами она заметила.
Когда за катером задвинулись створки, все трое изрядно пересрали, но Юл сообразил, что автоматика держит створки открытыми, покуда улетевший катер не вернется, а потом закрывается и пропускает прилетевших внутрь. Все оказалось точь-в -точь, как он и предсказал — шлюз их пропустил, но вот перед шлюзом... Юл схватился сразу за нож, Виката за бластер, потому что в зальчике перед шлюзом валялась гора трупов.
Одни были одеты в серые комбезы, а другие — во что попало, и вторые эти были... всякие, короче, были. Здоровенная тетка с четырьмя руками и тремя рядами сисек, мелкий человечек с паучьими руками и ногами, карлики какие-то, однорукие, кривые, многоногие... Юл переступил через парня в комбезе, вытащил у него из спины длинный... ну, не меч, но уже и не нож. Явно кованый. Вот этим-то недомечом кто-то высокий и сильный рубил врагов так, что только кишки и мозги по сторонам летели. Юл отбросил недомеч, вытер руки об штаны — безуспешно, ладони так и остались липкими и красными.
Побоищ всякого рода Юл за свою долгую жизнь перевидал бессчетное количество. Но тут как-то было погано. Душно, кровью воняло, дерьмом. В луже крови мокла вполне человеческая голова со странно скошенным черепом. Глаза ее были широко открыты, рот искривлен гримасой. Женщина это или мужчина, Юл с ходу определить не мог, тем более что рядом валялось штуки три безголовых тел. Остальных голов видно не было — с этого конца коридора трупов было меньше, и, судя по пятнам крови на стенах и полу, часть их уже куда-то утащили.
— Дай дураку железку — он всех порешит, — проворчал Юл.
Корабль чуть тряхнуло. Юл переступил с ноги на ногу и выругался, помянув мертвенно-синюю Некриду и кроваво-красную Протуберу — вляпался в чьи-то кишки, так что чуть не упал.
Чик упал на четвереньки, обежал вокруг груды мертвецов, понюхал воздух. И аж язык набок свесил, просительно глядя на капитана.
— Нельзя, — сказал Юл. — Ты разумное существо или кто?
Чик сел и по-собачьи почесал за ухом. Ногой. Это недоразмение Юл приобрел совсем недавно. Отобрал у одного засранца на Саванте, по которой давно пора пройтись хар-рошим десантом Межзвёздного Союза, пока не превратилась во вторую Планету Негодяев. Чик был похож на помесь человека и волка. Ну вот если бы люди не из обезьян произошли, а из волков. Хотя его нежелание ходить на двух ногах и пристрастие к пожиранию сырого мяса Юл относил все-таки на счет дурного воспитания. Чик подскочил к нему и встал на обе ноги, вцепившись руками в пояс. Юл привычно почесал ему за острым ухом.
— Одичали, — сказала Виката, ворочая самые целые трупы. — Защита сломалась, часть людей мутировала. А потом они перебили друг друга. Гуманоиды!
— Угу, — буркнул Юл, разглядывая тело, сползшее по стеночке рядом с дверью шлюза. У тела было две головы, возле одной руки валялся такой же недомеч-перенож, возле другой — просто нож, с изрядно стертым лезвием. Кровищи кругом было море, она уже успела подсохнуть по краям и взяться бурой коркой. И только на этом теле кровь была еще свеженькая, и одежда на груди вся от нее промокла.
— А ведь он живой, — сказала Виката.
— Угу, — опять буркнул Юл, и тут до него дошло: — То есть как живой?
— А так.
— Так чего ты стоишь? — гаркнула правая голова. — Живо тащи сюда бинты и что там у тебя...
— Гуманист, — с сарказмом произнесла Виката и склонилась над двуглавцем.
Пока Виката его перевязывала, Юлу пришлось следить за Чиком. Тот сначала пал на четвереньки и принялся лакать подсыхающую кровь из лужи, а когда Юл его оттащил и дал леща, забрался подальше и принялся там чем-то чавкать.
— Чик! — окликнул его Юл. — А ну пиздуй сюда, сранина.
Чик помедлил. Тон старого пирата обещал трепку, но почему-то Чик не боялся. Он замер над трупом одетого в серый комбез человека, выплюнул кусок мяса, оторванный от бедра вместе с тканью, и выпрыгнул на голос.
— Опять? — строго спросил Юл. — Дурачина ты, опять падаль жрешь. Сколько тебе объяснять, а? Люди это, их есть нельзя.
— Да ну, — буркнул Чик, — на Саванте и не таких жрали.
— Уши оторву, — пообещал Юл.
Чик отвернулся и облизал окровавленные пальцы. В угрозы Юла он почему-то не верил.
— А вот там, — сказал он. — Там люди. Два.
Юл отступил в тень.
Два придурка в серых комбезах, с тележкой, явно приперлись сюда трупы убирать. Юл не собирался им мешать, они его вообще не заметили, но зато заметили Викату. Если бы они занялись своим делом, ничего бы не случилось, но они сразу принялись кидаться в нее ножами. От первого броска Виката уклонилась, второй и так летел мимо. Третий глухо стукнулся о трупы - там, куда метил этот придурок. не было уже никакой Викаты, они в мгновение ока оказалась рядом с ним, оттопырила пятый палец с выпущенным когтем и резанула его по горлу. Кровь из перерезанной артерии ударила фонтаном. Второй развернулся было бежать, но Виката уже улыбалась ему в лицо, щеря мелкие острые зубки. Он заорал и тут же смолк.
— Фу, как нехорошо получилось, — сказала Виката, обтирая когти платочком.
— Сматываемся, — решил Юл. — Эти двинутые на всю голову придурки сначала нападают, потом думают. Клянусь мертвенно-синей Некридой, я таких тупых давно не встречал.

Обратно они вернулись, никем с корабля-хуевины не замеченные. Юл уселся в любимое кресло и закурил. На борту он курил редко, но тут душа запросила, так что он надвинул поближе воронку воздухозаборника и задымил, поднося сигарету по очереди то правой голове, то левой. Команда, чуя западло, разбежалась по своим рабочим местам, только Тракус решил не соваться в рубку и не мешать Юлу. Он все-таки был по-своему деликатный тараканоид и уважал душевные движения гуманоидов.
...Дома своего Юл не помнил напрочь. Вселенная велика, кто знает, где захватывал и перепродавал рабов Кровосос Таната, которого даже по окраинам Малого Магелланова Облака уже никто не помнит. А может и нет ее, этой планеты, может, Юл генетический конструкт вообще. А что — жрет органику, приправленную серным колчеданом, пьет ртуть с уксусом. Хотя, честно сказать, томатный сок вкуснее. Или это просто адаптация такая — полсотни лет жизни на Земле, и все, уподобился?
Юл не первый раз раздумывал на эту тему, но всякий раз или начинал жалеть себя, смешивал коктейль позабористее, приправлял закуску едкими слезами, а поутру маялся похмельем, или засыпал, утомившись от размышлений.
А тут вот подвалило удачи — еще один двуглавый.

— Твое счастье, что нож дальше не пошел, будешь теперь трехглазым, — Юл расхохотался. — Смари, я вот тоже... трехглазый. У меня на правом глазу повязка, у тебя на левом будет.
Двухголовый Джо-Джим с опаской разглядывал свое отражение в зеркале. На Юла он совсем не походил — Юл был тощим и жилистым, а Джо-Джим — мускулистым и широкоплечим.
— Да я не из-за глаза, — сказал Джим. — Понимаешь, мы ж два мьюта — Джо и Джим. А Джо теперь молчит и... короче, плохо это.
Голова по имени Джо меланхолично пялилась единственным уцелевшим глазом в пространство куда-то за спину Юлу. От нее хлопот не было. А вот голова Джим, которая осталась теперь у руля, оказалась с тонкой душевной организацией. Юл задавался вопросом, как же они жили, но благоразумно придержал вопрос при себе. Сам-то он был единой личностью. Впрочем, когда Юл выслушал историю «Авангарда» и автобиографию двухголового предводителя мутантов, он уже ничему не удивлялся. Дурачков из Экипажа был и жалко, и не очень. Зато теперь будут сидеть в этой бочке всегда, молиться своему Джордану и распевать вместо молитв параграфы из учебника физики. Можно будет прилетать и любоваться, как оно там.

Алан и Хью как раз возвращались с охоты, неся на палке тушку четвероногого травоядного, похожего на оленя из книжки, только с костяным гребнем на голове вместо рогов, когда услышали громкий визг со стороны дома. Они переглянулись, бросили добычу и побежали. В будущем поселении пока что была всего одна хижина, в которой сейчас остались только женщины — Билл искал на берегу речки глину, чтобы слепить из нее всякую утварь.
По уму надо было притаиться, осмотреться, а потом решать, что делать, но Хью, до смерти перепугавшись за жену, выскочил на поляну с ножом в руке и замер. У входа в хижину стоял... Джо-Джим!
Хью застыл на месте. В голове мгновенно пронеслись рассказы про мертвяков, про дохлых мьютов, которые прячутся в глубине Корабля и пьют кровь неосторожных членов Экипажа... Но над головой было облачное небо Цели, а не потолок корабельных ярусов, и когда сильные руки схватили Хью за плечи, он выронил нож и обнял друга.
Они хлопали друг друга по спинам, бормотали что-то нечленораздельное — Хью заметил, что Джо молчит, но ничего не спросил у Джима — пока оттуда, где они бросили добычу, не раздался сначала визг, а потом басовитый голос. Хью оглянулся.
На поляну вышел... еще один Джо-Джим! Зелёный, жилистый, с повязкой на правом глазу правой головы, обвешанный какими-то явно опасными штуками. Правой рукой он вел за острое ухо пацана-мьюта с окровавленным ртом, из которого торчали острые клыки, а в левой без натуги тащил тушку.
— Срань подзаборная, — ругался зелёный Джо-Джим. — Я кому говорил — не бери чужое? Ухо оторву! Ну ёб же твою мать, маугли ты сраный!

Вопрос: Нравится?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

@темы: фанфики, Космическая опера, ФБ-17, фантастика

---

А. и Б. Стругацкие, "Предполуденный" цикл: Смерть на Марсе

Название: Смерть на Марсе
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 587 словfhtj
Источник: А. и Б. Стругацкие, "Ночь на Марсе" (пролог к "Полдень. XXII век"), "Стажёры"
Персонажи: ОМП
Категория: джен
Рейтинг: R—NC-21
Краткое содержание: первое знакомство людей с сора-тобу хиру
Примечание/Предупреждения: кровькишки

Серегин заглянул в складки полуобрушенной палатки-купола, борясь с тошнотой. Позади мучительно блевал Мосин, сдвинув на лоб маску. «Хорошо еще, что маску снять успел,» — подумал Серегин. Если бы он знал, что Мосина так скрутит при виде крови, он бы оставил его в вездеходе. Но, с другой стороны, если тут есть живые…
Ему показалось, что человек просто укрыт полотнищем, но там лежала только верхняя часть туловища. Капюшон промок от крови и задубел, лицо скрыто дыхательной маской, трещина поперек правого стекла. Это с какой же силой надо было ударить его головой об грунт, чтобы раскололся триплегласс? Ноги упали с другой стороны от палатки, из раскрытого таза тянулись внутренности. Первый.
Серегин обошел палатку. Там лежало то, что осталось от второго — рука в стеганом рукаве и термоперчатке, сжимающая обломок углепластиковой стойки. Второй.
Ящики с геологическим — ареологическим, но все все равно говорят «геологическим» — оборудованием были залиты кровью третьего. Обе ноги по отдельности какая-то сила отбросила в одну сторону, голову и плечи с левой рукой в другую, и такое впечатление, как будто по ним проехался краулер — череп сплющен, пластик маски торчит радужными осколками.
Живых нет.
Серегин вернулся к Мосину. Тот уже натянул маску обратно и теперь мучительно переводил дыхание.
— Что за чертовщина, Виктор Сергеич? — просипел Мосин.
— Похоже на хищника, — ответил Серегин. — Надо вызывать подмогу с Большого Сырта, пусть присылают команду. Мы с вами вдвоем тут не справимся, а в обсерватории всего четверо, они нам ничем помочь не смогут.
Мосин, преодолевая тошноту, огляделся, потом достал фотоаппарат и принялся снимать — не развернутую толком палатку, разгромленный штабель ящиков, лужи застывшей крови, куски тел, истоптанную почву и редкие кустики синеватой, проволочной на ощупь травы, промятой чем-то тяжелым.
— Вы как думаете, Виктор Сергеич, что это было?
— Какой-то хищник. Пришел, сожрал, ушел.
— На динозавра похоже. — Мосин по-своему истолковал обращенный на него взгляд сквозь маску. — Фильм был такой, научно-популярный. Там сцена была, как тираннозавр или кто-то вроде поймал жертву. Зубами ухватил, головой мотнул — все, что в пасть не попало, разлетелось в стороны. Видите? Туловищ нет. Как будто он их поперек груди хватанул, выкусил все, что в пасть попало, башкой мотнул, лишнее стряхнул и дальше пошел.
— Пополз, — поправил Серегин и указал на извилистую борозду. — И это точно не гигантский мимикродон, у мимикродона пасть неподходящая.
— Да как же пополз, — Мосин снова шумно сглотнул и поднес руку к маске. Задержал дыхание, подождал. Видимо, отпустило. — Как же пополз, когда он метров с трех их разбросал.
Серегин подумал, что Мосин прав — широченная кровавая полоса на стенке палатки начиналась от самого верха, об который ударилась верхняя часть тела «первого», прежде чем сползти по полотнищу вниз.
— Кстати, обратите внимание — ни одного мимикродона поблизости.
Мосин поднял фотоаппарат и, разворачиваясь против часовой стрелки, отснял панораму. Ни на ближних, ни на относительно дальних дюнах не было ни одного псевдоящера.
Солнце ползло к зениту, грунт понемногу прогревался, так что замерзшая ночью кровь начала оттаивать и менять цвет с красного на бурый.
— Пожалуй, доложу-ка я сразу Хлебникову, — сказал Серегин. — Неизвестный хищник, трое погибших — это ЧП первой степени.
Мосин отошел к вездеходу и сел прямо на грунт, прислонясь спиной к колесу.
Им предстояло теперь дождаться спасателей. «Некого спасать, — подумал Мосин. — Кроме нашего самоуважения». Ему неприятно было вспоминать, как он, задыхаясь в разреженном марсианском воздухе, выплевывал на красноватый камень вязкую слюну пополам с желчью и остатками завтрака.
— Вы не переживайте, Игорь Михайлович, — сказал Серегин. — Это нормальная человеческая реакция.
Мосин вытащил из внутреннего кармана куртки маленькую плоскую фляжку, приподнял край маски и ловко плеснул в рот янтарной жидкости. Коньяк огненным комком прокатился по языку и пищеводу, смывая мерзкий привкус. Мосин выдохнул сквозь зубы. Поправил маску и протянул фляжку Серегину.
— Помянем. Пусть Марс им будет пухом.

Вопрос: Нравится?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

@темы: Красная звезда, фанфики, НФ, ФБ-17

---

Дорога на Тюратам

Название: Дорога на Тюратам
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 819 слов
Персонажи: ОМП, ОЖП
Категория: джен
Жанр: фантастика ближнего прицела
Рейтинг: G

Было самое начало лета, но степь уже выгорела от края до края. Серо-желтые глинистые пространства, редкие пучки высохшей травы, местами такыр. Солнце стало припекать, едва выползло из-за горизонта. Оно выжигало остатки травы, песок, кости тех, кто не сумел пересечь эти серо-желтые пространства, все еще крепкий бетон и серый асфальт.
Тени от стартовых мачт были еще длинны, двойные полосы подъездных путей сверкали в лучах солнца. Все было пусто, мертво, немо. Ветер гнал пылевые смерчи, как пастух гонит овец, как тысячи лет назад. Тогда тоже были ветер, смерчи, овцы, пастухи — но не было этого котлована, и не было этого обожженного чудовищным жаром бетонного стола, и ажурных мачт, и длинных, утопленных по самые крыши в земле, наблюдательных пунктов и центра управления.
Там, где в бетон била реактивная струя, остался след. Все то место было следом — былого стремления, былой отваги, былой славы.
Ехать здесь можно было как угодно, но они все же вернулись в город по дороге.
В городе — правильная планировка. Остатки клумб, парков, кривые столбы высохших деревьев, пустые дома вдоль проспекта. Город был выметен ветром и пуст.
Ни крысы, ни даже ящерицы, только танцующие на площадях вихри, только палящее солнце.

…Остыло, умерло, оставлено остыть…

В здании на площади было чуть прохладнее. В темном вестибюле косо болтался стенд с выгоревшими фотографиями. Присмотревшись, она обнаружила, что фото принадлежат молодым или средних лет мужчинам, по большей части в военной форме. На вылинявших снимках остались видны ряды орденских планок на их кителях, очертания коротких стрижек и почему-то немного глаза и губы. Одни улыбались, другие были серьезны. Надписей было уже не разобрать
— Ничего не осталось, — сказал мужчина. — Мы зря приехали сюда.
Женщина не ответила.
— Ничего общего с фото. Зачем тратиться на эти развалины? Оставь их будущим археологам.
Она поправила стенд, чтобы висел ровно.
— Здесь уже пытались сделать музей — законсервировали все на пусковых площадках от коррозии, сняли наносы. Даже в городе расчистили кое-что. Но никому не было интересно ехать сюда через пустыню, даже если ехать всего лишь от портала.
— От аэродрома, — поправила своего спутника женщина. — Это называется аэродром.
— А та бетонная площадка с опорами — космодром? Они столько сил вложили в свою первую попытку — и все было впустую. Знаешь, что странно? Война совсем не задела эти места. Готов спорить, что мы не найдем тут забитых скелетами убежищ, как в Иерико или Кустанае…
— Когда война началась, здесь уже было пусто. И я не хочу делать здесь музей. Я выбираю место для космопорта.
— Значит, ты здесь не просто так, а на работе?
— Да, как эксперт Совета по космическим делам.
— Все это старье не пригодится для новых кораблей.
— Конечно, нет. Все построим заново.
— Я не понимаю, почему именно здесь. Если ты принимаешь во внимание широту, то почему не западнее, ближе к промцентрам?
— Отсюда будут стартовать тяжелые транспорты, — сказал женщина. — Чем дальше от жилых зон, тем лучше. Отсюда будут улетать на Луну и на Марс, к Поясу и дальше. Ты поймешь, почему отсюда.

Они покинули город. Когда синие тени от багрового закатного солнца пересекли пустыню, они развернули на обочине полузаметенной песком асфальтовой дороги домик. Пока тот врастал в каменистую почву и затвердевал каркасом, они стояли и смотрели в котловину стартового стола, и линии ажурных мачт отблескивали красным издалека. Стемнело быстро. Мужчина вышел из домика, огляделся и погасил фонарик. Черное небо было совсем близко. Бледно-светящаяся дорога протянулась через него от горизонта до горизонта. Звезды казались яркими, огромными — совсем не такими, как он привык. Они мерцали, а он большую часть жизни видел их немигающими. Небо раскинулось над головой куполом — а он привык видеть его в иллюминаторах орбитальных колоний. Мужчина смотрел вверх и пытался подобрать слова, чтобы описать это все, и ту музыку, которую, как ему казалось, он слышал в шорохе ветра.
Внезапно он понял, что музыка ему не почудилась. Она приближалась — инструментал и мужской голос, потом смолкла.
От дороги к домику и машине свернул человек. На его плечах, ботинках, рукавах, на бандане отсвечивали отражающие ленты, зеленая люминесцентная полоска сияла по ободу его гироскейта. Подойдя, он сказал:
— Добрый вечер. Вы не заблудились? Помощь нужна?
Женщина откинула дверцу домика и выглянула.
— Добрый вечер, — сказала она. Я — Лиз Белова, эксперт Мирового Совета, отделение космонавтики. А вы откуда?
— Смотритель заповедника Тюратам Алмаз Сатпаев, приятно познакомиться.
— Георгий Иванов, — представился мужчина.
Они коротко пожали друг другу руки.
— И вы тут один живете?
— Ну что вы, мы с ребятами посменно ездим из Тюратама. Больше по традиции, чем по необходимости, так-то тут камеры есть.
— Вам не жаль сидеть здесь, охранять заброшенный и никому не нужный памятник? — спросил мужчина.
— Как это ненужный? Это сейчас до него руки не доходят, а ведь отсюда первый спутник запускали! Вы, как здесь дела закончите, приезжайте к нам в Тюратам, мы вам покажем кое-что, что здесь накопали. Ну ладно, раз у вас все в порядке, я дальше покачу.
Он встал на гироскейт, толкнулся ногой. Включил плеер.
"Звёзды в степи вновь зацветут незнакомым огнем, — пропел звучный мужской голос. — В тихом молчании спит космодром..."
Очерченная серебристыми штрихами фигура человека на скейте слилась с темнотой, и слова стали неразличимы.
Мужчина снова поднял голову к небу.
Над его головой цвели звезды Байконура.

Вопрос: Нравится?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

@темы: фанфики, НФ, Космическая опера, ФБ-17

---

Синие листья

Название: Синие листья
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 711 слов
Персонажи: Гавриил Адрианович Тихов
Категория: джен
Жанр: производственный роман
Рейтинг: G
Краткое содержание: астроном, телескоп, Марс
Примечание/Предупреждения: упомянутая в тексте Люда - Людмила Евграфовна Попова, жена Г.А.Тихова, астроном-наблюдатель.

На далекой звезде Венере Солнце пламенней и золотистей, На Венере, ах, на Венере У деревьев синие листья. Н.Гумилев

"Синие листья Гумилева — это поэтическая метафора. Он был прекрасным поэтом, но не мог предвидеть появления новой науки — астроботаники. Согласно основоположнику этой науки Г.А.Тихову, "синие листья" должны иметь марсианские растения, приспособившиеся за долгие эпохи эволюции к суровым условиям этой планеты. А на Венере как раз по причине того, что там "Солнце пламенней и золотистей", листва деревьев, по Тихову, должна быть оранжевой и даже красной ‹...›" (Известия, 1961, 13 февраля, веч. вып., статья И.Шкловского, посвященная запуску первой советской ракеты на Венеру)

У самой двери в башню телескопа рос урюк, на котором не было ни одного целого плода — на дереве жила соня, она методично надкусывала все дозревшие урючины. Собственно, о существовании сони можно было догадаться только по этим, косвенным, обстоятельствам. Небо над обсерваторией быстро темнело, над горами уже видны были звезды. Но к западу плато обрывалось, ниже шла узкая полоса предгорий — лысых с южной стороны холмов, становившихся все ниже, а дальше была только степь. И там над самым горизонтом еще горела полоса заката, а над ней нежнейшая лазурь переходила в густую синеву подступающей ночи.
Взгляд академика привычно следил за звездами — вот проступили над холмами светила четвертой величины, а вот уже пятой… сияет белым пламенем Венера, становясь с каждым мигом все ярче. Вот уже и и от заката лишь желтая полоска осталась на самом дне. Пора за работу.
Академик нашел на небе Марс — красная звезда разгоралась все ярче. Конечно, сейчас не великое противостояние, но фотопластинки стали чувствительнее, методы наблюдения — тоньше, и кажется, что вот-вот будет доказана его идея о марсианской растительности. Конечно, все эти потемнения и посветления, сдвиги в спектрах — всего лишь косвенные свидетельства существования марсианских растений, как покусанные урючины — косвенное свидетельство существования сони.
Но академик не первый год совершенствовал теорию и копил данные наблюдений. Тысячи отснятых пластинок. Тысячи спектров. Горы над южным окоёмом топорщатся щеткой тянь-шанских елей с сизоватой, словно присыпанной пылью темной хвоей. В темноте горы над Каменским плато преображаются в инопланетный пейзаж — острые треугольные пики вонзаются в небо, шумит ветер в огромных, по-марсиански сизых елях, и холодный воздух даже среди лета заставляет наблюдателей кутаться в полушубки. Он тоже приготовил полушубок и теплые перчатки и прихватил термос с горячим чаем… В Пулково они с Людой брали с собой на ночь кофе, но тут он пристрастился к зеленому чаю, да и врачи советуют поберечь сердце… И Люды больше нет. А руки все чаще сводит от холода, и болят суставы.
В башне он зарядил фотопластинки в кассеты и раскрыл купол. Створки разъехались почти без скрежета, и астрограф прицелился в Марс. Это привычный, надежный инструмент — бредихинский астрограф, вывезенный осенью сорок первого из Пулкова, первый из телескопов обсерватории на Каменском Плато. Каждый раз, касаясь его, академик вспоминает самого Федора Александровича, съемки поверхностей планет и великое противостояние 1909 года. Как жаль, что Бредихин до него не дожил…
Мысленно академик представляет себе синие травы и голубые лишайники Марса — днем они должны распускаться, ночью сворачиваться, прятаться от обжигающего холода. Сложно, но вполне возможно. Жизнь проникает всюду, она есть в кипящих серных источниках и в бессолнечных глубинах морей.
Щелкнул затвор фотоаппарата — пора менять кассету. Теперь наблюдателю не нужно смотреть в телескоп самому, но всё же… Всё же он смотрит. Красновато-бурое пятно с более темными полосами, с белым пятном у полюса…
“Как жаль, что я не доживу до полета на Марс, — за три года мысль стала привычной, она уже не колет острым сожаленьем. — Только в фантастических романах междупланетную экспедицию возглавляет седой академик.”
О, он хорошо представлял себе эту картину — человек в серебристом герметичном костюме касается затянутой в перчатку рукой свернувшихся от холода синих травинок, и те разворачиваются, тянутся за теплом.
Рассвет наступил внезапно, как всегда в этих горах. Столько лет, а все застает врасплох. Не то что долгий, обстоятельный ленинградский рассвет. Академик спустился вниз, налил в кружку остатки чая, еще горячего. Присел погреть руки — и сидел, задремывая, пока в лицо не ударил яркий солнечный луч. А открыв глаза, увидел соню. Зверек размером с мышь быстро-быстро откусывал от печенья, лежавшего на столе. Заметив, что человек смотрит на нее, соня мгновенно метнулась со стола прочь, лишь мелькнул пушистый хвост.
В башне было холодно, она прогреется только к полудню. Академик медленно поднялся со стула, повесил полушубок на крючок в стене и, собрав тщательно запакованные отснятые пластинки, вышел наружу. К солнцу и жаркому утру.

Фигура Г.А.Тихова в астрономии неоднозначна. В свое время он был высококлассным астрономом-наблюдателем, создал астрофотометрическую лабораторию, эвакуировал Пулковскую обсерваторию в Алма-Ату, был одним из основателей обсерватории КАменское Плато, НИИ астрофизики и Академии наук Казахстана вообще. Был одним из первых в теории гравитационных линз, самостоятельно получил формулу коэффициента усиления гравитационной линзы для источников света с конечными угловыми размерами почти одновременно с Эйнштейном. Но это был 1937 год, и мир об этом так и не узнал. Ну, то есть узнал сильно позже.

А еще Тихов был "марсианином" - с самого начала своих наблюдений он много времени уделял именно Марсу. В начале 20 века многие ученые верили в то, что на других планетах Солнечной системы есть жизнь. Есть такие больные Марсом, для которых карта Скиапарелли - как подлинная карта Острова Сокровищ. И вот под старость увлечение догнало его.
С учеными такое бывает - у каждого настоящего ученого есть любимая идея, и иногда она выходит из-под контроля, и ученый, уже увенчанный лаврами, степенями и монографиями, с толпами учеников и аспирантов, начинает обосновывать Идею. Вот как Б.А.Рыбаков с язычеством древней Руси и поисками автора "Слова о полку Игореве". Как Гумилев с теорией пассионарности. Как Маргарита Альбедиль с мудростью и гармонией Древней Индии. Как Н.Я.Марр со стадиальной теорией языка и трудовыми выкриками ЙОН, САЛ, БЕР, РОШ. И это еще они примерно в своей области компетентности выдавали, а есть ведь и такие, которые впираются в не свою... Причем обычно в своей области съезжают гуманитарии - историки,филологи, лингвисты, а в чужую обычно лезут математики и физики. И биологи еще.
В общем, Тихов с какого-то момента стал одержим идеей астроботаники - теории о том, какими могут быть растения на разных планетах и особенно на Марсе. Он выбил себе сектор астроботаники при АН КазССР и тихо-мирно собирал информацию, делал снимки и ставил опыты. А еще писал популярные статьи, которые очень любили советские фантасты 50-60-х.
А язва и тролль Шкловский (не тот, который литературовед и террорист, автор "Сентиментального путешествия", а тот, который астрофизик и автор "Эшелона" и "Вселенная. Жизнь. Разум") - так вот, этот Шкловский ссылку на тиховскую астроботанику использовал для того, чтобы в статье для "Известий" процитировать Гумилева, да с именем и фамилией. Хотя, конечно, сам он астроботанику считал придурью старшего коллеги.

Для меня имя Гавриила Адриановича Тихова связано с обсерваторией Каменского Плато, где я сама вела наблюдения на телескопе, делала снимки планет со спутниками и кометы Галлея. Его любимый астрограф стоит через дорожку наискосок от того телескопа, на котором вели свои наблюдение мы, участники астрономического кружка при Алма-Атинском дворце пионеров.

Комментарий к тексту - К.Кинн

Вопрос: Нравится?

1. Да		3	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		3

@темы: Красная звезда, фанфики, Космическая опера, ФБ-17

---

Закончилась очередная ФБ. Написала я втрое меньше, чем начала писать.
Самый лучший текст вообще был написан за два часа в день выкладки :-)

@темы: ФБ-17

---

Поглаживательный флеш-моб

08.06.2017 в 23:39

Пишет  Тайсин:

Поглаживательный флешмоб
Мне тоже интересно

Перепостите, если вы автор фанфикшена и хотите, чтобы читатели написали вам в комментариях, какой ваш текст они любят больше всего. (с)

Присоединяюсь. Интересно.

запись создана: 09.06.2017 в 00:31

@темы: вопросы и ответы

---

Махабхарата: Твердый в своей отваге

Название: Твердый в своей отваге
Автор: Альвхильд
Размер: мини, 1617 слов
Персонажи: Экалавья, Арджуна, Накула
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: после того, как Экалавья заплатил свою гурудакшину
Для голосования: #. WTF Mahabharata 2017 - "Твердый в своей отваге"

— Накула! Накула!
— Что? — младший спросонья потер глаза кулаками. — Арджуна, что случилось?
— Тихо! Можешь пойти со мной? И лекарства возьми.
Накула помотал головой, прогоняя остатки сна. Он еще недостаточно проснулся, чтобы выспрашивать старшего брата, поэтому он просто подхватил узелок, в котором они с Сахадэвой держали всякие полезные вещи, и поспешил вслед за Арджуной. В вылазке на рассвете не было ничего необычного, главное было успеть вернуться к утреннему занятию. А поспать… Поспать можно будет днем, когда они будут пасти коров.
Луна только-только пошла на ущерб и хорошо освещала редкий лес и прогалину у подножия горы, а где-то на востоке уже бледнел край небосвода.
Арджуна присмотрелся и решительно свернул вбок, туда, где видно было потоптанную траву. Кто-то ходил тут, осторожно, чтобы не пробить заметную тропу, но следы все же остались. Следы привели их к пещере — хорошей, сухой и явно обжитой.
Арджуна остановился и позвал:
— Экалавья! Экалавья!
Никто не ответил, но Накула ясно различал в тишине чье-то судорожное дыхание.
Арджуна высек огонь и поджег палку, которую нес — это оказался факел, сделанный из пропитанной маслом тряпки. Неверный оранжевый свет озарил усеянный глиняными осколками пол, подобие алтаря, холодное кострище — и юношу, скорчившегося на травяной подстилке под стеной.
Накула приложил ладонь к его лбу и ощутил лихорадочный жар.
— Что с ним? — спросил он.
— Рана. Воспалилась, наверное, — коротко и почти зло ответил Арджуна.
Накула кивнул. Дело был привычным — когда в одном месте собрана сотня мальчишек, которые то учатся воинскому делу, то пасут коров и носят воду, то выясняют, кто тут сильнее, обязательно кто-то поранится, обязательно кто-то поленится промыть рану, а некоторые и вообще ждут, пока не начнет гноится.
— Разведи костер, — попросил Накула. — И согрей воды.
Источник лихорадки Накула уже нашел — правая кисть у этого Экалавьи была замотана грязной тряпкой, пропитанной кровью и сукровицей. Он разрезал тряпку, размотал — и ахнул. У парня не хватало большого пальца, вместо него была рана, уже воспаленная и гноящаяся. Света от костерка и коптящего факела не хватало, и братья с трудом вытащили парня наружу. Луна стремительно бледнела, небо стало из черного серым, и вот-вот Сурья должен был явить свой блистающий лик. Накула еще раз осмотрел грязную руку несчастного.
— Я сейчас промою и вычищу рану, — сказал он. — Будет больно.
Парень кивнул и облизнул сухие растрескавшиеся губы. Арджуна торопливо поднес ему воды в каком-то черепке, тот выпил.
Пока Накула промывал теплой водой и настойкой рану, а потом вычищал гной, парень не шевелился. Напрягся весь, прикусил губу и сидел, закрыв глаза. Накула не пожалел заживляющей мази на топленом масле и чистого полотна на повязку, а еще заварил травы от лихорадки и заставил выпить. Настой был горький и противный на вкус, но обитателя пещеры он привел в чувство.
Увидев Арджуну, тот нахмурился и спросил:
— Зачем ты пришел, сын ариев?
Накула сначала удивился обращению, а потом сообразил, что парень-то — из дикарей, темнокожий, волосы заплетены в косички и повязаны цветным платком. И шнура через плечо нет. И браслеты какие-то… не такие, словом.
Арджуна, к удивлению Накулы, смутился и ответил, запинаясь:
— Я просто… ну, подумал, что ты один здесь… и что тебе больно… рана может воспалиться, а мой брат… он умеет лечить.
Варвар поджал губы и отвернулся, баюкая руку.
Накула в который уже раз вздохнул и вытащил из узелка половинку лепешки, которую вообще-то приберегал для себя.
— Поешь, пожалуйста, — попросил он. — Я вечером еще принесу. И молока тоже.
В ашрам они вернулись бегом и крадучись, но, кажется, никто их отсутствия не заметил.

К вечеру Накула припас горшочек пахты и, пряча его в тайничке у холодного родника, увидел там же тыквенную долбленку с творогом и завернутый в листья рис. Арджуна явно не пожалел своей доли еды для варвара.
Солнце еще висело над кромкой леса, когда Арджуна и Накула добрались до пещеры. Экалавья, заслышав их шаги, встрепенулся и схватился за дротик — неловко, левой рукой.
— А, это вы…
— Ага, — сказал Накула, одной рукой прижимая к боку узелок со снадобьями и долбленку с творогом, а другой вытаскивая из волос колючую веточку. — Как рука? Болит?
— Меньше, чем вчера, — сказал Экалавья и, отвернувшись, добавил: — Спасибо.
Пока Накула опять промывал, чистил и перевязывал рану, Арджуна сидел у входа в пещеру, спиной к ним. Накула знал, почему — Арджуна был скор на слезы, от жалости ли, от радости, от горя или от ярости, и не любил это показывать. Накуле тоже было жалко Экалавью, но он хотя бы мог помочь. А еще он заметил, что в этот раз Арджуна не взял с собой лук, с которым обычно не расставался.
И на следующий день тоже.
Они прибегали перед рассветом или к закату, приносили еду, которую удавалось утаить от зоркого ока наставника, Накула менял Экалавье повязку, а Арджуна сидел или стоял у входа в пещеру. С Накулой Экалавья немного разговаривал, а с Арджуной — ни слова. Наконец рана зажила настолько, что Экалавья мог двигать правой рукой и даже держать нож.
Собираясь вечером удрать из ашрама, Накула увидел, как Арджуна прячет под чадаром туго свернутый защитный ремень-годху и наматывает на запястье запасную тетиву. Накула хотел спросить, зачем это, если лук Арджуна опять не берет, но решил, что лучше промолчать и понаблюдать.
Экалавья ждал их — сидел под деревом у входа в пещеру, незаметный в своей неподвижности. Пока Накула осматривал его руку, Арджуна зашел в пещерку и вышел с луком в руках. Оборванная, размякшая тетива свисала с кончика рога — видно, лук долго был в небрежении.
Арджуна очистил его от грязных обрывков, завязал на нижнем конце свою тетиву, плавно и осторожно согнул лук, натягивая его.
— Зачем? — спросил Экалавья, впервые обратившись прямо к Арджуне.
Тот подошел.
— Учитель поступил с тобой несправедливо, — твердо сказал Арджуна. — Я правда позавидовал тебе, но мне надо было всего лишь учиться дальше, тренироваться еще! Я бы сам обошел тебя!
Его голос зазвенел от обиды.
— А так нечестно!
Арджуна вытащил из-за пояса защитный ремень — из прочной буйволовой кожи, слегка уже потертый.
— Дай мне руку!
Экалавья не двинулся. Арджуна сам намотал ему защиту на предплечье, закрепил конец ремня и сунул Экалавье лук. Тот привычно, не думая, сжал пальцы на перехвате.
— Мой дядя Дхритараштра — слепой, — сказал Арджуна. — Но он великий воин. Он умеет стрелять на слух и сражаться один против многих.
— Я слышал о вашем царе, — проговорил Экалавья. — Что толку с того, что он это умеет? Разве он сможет выйти на поле боя?
Арджуна помотал головой.
— Это не важно. Важно — что он не подчинился своей слепоте.

Экалавья долго сидел, разглядывая то свой лук с чужой тетивой, то потертый ремень из буйволовой кожи, обвивший его правое предплечье. Правое. Чему тут удивляться? Он же видел, что этому смуглому мальчику все равно, с какой руки натягивать лук. Случайно ли он дал Экалавье лук в правую руку — не в левую?
Экалавья встал. Неловко, непривычно поднял лук, наложил стрелу. Было неудобно целиться с другой стороны, неудобно натягивать тетиву. Он выстрелил. Тетива больно ободрала большой палец, хлопнула по защите на предплечье. Стрела глухо ударила в землю. Экалавья бросил лук и колчан, сел на траву и закрыл лицо руками.
Он ненавидел их — этих колесничных воинов, которые много поколений назад пришли с севера и с запада. Там, по берегам ушедшей реки Сарасвати, они захватывали города — некогда шумные и многолюдные, но пришедшие уже в упадок. В долине Инда Экалавья видел развалины такого города, трогал желтые прочные кирпичи его стен… Арии, люди колесниц, были высокомерны и звали таких, как Экалавья, дасьями — рабами. Они не желали смешивать свою кровь со смуглыми пастухами и земледельцами. Они лили в священный огонь масло и возносили молитвы своим богам — царственному Митре, грозному Варуне, неистовому Рудре, громовержцу Индре, солнечным всадникам Ашвинам… Но менялись поколения, и все чаще в молитвах ариев имя Рудры заменялось именем Шивы, покровителя скота, которому поклонялись еще до их прихода, называя его Пашупати. И безымянный древний бог-хранитель сливался с арийским Вишну, победителем змея, а Вишну все чаще изображали смуглым до черноты, с пастушеской флейтой, как покровителя стад, обитавшего с незапамятных времен по берегам Ямуны.
Что они знают о мире, эти пришельцы?
Об одном они знали больше, чем нишадхи — о войне. О том, как стрелять из лука и метать копье. Никто из сородичей Экалавьи не умел так, никто не мог спустить с тетивы сразу тысячу стрел, никто не мог затмить стрелами солнце. Экалавья всегда хотел большего, чем мог получить от отца и стариков своего племени. Он пошел за знанием к ариям — и что теперь?
Его разрывало между отчаянием, жалостью к себе и крохотной надеждой, подобной одинокому огоньку в кромешной тьме. Гордыня ариев не знала границ — они возвели на трон слепого царя, но боги не разгневались на них. Быть может, потому что даже слепым их царь оставался воином?
Экалавья поднял лук.
Между деревьями догорал красный краешек солнца.
Как сражается слепой? На звук. На дыхание. На движение воздуха.
Как он, Экалавья, делает все искалеченной рукой? Ставит пальцы по-другому. Придерживает чашку не большим пальцем, а указательным…
Он взял стрелу, наложил на тетиву, придерживая указательным и средним. Оттянул — не получилось плавно, повторил. Стрела замерла, указывая острием на уже почти невидимую мишень. Экалавья закрыл глаза и выстрелил.

Шли годы. Он сражался за царя Магадхи Джарасандху, а когда вероломные арии убили его - сделался мстителем. Не раз и не два он выпускал тысячи стрел по войску вришниев, заставляя их отступать, пока их царь не выехал навстречу ему. Против солнца он казался лишь темным силуэтом в сверкающей высокой короне. Экалавья не увидел стрелы - словно солнце из-за спины вришнийца ударило его в грудь и в голову, жалобно застонала не вовремя отпущенная тетива, и наступила тьма.
Где-то в ее глубине журчала вода и свирель вторила ее переливам. Экалавья открыл глаза и увидел рядом с собой бога пастухов с золотой дудочкой, в золотой высокой короне. Бог был на кого-то похож, но Экалавья не мог вспомнить, на кого. Что-то неуместное было в его облике, и взгляд Экалавьи долго блуждал по темной фигуре, складкам желтого шелка и сверкающим ожерельям, пока не зацепился за годху на его правой руке — вытертый ремень из буйволовой кожи, которым лучники обматывают предплечье для защиты от удара тетивы. Тогда он вспомнил.

Примечания
Джарасандха царь Магадхи, враг ядавов и лично Кришны. Убит Бхимой в поединке.
вришнии - потомки Вришни, то же, что и ядавы.

Вопрос: Нравится?

1. Да		0	(0%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		0

@темы: Махабхарата, фанфики, ЗФБ-17

---

Махабхарата: Сватовство

Название: Сватовство
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 711 слов
Персонажи: Самба/Лакшмани
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: сын Кришны оригинальным образом сватается к дочери Дурьодханы
Примечание: источник сюжета - "Харивамша", приложение к "Махабхарате", предположительно более позднее.

Во тьме сначала разлилось теплое золотое сияние, потом показался огонек, укрытый розовой раковиной ладони. Самба даже зажмурился, пережидая, когда отвыкшие от света глаза перестанут слезиться. Огонек замер с той стороны решетки. В неверном робком свете проступила неровная кладка стен, вырастающие из тьмы тени и закутанный в яркий шелк девичий стан.
— Зачем ты пришла, дочь Бханумати? — спросил Самба и удивился, как резко и хрипло прозвучал его голос.
Девушка поставила светильник на выступ в стене, опустила на пол оплетенную тыквенную долбленку и узелок, тряхнула рукой — благородные девушки не приучены носить тяжелое. Самба смотрел, как она двигается — плавно, уверенно, так, что не звенит ни тяжелое ожерелье, ни браслеты. Девушка протянула ему чашку с водой сквозь решетку. Самба осторожно взял ее за края, выше тонких пальцев, выкрашенных хной. Ему хотелось коснуться как раз не глиняного бока чашки, а теплой руки, но он сдержался. Вода была чистой и прохладной.
— Зачем ты это сделал, царевич? — спросила девушка.
— Я захотел тебя в жены, едва увидел — давно, очень давно, и надеялся, что ты не откажешь мне. Но ты даже не посмотрела на меня!
— И ты решил, что если украдешь меня прямо со сваямвары, то это будет великий подвиг?
Самба широко улыбнулся.
— Великий Бхишма увез со сваямвары трех кашийских царевен, твой отец увез твою мать — неужто он думал, что не сыщется других отважных?
Лакшмани фыркнула.
— Если я так тебе противен — зачем ты пришла? — спросил Самба.
Против света ее лицо было почти неразличимо, она была темным силуэтом, окутанным алым шелком.
— Я помогу тебе выбраться отсюда, — сказала она. — Но обещай, что сразу уедешь в Двараку.
— А ты? Поедешь со мной?
Она покачала головой.
— Нет.
— Почему?
— Я не могу.
— Почему?
Дома Самбу считали самым упрямым из множества родных и сводных братьев. И недаром.
— Ты — сын Васудевы Кришны. Он друг Арджуны, союзник Пандавов, а они — враги моему отцу! Как я могу уехать с тобой?
Самба стиснул прутья решетки до боли в пальцах.
— Но ты же выходишь замуж не за моего отца! И я не враг твоему отцу! Почему счастье твоей жизни должно зависеть от его вражды?
Лакшмани топнула ногой так, что зазвенел ножной браслет.
— С чего ты взял, что ты — счастье моей жизни?
Самба улыбнулся по-настоящему.
— Потому что ты смотрела на меня. Ты улыбалась мне — и больше никому. Каждый раз, как мы встречались, ты говорила со мной. И разве ты не просила своего отца пощадить меня?
— Как мог отец не пощадить племянника своего учителя?
— Ты думала, что я без сознания, но я слышал, Лакшмани. Я помню, как твоя рука касалась моего лица. Больше всего я сожалею, что проиграл. Прости.
— Я не могу выйти за тебя замуж! — с отчаянием в голосе воскликнула Лакшмани. — Твой отец убил моего деда! Неужели ты возьмешь в жены дочь асурьи?
— Я хочу взять в жены тебя, а не твою мать! И уж тем более не твоего деда!
Лакшмани против воли хихикнула, прикрыв губы ладонью.
— Кем я буду в доме твоего отца, сын Джамбавати? Твоя мать тоже враг моего рода, она не примет невесткой женщину из рода Наракасура! Да еще без приданого.
— Моя мать, конечно, дочь медвежьего царя, но клянусь тебе, ни одна из жен моих братьев от нее не пострадала. И потом, твоя мать ничем не хуже моей — говорят, что она очень сильна и в борьбе не уступает твоему отцу. Это правда?
— Правда.
— Ну вот, видишь! Я свою тещу уже заранее боюсь.
— Хватит! Как ты не понимаешь, что это невозможно!
— Послушай, это ведь старый обычай — помириться двум династиям через брак детей. Мой отец точно не будет возражать.
— А он знает, что ты уехал на мою сваямвару?
Самба покаянно опустил голову.
— Ты глупец и упрямец, сын Джамбавати, и всегда был таким, с самого детства.
— Но ведь ты меня все равно любишь?
Не отвечая, Лакшмани закрыла лицо покрывалом и убежала.
— Ну вот, — сказал Самба, тяжело опускаясь на пол возле решетки. — Сказать “нет” не позволяет совесть, сказать “да” — гордость. Как всегда.
Он вздохнул, потом просунул руку между прутьями и с трудом дотянулся до оставленного девушкой узелка. Не сразу, но подцепил пальцами ткань и подтянул узелок к себе. Там оказались свежие лепешки, нарезанное полосками мясо и зелень. Он ел, глядя на огонек светильника, который Лакшмани позабыла в темнице, а когда масло выгорело и фитиль зачадил и погас, ощупью нашел охапку сухой травы, служившую ему ложем, и заснул. Во тьме его снов огонек светильника озарял лицо и руки Лакшмани, которая ладонью защищала огонек от ветра.

Примечания

Самба - сын Кришны и Джамбавати, третьей его жены, дочери царя медведей Джамбавана (советника царя обезьян-ванаров Сугривы в "Рамаяне"). Родился по благословению Шивы, которое Кришна испросил для Джамбавати, не имевшей детей. Навлек на ядавов проклятие брахмана, которое стало одной из причин побоища на палицах (подробнее см. "Маусалапарва")
Лакшмани - дочь Дурьодханы и его супруги Бханумати, дочь царя Праджьотиша Бхагадатты, сына убитого Кришной и его женой Сатьябхамой Наракасура. Самба украл ее со сваямвары, но увезти не смог, поскольку за ним в погоню пустились пять лучших великоколесничных воинов Хастинапура. Самба оставался в плену, пока его дядя Баларама не разрешил этот конфликт.

Вопрос: Нравится?

1. Да		0	(0%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		0

@темы: Махабхарата, фанфики, ЗФБ-17

---

Махабхарата: Встреча

Название: Встреча
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 707 слов
Персонажи: Арджуна/Субхадра, Абхиманью
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G— PG-13
Краткое содержание: после тринадцати лет разлуки Арджуна приезжает в Двараку, где живут его жена и сын.
Примечание: под влиянием "Махабхарата 2013"

Конечно, она ждала, что Арджуна скоро приедет. Один или с кем-то из братьев. В ожидании все валилось у нее из рук, ничто не шло на ум — только он, и как они встретятся, и что он скажет о сыне… Абхиманью был удивительно похож на отца — не лицом, даже не статью, тут он пошел скорее в мать Субхадры, был таким же круглолицым и невысоким. Нет, он пошел в отца нравом и повадками. Быть может, все прирожденные лучники похожи? — гадала Субхадра. И тут она увидела его — ее сын шел со стороны стрельбища, с луком в руках, веселый и радостный, и его обнимал за плечи… о боги, Арджуна! Арджуна шел рядом с ним — в белом и золоте, как прежде, и издали казалось, что он не изменился.
Субхадра заметалась, отдавая приказания служанкам, те разлетелись стайкой вспугнутых птиц, мешая друг другу и выполняя противоречивые приказы хозяйки, но к тому моменту, как гость взошел на крыльцо, Субхадра уже стояла в дверях, и в руках у нее было все, что нужно для благословления супруга, вернувшегося домой. Она помнила, что подходила к зеркалу и даже что-то поправляла, но не помнила, что увидела в полированном серебре. Тринадцать лет, о боги, и только недавно Джата закрашивала ей седину басмой, и морщинки в уголках глаз уже не берут притирания…
Подойдя к ней, Арджуна отпустил сына и склонился к ее ногам. Белый чадар подмел концом ступени. Субхадра смахнула слезы с ресниц и дрогнувшим голосом произнесла благословение. Арджуна выпрямился — он стоял слишком близко, и их разделяло только блюдо со светильником. Субхадра, словно во сне, провела им из стороны в сторону и отдала служанке.
— Субхадра, — сказал Арджуна, протягивая к ней руки.
Она плохо видела его из-за слез, она попыталась сказать, что положено говорить, но горло перехватило, а он обнял ее, и Субхадра обнаружила, что плачет от счастья , уткнувшись мужу в плечо, как какая-нибудь купеческая жена, что, несомненно, не подобает царевне из рода Яду, но зато изгоняет тревогу и способствует счастью. Тем более что Арджуне тоже было все равно, подобает ли царевичу из рода Куру со слезами на глазах обнимать жену прямо у дверей ее покоев.
Абхиманью постоял, глядя на родителей, на высовывающихся отовсюду служанок матери, и ушел к себе. Он умылся, переоделся, даже расчесал волосы — и подумал мельком, что хоть в этом он похож на отца, у того такие же иссиня-черные непослушные кудри.
Вот так живешь на свете шестнадцать лет, слушая рассказы об отце, и представляешь его величественным, с чеканным профилем, статным, высоким, как дядя — а приезжает невысокий человек, гибкий и ловкий, как танцор, ловит небрежно твою стрелу, ломает и кидает обломки в тебя и троих твоих двоюродных братьев. Прадьюмна уклоняется, Самба получает точно в лоб, Симха отскакивает в сторону, а ты ловишь рукой железное острие прямо перед лицом и понимаешь, что проделать такое мог только один человек на свете…
Когда Абхиманью вошел, мать и отец уже сидели за столом, и мать подавала отцу чашу с вином. Лицо у нее сияло, словно полная луна. Абхиманью не помнил, когда видел ее такой счастливой.
Мать сама кормила их обоих, подкладывая самое вкусное, пока отец не усадил ее рядом с собой. Они ели с одного блюда, и это было так легко, по-домашнему, привычно. Образ возвышенного героя, перед которым Абхиманью смущался и чувствовал себя ничтожным, рассыпался. Живой человек оказался проще и светлее. Абхиманью казалось, что они знают друг друга не несколько часов, а всю жизнь, что много лет подряд каждый день они вот так сидели за трапезой, и каждый день отец обсуждал дела с матерью и отвечал на вопросы сына.
Стоило подумать о том, что все было не так, что тринадцать лет изгнания, навязанного царем Дхритараштрой и его сыном, украли у Абхиманью вот это все, как в сердце вскипал гнев.
Вечером Абхиманью, как всегда, пошел пожелать матери доброй ночи, но остановился в дверях, надеясь, что его не заметили. Мать сидела на своем любимом диване, глядя на сад, а отец сидел рядом на полу, у ее ног, обняв ее за талию и положив голову к ней на колени. Мать перебирала его волосы, и глаза у нее подозрительно блестели.
Абхиманью неслышно отступил назад, так, чтобы его скрыла занавесь. Его трясло от ярости — у матери тоже отняли эти годы, отняли мужа, унизили ее любимую подругу… Ему хотелось плакать, и, как всегда в такие минуты, он вспомнил тяжесть лука, напряжение тетивы, мысленное усилие, рождающее стрелу…
Будет война. И месть.

Примечания

Арджуна - средний из Пандавов, сын Индры.
Субхадра - вторая жена Арджуны, сестра Кришны и Баларамы
Абхиманью - их сын

Вопрос: Нравится?

1. Да		0	(0%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		0

@темы: Махабхарата, фанфики, ЗФБ-17

---

Миры Панкеевой: It's Magic!

Совсем забыла про этот фанфик, сегодня напомнили. Пусть тоже будет здесь.

Название: It's Magic!
Автор: Альвхильд
Бета: Lake62, авторская вычитка
Размер: мини, 2 254 слова
Персонажи: Жанна Трезон (НЖП), ОЖП
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: дочь Камиллы – прирожденный огненный маг. Что с ней стало, когда магия исчезла?

Мадам Маро смотрела играющих во дворе девочек из окна своего кабинета на втором этаже. Воспитанницы школы-пансиона бегали, прыгали через скакалку, шушукались по двое-трое, писали что-то друг другу в обменные дневники, радовались ранней зелени. Эту картину портило только одно — девочка лет семи или восьми, которая уже второй час сидела под деревом в одной и той же позе. К ней никто не подходил, не тревожил, не пытался вовлечь в игру. Это было бесполезно — Жанна Трезон угасала. Мадам Маро поняла это еще в последние дни зимы. В мире, который внезапно лишился магии, ребенок со столь сильным магическим даром обречен. Покойный месье Маро был магом, и его вдова кое-что знала об этом. Андре, слава всем богам, не дожил до вторжения армий Повелителя и конца магии. Что бы он сказал, что бы сделал?
Жанну привезла в пансион ее мать — модно и дорого одетая женщина ослепительной внешности. Не красивая, нет — очень привлекательная. Из ее обмолвки следовало, что она прибыла в Клермон телепортом. Мадам Маро лишь удивилась, что эта женщина хочет отдать свою дочь в ее не слишком популярный пансион. Родители юных девиц хотят, чтобы их дочери обучались домоводству, хорошим манерам и немного играть на клавикордах. В пансионе мадам Маро девочек учили естественным наукам, языкам, плаванью, фехтованию и верховой езде, шить и вязать, а еще основам медицины. Сама Изабель Маро окончила голдианский университет и была убеждена в негодности старой системы. Возвращаясь к Жанне и ее матери — рекомендательного письма из прежнего пансиона у девочки не было. Мать попрощалась с ней и уехала, а худенькая девочка с косичками-мышиными хвостиками осталась.
О семье она не говорила, но директриса и учительницы отмечали, что одежда и все вещи у Жанны были наилучшего качества. Еще и письма приходили каждую неделю — с той почтой, которую доставляют телепортом. Первую неделю все еще гадали насчет семьи и обстоятельств Жанны, а на вторую неделю она нечаянно подожгла портьеру в танцевальном зале. «Случайно», — сказала она, глядя на директрису честными глазами со слишком большой для чистокровного человека радужкой. Мадам Маро сначала вздохнула — не хватало ей еще огненной магички с эльфийской кровью в воспитанницах! — потом улыбнулась и пообещала Жанне, что найдет ей учителя.
Она в тот же день написала письмо старому приятелю мужа и попросила посоветовать наставника для способной девочки. Насколько она знала, вакансия городского мага в Клермоне уже много лет была свободна, так что без дела и доходов маг тут сидеть не будет. Через неделю пришел ответ с рекомендациями, мэр Клермона уже потирал руки в ожидании — и вдруг все кончилось. Резко, в одно мгновенье.
Погасли осветительные шары, амулеты превратились в обычные украшения, храмовые мистики утратили Силу. А маленькая Жанна перестала говорить и день от дня становилась все тише, все прозрачней.
Директриса отвернулась от окна, прошлась по кабинету.
— Надо решаться, — пробормотала она себе под нос. — А то ведь будет поздно.

Оба уцелевших клермонских храма были обвешаны голубыми флагами с белым крылатым конем, чтобы прикрыть пустые постаменты статуй. От христианской церкви, что стояла за ратушей, остались только стены и фундамент — священник отказался впустить пришельцев, а нечисть, которую пришельцы послали на штурм, рассыпалась прахом, едва входила в ограду. Поэтому пришельцы натащили к стенам хвороста и подожгли. Впрочем, в ограду они все равно боялись заходить. Когда карета проезжала мимо закопченного остова, мадам Маро украдкой перекрестилась. У бывшего храма Вечного Воителя карета остановилась. Кучер помог выйти директрисе и ее воспитаннице.
— Не ходили бы вы, мадам, — сказал он вполголоса, оглядываясь на чужеземных солдат с винтовками, которых вокруг храма было гораздо больше, чем местных жителей.
Рожи у пришельцев были самые разбойничьи, а иные — настолько изуродованные с самого рождения, что смотреть страшно.
Мадам Маро взяла Жанну за руку и решительно зашагала ко входу в храм.
Внутри было пусто и гулко, на сером истоптанном полу пылали яркие пятна света, окрашенного уцелевшими стеклами витражей.
— Здесь есть кто-нибудь? — спросила мадам Маро куда-то в глубину зала.
Послышались быстрые шаги, и из бокового притвора вышел, почти выбежал молодой человек в наспех натянутой голубой рясе.
— Добры день! — поздоровался он по-ортански.
Даже без акцента его нельзя было принять за галлантца или ортанца — другой тип лица, слишком загорелая кожа, немного другой разрез глаз.
— Добрый день, монсир, — ответила директриса. — Не могли бы вы помочь нам?
— Радость помогу, ме даме, — ответил служитель.
— Мне нужен маг. Действующий маг. У вас же есть?
Пришелец запустил руку в густые каштановые волосы и потянул их.
— Я есть маг, ме даме, — сказал он. — Чем помогать?
Мадам Маро уложилась в несколько простых фраз. Она помнила, что человек, который плохо говорит на твоем языке, всегда выглядит глупее, чем есть, и делала на это поправку.
Пришелец выслушал ее, сурово сдвинув брови.
— Маг женщина не надо, — тихо сказал он. — Опасно быть.
— Девочка погибнет, если мы не найдем способа ей помочь.
Пришелец скорбно заломил брови и задумался. На девочку с лицом, словно припорошенным серой пылью, он не смотрел.
Мадам Маро поняла, что ее предположения насчет Повелителя оказались верными, и развернулась к выходу. Жанна покорно шла за ней.
Пришелец догнал их и дернул директрису за рукав.
— Здесь оставаться плохо, — сказал он. Оглянулся — в храме было пусто, только они трое стояли напротив пустой ниши, в которой раньше красовалась статуя Вечного Воителя, изваянная, по слухам, с короля-воина Огюстена II. Осколки мрамора до сих пор валялись за постаментом. — Север есть магия — Поморие, Лондра. Езжать туда надо.
— Благодарю вас, — ответила директриса.
— Нет благодарность. Мы, я повинен. Повелитель взял мою сестру. Она была маг. Езжать отсюда.
Он порылся в вырезе мятой голубой рясы и добыл значок на цепочке.
— Есть пропуск. Везти ее родственники, болеть.
— Я что-нибудь придумаю, — сказала мадам Маро, сжимая значок в кулаке. — Спасибо.
За порогом обстановка изменилась. Чужеземные солдаты кучкой стояли возле кареты, переговаривались. Мадам Маро незаметно сунула руку под плащ, нащупала рукоятку новомодного пятизарядного револьвера.
Кучер открыл дверь, подсадил в карету Жанну, и тут рядом с дверцей возник солдат. Этот был довольно благообразен по сравнению с некоторыми своими товарищами, разве что половину лица покрывали мелкие бледные бородавки.
— Приготовьтесь гнать изо всех сил, Жерар, — сказала мадам Маро и потянула из-под плаща револьвер — плавным, не настораживающим противника движением.
Солдат вдруг съежился и отшатнулся.
Мадам Маро оглянулась — позади нее стоял пришелец-маг и смотрел на бородавчатого с нехорошим прищуром.
Бородавчатый залопотал оправдания, но маг поднял руку — и он рухнул, хватаясь за горло и хрипя.
— Наказание. Он не умереть, — сказал маг. — Езжать, пожалуйста.
Вернувшись в пансион, мадам Маро отвела Жанну в дортуар и приказала собираться. Потом вызвала мисс Гласфорд, свою заместительницу.
— Я уезжаю, Анна. Если кто будет спрашивать — поехала к родственникам в Трево.
— Девочка поедет с вами? — спросила мисс Гласфорд, поправляя очки.
— Да. Но об этом никто не должен знать.
— Дилижанс в северном направлении отходит через час.
— Спасибо, Анна.
Жанна с небольшим чемоданчиком уже ждала на заднем крыльце.
— Ты взяла теплые вещи? — спросила ее директриса.
— Да, мадам.
Другая девочка на ее месте плакала бы: «Хочу к маме!» или что-нибудь в этом роде. Жанна молчала.

Дилижанс был заполнен едва наполовину. Все, кто мог удрать от пришельцев, удрали еще в конце зимы, вместе с отступающими из столицы королевскими войсками. Дороги сделались опасны, и ездили теперь только от большой нужды. По счастью, северный тракт считался стратегическим направлением, солдаты Повелителя хоть как-то да охраняли его. Пассажиры приглушенными голосами пересказывали друг другу истории о том, что творилось на других дорогах, про разбойников, шайки дезертиров, обнаглевших диких троллях, бродячих зомби и налеты вампиров. Жанна сидела рядом с мадам Маро и ни на что не реагировала — смотрела сквозь попутчиков. Не отзывалась на попытки заговорить и, кажется, все время пребывала в странной полудреме. На третий день пути, когда кучер решил сделать остановку, из лесу выскочили два тролля и с ревом бросились к карете. Охрана принялась стрелять. Мадам Маро опустила стекло в дверце, достала револьвер и уперла руку поудобнее. В тролля попало уже не меньше пяти пуль, а он все пер, размахивая дубиной. Молясь, чтобы лошади не дернули, мадам Маро прицелилась и выстрелила — раз, другой, третий. Тролль заревел, бросил дубину и схватился за лицо. Между толстыми корявыми пальцами текла черная кровь.
— Гони! — крикнул охранник, перезаряжая винтовку. — Гони!
Карета рванула с места и покатила дальше. Второй тролль не стал ее преследовать.
— Вы нас спасли, мадам, — дрожащим голосом произнес один из попутчиков, похожий на торговца средней руки. — Благодарение Вечному Воителю, вы попали!
Жанна, кажется, даже не пошевелилась. Она сидела, опустив голову, с полузакрытыми глазами, и казалась совсем больной.
В Трево приехали вечером. Здесь еще лежал местами снег, а река, обозначавшая границу с Лондрой, стояла подо льдом. У моста жгли костры солдаты-пришельцы со своими дальнобойными винтовками, улицы были пусты. Мадам Маро закинула за плечи мешок с пожитками — по дороге она постепенно меняла одежду себе и девочке, и теперь они походили больше на местных фермеров, чем на директрису пансиона и ее воспитанницу. Зато одежда была куда удобнее и теплее.
Поначалу мадам Маро рассчитывала остановиться у своего кузена на пару дней, осмотреться и найти подход к каким-нибудь контрабандистам — а их в Трево всегда было достаточно. Но дом кузена оказался пуст и брошен — соседи сказали, что Венсан уехал еще до прихода пришельцев и увез всю семью. Можно было переночевать в промерзшем насквозь доме, можно было пойти искать гостиницу, где почти наверняка они привлекут внимание пришельцев…
Лед, подумала мадам Маро. Пришельцы стерегут мост, потому что могут не знать.
Когда они оставили позади последний дом, уже стемнело. В перелесках и по берегам лежал снег, покрытый зернистой корочкой весеннего наста. Под Жанной слежавшийся снег почти не проседал, а мадам Маро проваливалась по щиколотку. Она устала, но шагала и шагала, вытаскивая ноги из вязкой стылой массы — если не сейчас, то никогда, если не сегодня, то хуже смерти.
Берег в этом месте, как с детства помнила мадам Маро, полого спускался к воде. Под снегом не было заметно перехода. И она не сразу поняла, что они ступают уже по льду — по ненадежному весеннему льду, который в любой миг может раскрыться под ногами в стылую черную воду.
— Жанна, — сказала мадам Маро. — Если я скажу тебе бежать, беги. На тот берег. Тебя лед выдержит. Ты поняла?
Она думала, что Жанна промолчит или отрешенно скажет: «Да, мадам». Но девочка тряхнула головой и сказала:
— Нет. Я не пойду без вас.
Ругать, просить, приказывать — бесполезно, поняла мадам Маро. Значит, остается не провалиться.
Луна светила сквозь тонкую пелену облаков, и все вокруг было тускло-белым или черным. Мадам Маро в который раз позавидовала эльфийским глазам Жанны — та шла, не спотыкаясь. Когда-то давно речка казалась маленькой Изабель небольшой, совсем узкой. Теперь же путь между берегами занял, казалось, целую вечность.
Наконец под ногами заскрипел не прогибающийся опасно лед, а едва прикрытая снегом галька. Мадам Маро остановилась, переводя дыхание, и вдруг краем глаза уловила сзади какое-то движение.
— Там люди, — сказала Жанна. — Только они… как неживые.
Зомби.
Проклятье. Зомби наплевать на границу, граница-то тут условная, и на лондрийской стороне до ближайшего жилья — идти и идти, а тракт пуст. На что она рассчитывала, пускаясь в эту ночную авантюру с ребенком? Пуля зомби не остановит, а найти в этом черном ночном лесу осину… Да она и днем бы не нашла. И все равно мадам Маро взяла револьвер в одну руку, а другую подала Жанне:
— Идем, деточка.
И они пошли.
Мадам Маро чувствовала, что Жанна совсем выбилась из сил, но девочка переставляла ноги, как механическая кукла, только дышала тяжело. А сбавить темп нельзя, темные силуэты и без того неуклонно приближаются. Тропа вдоль берега вывела их на просеку — все, как помнила мадам Маро… нет, маленькая Изабель дю Серрен. Быть может, на выстрелы прибежит лондрийская пограничная стража — должны же они усилить патрули по военному времени? Возле тракта всегда было много пограничной стражи. Но стрелять нельзя — в темноте она не сможет толком прицелиться, а патронов в барабане всего пять, и вряд ли она сможет быстро перезарядить револьвер закоченевшими пальцами.
— Ты не замерзла? — тихо спросила она у Жанны.
Девочка помотала головой.
Ну, будем надеяться, что поморские меховые сапожки, шубка и пуховый платок не дадут ей замерзнуть. Надо было и себе купить такой же, и те варежки, потому что перчатки, даже двойные, даже из лучшей шерсти, уже не греют. Что помогает против зомби? Ну, кроме осины? Что помогает против зомби? Последние слова она пробормотала вслух.
— Огонь, — сказала Жанна. — Огонь помогает.
Развести костер. На это нужно время, нужен сухой хворост. Нет времени, и по такой темени они ничего не найдут, две потомственные горожанки в зимнем лесу…
Жанна споткнулась и упала. Выругавшись про себя словами, которые порядочная женщина, наставница юных девиц, и знать-то не должна, мадам Маро подхватила Жанну на руки. Та вцепилась ей в плечи и обхватила ногами талию — умница, для того, чтобы стрелять, нужна хотя бы одна свободная рука.
По этой дороге явно постоянно ездили, снег в колеях был укатан до твердости. Значит, уже близко деревня, или гостиница у тракта, или что тут еще.
— Они близко, — вдруг сказала Жанна. — Там человек.
— Взять живыми! — донеслось сзади.
Кричали по-галлантски, значит, эти зомби — несчастные галлантцы, погибшие солдаты или… проклятье, что за манера рассуждать на отвлеченные темы…
Мадам Маро поставила Жанну на землю.
— Беги, деточка.
Развернулась и выстрелила. Одна из неуклюжих теней пошатнулась. Не тот. Мадам Маро прищурилась. Вот этот, он как-то ловчее, и держится позади, но на фоне белой полосы дороги его хорошо видно… Две пули — подозрительная тень взмахнула руками и с воплем рухнула.
«Поздно, — подумала мадам Маро. — Приказ он уже отдал».
Она посмотрела на Жанну.
Та стояла и оглядывалась с видом человека, которого внезапно разбудили. Потом вдруг засмеялась.
Мадам Маро не успела испугаться.
Жанна вытянула руки вперед, и с ее ладоней сорвалось яркое пламя.
Когда мадам Маро проморгалась, она увидела пылающую ель на обочине, лужи растаявшего снега и черные горелые силуэты в лужах.
Жанна улыбалась, глядя на огонь. Потом пошатнулась и рухнула в снежную кашу.
Когда их нагнал лондрийский пограничный патруль, мадам Маро шагала, механически переставляя закоченевшие ноги, и прижимала к себе потерявшую сознание девочку. Она считала шаги, сбивалась, начинала считать снова, и не сразу заметила в предрассветных сумерках, что ее окружают всадники.
— Слава богам, — сказала она, разглядев форменные плащи и высокие меховые шапки лондрийской пограничной стражи. — Офицер, эту девочку нужно срочно к целителю. И… у вас тут поблизости есть маг?

Вопрос: Нравится?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

@темы: другое, фэнтези, фанфики, ФБ-15

---

Махабхарата: Канун Кали-юги

Название: Канун Кали-юги
Автор: Альвхильд
Размер: мини, 1319 слов
Источник: Махабхарата
Персонажи: Васудева Кришна
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: десятая ночь битвы. Кришна размышляет о справедливости и любви.
Примечание/Предупреждения: "Черный Баламут"? Забудьте.

«В век Кали запрещается совершать следующие пять действий:
приносить в жертву коня, приносить в жертву корову, принимать санньясу,
делать подношения мяса предкам и зачинать детей в лоне жены брата».
(Брахмавайварта-пурана)

Ночью над Курукшетрой веет ветер. Холодные потоки спускаются с дальних гор и катятся по равнине, унося прочь гарь погребальных костров, запахи крови, нечистот и сожженной плоти. Утренняя роса даже прибивает рыжую пыль, от которой у всех к вечеру горят и слезятся глаза. Тут главное — не тереть их грязными руками или краем пропыленного чадара.
И каким облегчением было совершить омовение и облачиться в чистое! От мокрых волос спине становится зябко, и Кришна накидывает чадар на плечи. В первые два дня он еще надевал панцирь, но потом перестал. Все равно ни стрела, ни копье ему не повредят, так зачем таскать на себе лишнюю тяжесть?
Лагерь затихает.
Переговариваются вполголоса женщины, ухаживающие за ранеными, стонут и вскрикивают во сне воины — битва заполняет не только дни, но и ночи, не давая отдыха ни телу, ни разуму. К полуночи ветер унес черную дымку от погребальных костров, заслонявшую звезды, и небеса воссияли над полем битвы во всей своей красоте. Кришна оперся рукой о коновязь и запрокинул голову. В бездонной черноте небесная Ганга несла млечные воды меж звездных берегов, и луна висела одинокой золотой сережкой.
Возле колесницы возился Дарука, проверял оси, ободы и спицы колес. От колесницы и колесничего, что держит в руках поводья, зависит жизнь воина в битве. У коновязи фыркают белые кони Арджуны — чудесный подарок гандхарвов, не раз спасавшие хозяину жизнь. Шветавахана, Дхананджая, Киритин — Арджуна… Друг и брат. Он спит сейчас неверным, тяжелым сном в своем шатре, и в соседних шатрах спят его братья, сыновья и племянники. Завтра им снова идти в бой и убивать своих родичей.
«Лучше бы я не знал, чем все кончится, — думает Кришна. — Я взвалил на них тяжесть, под которой другие сломались бы. Я сам сломался в прошлой жизни. Я так хотел быть правильным, настоящим царем, что изгнал Ситу. Я знал, что она чиста, как священное пламя, я любил бы ее, даже если бы Равана все-таки взял ее силой. Я любил ее — и моя любовь не выдержала испытания молвой. Я испугался. И Сита ушла, она вернулась в землю, из которой вышла. Сита, моя Притха, — когда я смотрю на другую Притху, я вижу тебя. Я называю ее сыновей Партхами, как должен был бы называть своих, я лишь улыбаюсь, когда меня спрашивают с кривыми ухмылочками о моих восьми царицах в Двараке и шестнадцати тысячах жен… А сыновья второй Притхи оказались тверже меня».
Ночью сближаются миры и времена, и Рама сын Дашаратхи вновь приближается к Васудеве Кришне, и трое братьев стоят за его спиной. Смерть и расставание — вот конец всех историй. Образ Рамы истончается, делается прозрачным. Тает, улетая по ветру, улыбка Ситы, и тоска по ней угасает.
Дарака укладывает в колесницу копье, палицу, проверяет кольца на дышле. С той стороны поля, в лагере под красными знаменами, тоже кто-то не спит, кто-то возится с колесницей, кто-то подает раненому напиться…
«Сколько еще придется убивать моим Партхам? Бронза сминается под ударами, камень раскалывается, переходя из огня в холодную воду, и только железо становится острее и тверже. Я хочу нарушить свое слово, призвать Сударшану и выкосить все вражеское войско. Пусть я буду виновен в их смерти, пусть обет Бхимы рассыплется прахом — не надо ему пить кровь Духшасаны, не надо убивать. Но тогда… тогда Дурьодхана склонится перед божественной силой, не перед человеческой. Я все отдал, чтобы в этой битве быть только человеком, наравне с Арджуной. Я не могу — никто не может — переменить душу человека, если он сам того не желает. Как Бхишма. Как брат мой Карна. Как мой брат Дурьодхана…
Я не должен сейчас обращаться к своей божественной сущности, как Арджуна не обращается к небесному оружию. Он один мог бы уничтожить все вражеское войско всего лишь за день — но он никогда не поднимет против людей оружие, дарованное ему богами. Не обрушится на поле битвы огненный дождь, не ударят молнии с ясного неба, оставляя после себя проплешины гладкого стекла и вплавленные в него трупы. Не станут бесплодными земли и скот, ни у кого не вытекут глаза от нестерпимого безжалостного света. И значит, Сударшана не соберет своей жатвы.
Мой любимый брат будет сражаться до победы и улыбаться, хотя сердце его истекает кровью. О Индра, зачем ты вложил в своего сына столько любви и сострадания? Величайший воин среди живущих не должен быть таким мягкосердечным. Но иначе он не стал бы величайшим. Был бы подобен Бхишме, который может желать победы одним и сражаться за других, который не дрогнет, убивая тех, кого любит. Был бы подобен Дроне, которому безразлична цель войны, или безумцу Джарасандхе. Я заставляю его нарушать те правила, которые он считал непреложными. Сумеет ли он пережить это?
Страшнее всего, если я ошибаюсь, и мои Партхи решат, что погубили себя, прибегая на этой войне к уловкам и хитростям, воюя против родичей. Что их правота запятнана этим. О нет, братья-бхараты, вы же видели, как разрывают узы родства, как отбрасывают прочь справедливость — это все делали с вами ваши родичи, а ваш наставник молчал, глядя на это. И вот вы изведали утраты и унижение, и поднялись вновь. Но все будет бессмысленно, если вы, одолев Кауравов, изведав грех, применив ложь и хитрость, откажетесь от пути праведности.
Сможет ли Юдхиштхира после этой войны снова судить беспристрастно, различая добро и зло? Станет ли Бхимасена, истребитель чудовищ, снова человеком? Не окаменеет ли от горя сердце Арджуны? Не станет ли Накула жесток? Не будет ли Сахадэва бояться смотреть в будущее?
И ты, моя возлюбленная подруга, рожденная из пламени, плачешь по ночам о тех, то был убит днем. Нет, Кришни, это не твоя вина. Не ты ее причина. Ты — жертвенное пламя, очищающее жертву. Все нечистое сгорит в твоем пламени — и все очистится.
«Почему праведники страдают? — спрашивала ты меня когда-то давно. — Почему им приходится жертвовать собой и умирать?» Потому что такова природа праведности и цена справедливости, сакхи. Цари знают это. Муж твой Юдхиштхира знает — и платит эту цену без возражений, не ожидая награды. Прости, я ошибся — не все цари знают это. А из знающих мало кто готов платить за справедливость своим страданием. Те, кого называют праведниками, чаще всего думают лишь о собственной чистоте. Посмотри на Бхишму — он служит трону Хастинапура, а не тому, кого считает истинным царем. Посмотри на Дрону — он шлифует искусство войны, как ювелир — камень, но стало ли кому-то тепло рядом с ним? Посмотри на учителей закона, на царей и кшатриев — кто из них снизойдет до защиты женщин, стариков, детей и коров? Царское собрание Хастинапура полно было гордых воинов и знатоков дхармы — но ни один из них не поднял голоса, когда дхарму осквернили.
Ты винишь себя в этой войне? О нет, не тогда началась эта война, когда ты возжелала мести, а когда Духшасана схватил тебя за волосы, забыв о долге кшатрия и родстве. Когда промолчал Бхишма. Когда отвел глаза Дрона. Когда Дхритараштра не остановил своих сыновей.
Спи спокойно, о Кришни, нет на тебе никакой вины. Они все погибнут, сакхи, ибо такова цена справедливости. Они не защитили тебя — и некому защищать их. Расплата ведь неизбежна, кому и знать о том, как не мне?.
И я заплачу, когда придет мой черед — за то, что жил, как человек, и убивал, как человек, нарушал правила и не говорил всей правды. Я умирал уже — и не раз, но все так же боюсь смерти и страдания.»
— Господин! — Дарука почтительно трогает Кришну за плечо. — Господин! Вам надо отдохнуть.
Да, смертному телу нужен отдых, чтобы наутро снова взойти на колесницу и направить коней туда, где от рыжей пыли слезятся глаза, где крики, лязг оружия и потоки крови. И бессмертная душа жаждет отдыха, прежде чем снова выйти навстречу страданиям и горю.
И Васудева Кришна, повинуясь своему колесничему, идет в свой шатер и ложится в постель. Он засыпает, едва коснувшись щекой изголовья, и видит во сне только свет.

Примечания
Чадар — накидка на плечи или через плечо, она же в описываемое время — уттарийя, верхняя часть одежды.
Кришни — имя Драупади, жены Пандавов.
Сударшана-чакра — оружие Кришны, атрибут Вишну.
Рама сын Дашаратхи — предыдущая полная аватара Вишну, призванная явить образец царя и мужа, отстоять достоинство брака, как выражения вечной и неразрывной связи между мужем и женой.

Вопрос: Нравится?

1. Да		1	(100%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		1

@темы: Махабхарата, фанфики, ФБ-16

---

Махабхарата: Алмазные серьги Адити

Название: Алмазные серьги Адити
Автор: fandom Evil Forces 2016
Бета: fandom Evil Forces 2016
Размер: миди, 6003 слова
Источник: "Бхагавата-пурана", "Харивамса", "Махабхарата"
Персонажи: Кришна, Сатьябхама, Нарака, Мура, Адити
Категория: джен, гет
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: злодеяния Наракасура, царя Праджьотиша, покорителя Трех Миров, превысили меру терпения богов, и теперь Кришна и Сатьябхама должны остановить его.
Предупреждения: кровь, война, насилие.
Примечания: непонятные слова см. в конце

Радхика хотела умереть. Она только не знала, как. Ее манила темнота и тишина колодца, но она знала, что колодец не настолько глубок, чтобы утонуть. И река была слишком мелкой в том месте, куда можно было ходить. Другие девушки говорили, что в реке водятся крокодилы. Но при одной мысли о пасти крокодила Радхику начинало тошнить от страха — крокодил же не убивает сразу, он тащит искалеченную жертву в воду, откусывает ноги, жертва кричит, бьется... Нет, если умирать, то не так.
А потом ей приходилось идти прислуживать воинам на царском пиру, и она начинала молиться Индре, чтобы ударил молнией — и ей не пришлось бы снова терпеть прикосновения жадных рук, срывающих одежду, и... и все остальное. Особенно худо было, если ее забирал с собой кто-то из асуров — эти даже не задумывались, что человеческая женщина может не вынести их силы, и каждый раз это было унизительно, больно и стыдно. И наутро кровь стекала по ногам, как время месячных очищений, и приходилось подвязывать к поясу тряпку, чтобы не было заметно.
Первые дни Радхика еще рисовала между бровей тилаку — а потом перестала. Какая разница, из какой она семьи и замужем ли? Приближенным, воинам и слугам царя Нараки все равно, и другим женщинам из числа захваченных во дворце тоже все равно, дочь брахмана или кшатрийка, шудра или вайшья, всех одинаково заставляют работать и ублажать мужчин.
Так что она хотела умереть каждый день и молилась только Индре, прося о молнии, которая испепелила бы ее на месте. Может, в следующем рождении Радхике, дочери брахмана из деревни на берегу Ямуны, повезет больше.

***
Во тьме видно было только женщину, окутанную темным покрывалом. Она пела, и ее голос, негромкий и ясный, летел над бездонной тьмой:

Господа Вишну славлю я ныне —
Того, кто почиет средь моря на змее,
О лотосоокий владыка-хранитель.
Того, кто в горсти держит звезды и землю,
Кто видит сокрытое за небесами,
Чей облик изменчив, как облако в небе,
Исполнен блаженства и благостной силы.
Я славлю владыку, супруга прекрасной
Лакшми, что владеет богатством и славой.
В глазах его — мудрость, покой и познанье.
Я славлю того, кто хранит все творенье,
Кто слух преклоняет к просящим в моленье...
О Вишну, владыка сияющей чакры!

Ее глаза были закрыты, и слезы катились по ее лицу, отрешенно-спокойному, озаренному внутренним сиянием. Размазанное красное пятно на лбу ее было кровью, и кровь текла по шее из разорванных мочек ушей.
Адити, мать дэвов, взывала к своему сыну, рожденному из бездны прежде начала времени.

Во сне было еще сражение — не земное, потому что пламя было там вместо копий и молнии вместо стрел. Сияющие воины, защитники облачного дворца, тонули в накатывавших волнах врагов, подобных черным тучам, и в конце лишь один остался во вратах — его иссиня-черные волосы развевались по ветру, в глазах сияло белое пламя, и молнии срывались с тетивы могучего лука. Но и он был повержен, ибо противник его был неуязвим для дэвов и их оружия...

Сатьябхама проснулась в слезах, понимая, что ей снова приснилось то, что было давным-давно — и то, что совершалось прямо сейчас в высоких небесах, обители дэвов.
Она пошла в святилище, но и там, стоило ей сложить руки и закрыть глаза, как она слышала негромкий ясный голос женщины с разорванными ушами:

Ко господу Вишну взываю я ныне —
К тому, кто в руках держит чакру и лотос,
К тому, кто нисходит, рождаясь, на землю,
К тому, кто потом умирает, как колос,
К тому, кто словам песнопения внемлет...

"Почему я, почему опять я? — мысленно возопила Сатьябхама. — Почему я вижу эти сны, о Нараяна?"
Четырехрукий мурти молча улыбался, протягивая ей палицу и раковину.

***
— Канха!
Нет ответа. И его самого нигде нет — ни в сабхе, ни в его покоях, ни в женской части дворца. Сатьябхама велела идти восвояси всем служанкам, которых переполошила поисками, и задумалась.
Из своих комнат высунулась Рукмини, сочувственно посмотрела на Сатьябхаму и сказала:
— Посмотри, может, он в саду с детьми.
Фыркнув, Сатьябхама удалилась. Медленно и с достоинством. Но за поворотом припустила со всех ног. Вечно его надо искать, когда он нужен!
Ее муж и точно был в саду, играл с малышом Чарудешной. Сатьябхама остановилась, запыхавшись.
— Что-то случилось? — не оборачиваясь, спросил Канха.
— Нарака случился! — зло выпалила Сатьябхама. — Давно уже! Во всех трех мирах случился! Тебе, может, все равно, а мне надоело! Ты ждешь, пока он сядет на небесный престол и оскорбит мать богов? Так ты дождался! Он отнял у нее серьги!
— Как?
— Очень просто! Взял и ограбил, как разбойник, как последний трус! Канха, неужели на него нет управы ни на земле, ни на небе? Породил же господь Вишну такого мерзавца!
Канха улыбнулся. Чарудешна сосредоточенно тянул у него с руки широкий браслет, сопел, старался. Канха тряхнул рукой — браслет остался в руках у малыша, и тот тут же сунул в него ручонку. Канха посмотрел на жену и глаза у него стали круглыми от удивления. Конечно, не каждый день его жена собирается на войну с царем асуров и облачается в доспехи.
— Я выступаю нынче же, — сказала Сатьябхама. — Даже если не смогу его убить — я должна попытаться. Он асур, он, несомненно, имеет дар, защищающий его от гнева Индры и оружия дэвов. Но защищен ли он от людей?
Канха встал, подхватывая на руки Чарудешну.
— Наракасур, несомненно, имеет дар защиты, — медленно сказал он. — Но мы его одолеем.
— Как? — спросила Сатьябхама и, спохватившись, добавила: — Мы?
— Конечно! Неужели ты думала, что я отпущу тебя одну? А кто же будет править твоей колесницей?
— Канха, у меня есть колесничий. Хороший колесничий.
— Но я лучше, — он улыбнулся снова. — Подожди меня.
Сатьябхама вздохнула. Она никогда не могла противиться ему, от его улыбки таяло раздражение и уходил гнев. И потом, он действительно лучше.

***
Войско шло к границам Праджьотиша, и чем ближе становилась цель, тем сильнее разгорался гнев Сатьябхамы. Одни деревни пустели при приближении ее войска, в других их встречали плачем и жалобами — на непомерные поборы, на бесчинства, на похищения женщин. Сборщики налогов забирали и молодых девушек, и мужних жен, и даже вдов.
— Никто не знает, что с моей дочерью, о дэви, — рыдал староста одной из деревень. — А еще они забрали дочку нашего жреца, и когда она убежала от них, догнали, снасильничали и убили, и бросили ее тело в лесу, а почтенный Ахири, ее отец, упал замертво и на третий день умер, вдова его вот осталась с двумя сыновьями... Как нам жить теперь, если даже брахманов...
Он умолк и махнул рукой — нестарый еще человек, смуглый и худой. Вдова жреца, такая же смуглая, с заметной сединой в волосах, вынесла Сатьябхаме и Канхе воды и приветствовала, как полагается. Ключевая вода в слегка кособоком кувшине была холодной и сладкой, и Сатьябхама напилась от души.
До границы Праджьотиша оставался один дневной переход, и Сатьябхама была уверена, что Нарака уже знает о войске и кто идет во главе этого войска, и что он выведет в поле своих воинов для битвы.

Земля плакала — давно, привычно, безнадежно. Людское горе, все жалобы и рыдания, текли сквозь нее, словно реки. Сатьябхама видела их — словно прожилки листа, выжженные отравой. Истощенные поля, тощие волы и коровы, голодные дети, женщины, скрывающие боль и позор насилия. Кровь, ушедшая в землю, ставшая землей. Она не хотела это видеть. Она хотела бы быть радостной и беспечной, как Рукмини, которой при рождении досталась частичка Лакшми, благой и влюбленной. Но второе имя Сатьябхамы было Бхуми — "земля", и мощь богини жила в ее душе, неотделимая от способности слышать и видеть. В полутора дневных переходах, в темном ночном саду какая-то женщина молила о смерти, об отдыхе для израненной души и поруганного тела, и земля принимала ее мольбу.
Сатьябхама заставила себя проснуться. За стенками шатра жил своей ночной жизнью лагерь, переступали и всхрапывали кони, шагали дозорные, а рядом ровно дышал во сне ее муж. Сатьябхама придвинулась к нему поближе, и он обнял ее.
— Так я опять не высплюсь и в день сражения буду без сил, — проворчала она.
— Хочешь, я расскажу тебе историю? — спросил Канха. — Только это грустная история.
— Расскажи. Я все равно не усну.
— Давным-давно, в одном царстве правил царь по имени Рама...
— Я знаю эту историю, — сказала Сатьябхама.
— Ты знаешь, как рассказывают ее брахманы и сказители, — возразил Канха. — А я расскажу тебе то, чего они не знают. Дело в том, что Рама — которого позже стали называть Шри Рамой — был человеком несчастным. Не потому, что ему пришлось жить в изгнании вместе с женой и братом. И не потому, что Равана украл прекрасную Ситу и она провела в плену долгие годы. Нет. Рама очень хотел быть примером царя и мужа. Он должен был исполнить свой долг так, чтобы люди подражали ему и шли по пути дхармы.
— Неужто он не смог?
— Он не смог. Он пережил изгнание. Он победил Равану. Он освободил Ситу. И вместо того, чтобы обнять ее, Рама ее оттолкнул. И тогда Сита взошла на костер — но огонь не тронул ее. Все три мира увидели, что она чиста, и тогда только Рама взял ее за руку.
— Я слышала эту историю, Канха. Но ведь Раме нужно было доказать, что Сита невиновна, даже если он ей верил!
— Возможно. Слушай, что было дальше. Рама стал царем и правил своей страной хорошо, так что не было неурожая и засухи, и все были сыты и счастливы. Он вершил справедливый суд. Но однажды...
— Что?
— Однажды в народе пошел слух, что Сита все же была неверна Раме, и оттого-то у царской четы нет детей. И тогда Рама отослал Ситу из дворца. Он не стал защищать ее от клеветы. Он просто... отдалил ее. А сам остался во дворце, править и вершить суд — Рама справедливый, Рама безупречный. А в душе он чувствовал, что не исполнил свой долг. И тогда он решил совершить ашвамедху и доказать всему свету свое царское достоинство, раз уж достоинство мужа он не сумел удержать — как ему казалось.
— И он призвал Ситу обратно? Ведь без царицы невозможно совершить ашвамедху!
— О нет, любовь моя, он велел отлить из золота статую Ситы. Удивительно ли после этого, что ашвамедха его не удалась? Едва белый конь вошел в лес, как навстречу ему вышли двое юношей, которые и остановили его. Разгневавшись, Рама велел привести их. Представ же перед ним, они спели ему песнь о подвигах Рамы и смерти Раваны. Эти двое юношей были его сыновьями, которых Сита родила и вырастила в лесу. Стыд и горе охватили Раму. Он пришел к Сите и стал просить у нее прощения. Он снова привез ее во дворец. Там их встретили придворные и стали требовать, чтобы Сита снова доказала свою чистоту.
— И она разгневалась?
— Нет. Она... Понимаешь, она очень любила Раму. Даже когда он обижал ее и отдалял от себя. Но она устала. Она не хотела больше ничего доказывать. Она взмолилась к породившей ее земле, и Бхуми расступилась под ее ногами и приняла к себе. Рама же от горя бросил все ушел из своей столицы на берег реки и умер там. Сказители говорят, что он, исполнив свой долг, просто оставил свое тело и вернулся туда, откуда пришел в наш мир. И только я знаю, что все было не так. Он понял, что не сумел стать ни хорошим мужем, ни хорошим царем. Ибо царь — это не тот, о ком не говорят плохого, а тот, кто мудр и справедлив. А хороший муж прежде бережет свою жену от горя — и только потом заботится о дурных слухах. Оба этих испытания Рама не выдержал. И он знал, что по его примеру отныне будут поступать все цари и мужья, и за его малодушие будут расплачиваться женщины.
— И откуда ты все это знаешь? — сонно спросила Сатьябхама.
— Из воспоминаний, — тихо ответил Канха. — Я был Рамой. Я был несправедлив, я причинил горе Сите. Быть может, я не любил ее по-настоящему, а только гордился ее красотой и любовью. Быть может, я должен теперь искупить адхарму Рамы.
Он погладил Сатьябхаму по голове, коснулся лица и обнаружил, что она спит.
Канха, которого вы этой жизни все называли Кришной, улыбнулся в темноте и обнял свою жену. В ту ночь она больше не видела снов.

***
Сын божественного вепря Варахи и Бхуми-Земли, покоритель трех миров, царь Праджьотиша Нарака не собирался утверждать свой трон на небесах, как некогда сделали Тарака и Шанкхачур. Ему было довольно того, что дэвы были унижены, а молнии Индры — бессильны. Даже ваджра, сразившая могучего Вритру, не была страшна Нараке — ведь милостью Вишну смерть его лежала в объятиях матери и должна была прийти от отца.
Он смотрел на свою добычу — ныне это были не женщины, не скот и не сокровища дэвов. Всего лишь серьги — оправленные в золото алмазы в форме капли. Солнечный луч дробился в их гранях цветными бликами, и серьги сияли в ладони царя, как осколки света. Он сам вырвал их из ушей Адити, матери дэвов, и никто не сумел ему помешать. Нараке было приятно вспоминать бессильную ярость Индры, грозу и бурю, от которых дэвам не было никакого проку. Пусть помнят сыны Адити, что сыновья Дану одолели их. Сначала Нарака намеревался поднести эти серьги самой Дану, но советники отговорили — конечно, праматерь асуров видит в своей небесной сестре соперницу, однако вряд ли будет довольна таким подарком.
К тому же расстаться с этими каплями живого света Нарака был не в силах. Он нанизал их на шнурок и повесил себе на шею, поверх царского ожерелья.

— Внимание и повиновение! Наракасура, царь Праджьотиша, покоритель Трех Миров!
Нарака стремительно прошагал через залу царского собрания к своему трону, сел, уперев руку в колено.
По знаку главного министра со своего места поднялся Мура, сенапати царского войска.
— О царь, — начал он. — Дозорные донесли, что на твое царство движется с войском Васудева Кришна. Он разбил свой лагерь, перейдя реку.
— А большое ли у него войско?
— Едва ли больше одной анихини, о царь, — глаза Муры хитро заблестели.
— Плохо думает о моем царстве этот пастух! — захохотал Нарака. — с десятой частью войска думает одолеть меня?
— О царь, позволь сказать, — поднялся главный министр Даршит. Он был не асуром, а человеком, но Нарака ценил его за ум и проницательность.
— Говори.
— Быть может, Васудева Кришна желает не одолеть тебя на поле битвы, а добиться иной цели? Во всех его деяниях обычно есть скрытый смысл.
— Какой же смысл на этот раз?
Министр поскучнел.
— Пока не знаю, о царь. Вышлешь ли ты к нему посланников перед боем?
— Разве что ради твоих лазутчиков, — фыркнул Нарака. — Много чести этому пастуху.
Министр поклонился, сложив руки:
— Так я назначу посланников?
— Назначай. Пусть отправляются немедленно. Мура! Шанкар! Собирайте войско.
Нарака усмехнулся и погладил пальцами серьги Адити, приносящие удачу.

— Мы его разобьем, царь, не сомневайся!
Мура лихо опрокинул чашу вина себе в глотку. Он был уже изрядно пьян и снова и снова требовал, чтобы служанка наполняла его чашу. Нарака почти не пил, золотистая жидкость в его чаше убыла едва ли наполовину. Он сидел, уперев локоть в колено, подперев рукой голову, и смотрел на танцовщиц. Музыканты в цветных тюрбанах играли медленную, чувственную мелодию, и смуглые тела, едва прикрытые тонкими тканями, сладостно изгибались в танце. Одинаково накрашенные глаза и губы делали танцовщиц похожими, как близнецы. Нарака сделал знак той, что вела в танце. Девушка подошла, покачивая бедрами. Ее браслеты и ожерелье с подвесками издавали нежный, едва слышный перезвон.
Нарака усадил ее рядом с собой, подал чашу. Она взяла обеими руками, отхлебнула глоток.
— Пей! — воскликнул Мура. — Царь угощает тебя, женщина, так что пей и веселись! Эй, ты, вот ты, да, в голубой юбке! Поди сюда. Садись. — он похлопал ладонью по подушкам сбоку.
Танцовщица в голубой юбке подошла и села, трепеща, как загнанная лань.
— Пойдем, — тихо сказал Нарака своей.
Тяжелая дверь захлопнулась сама, и танцовщица испуганно обернулась.
— Я же асур, ты забыла? — Нарака привлек ее к себе и приподнял ее лицо за подбородок. — Не бойся.
Вряд ли она перестала бояться, они все лишь делали вид, но слезы утерла — аккуратно, не размазав каджал с ресниц.
Совершив омовение и выгнав слуг, Нарака подозвал женщину.
Расторопные служанки успели ее умыть и умастить благовониями и удалились, не дожидаясь, пока царь отдаст им приказание. Порядок был им известен давно и прочно. Заодно они унесли и ее покрывало, оставив на ней только нижнюю юбку-паваду и чоли.
Нарака подошел к ней сзади, просунул пальцы под туго натянутую ткань у нее на груди и дернул. Чоли разорвалась, и горячие руки мужчины сжали ее груди, перебирая и сдавливая соски между пальцами. Танцовщица издала полувздох-полустон, когда он увлек ее на ложе. Звякнули ее ножные браслеты. Она упала, раскинув руки, придавленная тяжелым телом асура. Он раздвинул ей ноги, обрывая с пояска тонкую ткань юбки, и вошел в нее, как входит победитель в захваченный город. Он заставил ее стонать и изгибаться, испытать не только подавляющую силу, но и страсть, так что она сама обвила его плечи руками и подставила полураскрытые губы под его поцелуи — жесткие и требовательные.
Осознав, что он полностью сорвал с нее одежду, женщина стала закрываться руками и попыталась отползти, но он не позволил ей. Он и сам был нагим, и это пугало ее больше, чем его сила и жадная страсть, потому что люди почитают полное обнажение тела за оскорбление богов. Но промельк стыдливости угас тут же, стоило ему сжать ее груди с затвердевшими темными сосками и раздвинуть ее бедра коленом.
Насытившись, Нарака вытянулся на ложе рядом с женщиной, впавшей в зыбкое забытье.

***
Поле годилось для битвы. С одной стороны тянулась гряда невысоких холмов, поросших выгоревшей травой, с другой — начинался редкий лес, позади была река. А впереди — стены города, и перед ними волновалось живое море — не менее акшаухини войска.
Едва Сурья взошел на небо, как войско расступилось и явились посланцы.
Их привели к шатру Сатьябхамы. Она вышла им навстречу, но трое посланцев, среди которых ее зоркие глаза разглядели асура, торопливо приветствовав ее, заозирались по сторонам. Сатьябхама зло усмехнулась. Они видели только женщину и ее охрану.
— Кого вы ждете? — спросила она.
— Мы посланы к царю, ведущему это войско, о дэви, — осторожно сказал самый старший, благообразного вида, с сединой в бороде.
— Это мое войско, — с наслаждением сказала Сатьябхама. — Я — Сатьябхама, дочь Сатраджита, царица Двараки. Ступайте к вашему царю и скажите ему, что если он не освободит всех женщин, которых он захватил в окрестных землях и обратил в рабство, если он не вернет с почтением и раскаянием серьги праматери Адити, если не возместит ущерб — я положу конец его никчемной, слишком долгой жизни!
— О дэви, — вкрадчиво начал благообразный. — Да будет тебе известно, что мать великого Наркасура, сама Бхуми-дэви, испросила для него дар у господа Вишну, и дар этот заключается в том, что Наракасур может умереть лишь по воле своей матери, от руки своего отца.
— Когда настает час смерти творящего адхарму, — сказала Сатьябхама, — тогда исполняются все условия. Наракасур превысил меру терпения! Разве не слышит он, как стонет земля его царства?
Асур открыл было рот, но Сатьябхама подняла руку, прерывая его.
— Я не стану вас слушать. Идите и передайте Наракасуру то, что я сказала.

— Она оскорбила нас! — воскликнул Шанкар, едва посланцы удалились на достаточное расстояние от войска Двараки. — Я велю наказать моих лазутчиков — они доложили, что войско ведет сам Васудева!
— Ты смотрел только на нее, о сенапати? — спросил Анкхор. — Зря. Тот человек, одетый как колесничий, что стоял за ее спиной — это и есть Васудева Кришна. Тут какая-то хитрость!
— Конечно, тут хитрость! — вскричал Даршит, выслушав посланников. — Говорят, о царь, что царица Сатьябхама есть воплощение могущественнейшей Бхуми-дэви! Говорят также, что она обучена искусству стрельбы из лука...
Нарака вскинул руку, приказывая министру молчать.
— Женщина? Это смешно. Войско Васудевы вдесятеро меньше нашего, и еще у меня два акшаухини войска стоят справа и слева от города. Мы сомнем и сокрушим этих пастухов с берегов Ямуны!

Затрубили с обеих сторон раковины, и по этому сигналу оба войска двинулись вперед. Мура скоро понял, что, понадеявшись на число воинов, он сделал ошибку. Поле, зажатое между лесом и холмами, было слишком узким для полного построения. Перестроить же целый акшаухини, уже начавший бой, он не успевал. Проклятый пастух, должно быть, хорошо играл в чатурангу. Мура сплюнул и велел подать сигнал колесницам и всадникам. Копьеносцы расступались в стороны, открывая путь клину всадников, а по краям клина мчались колесницы. У пастуха справа и слева тоже стояли колесницы, но в центре копьеносцы не отступили, а, наоборот, сомкнули щиты и ощетинились длинными копьями. У всадника тоже в руке копье или длинный меч, но конь не пойдет на острия копий. Ратхины же справа и слева, видя это, начали осыпать стрелами щитоносцев, но тут с колесницы под белым царским зонтом протрубила раковина, и колесницы пастуха двинулись вперед. Тут же стало не до обстрела пеших.
Мура воевал всю свою жизнь — он не помнил, сколько это было веков. Эта битва была одной из многих — нельзя было сказать, что стрелы затмевают солнце или кровь льется рекой. Но стиснутые на нешироком поле, его войска теряли воинов больше, чем небольшое войско Васудевы Кришны. Мура прищурился, вглядываясь в центр вражеского построения. Там он увидел колесницу под белым зонтом, запряженную четверкой огненно-рыжих коней с черными гривами и хвостами. Искусный колесничий направлял ее так, чтобы солнце не било в глаза ратхину, который осыпал врагов непрерывным потоком стрел. Мура подозвал Шанкара.
— Командуй тут всем, а я возьму самых лихих бойцов и убью Кришну, — сказал ему Мура.
Шанкар кивнул и затурбил в раковину, отдавая сигнал к атаке.
Уставшие воины расступились и пропустили вперед ждавших своей очереди, всадников на свежих конях и колесницы с полными колчанами стрел.
Колесница Муры мчалась по полю, колесничий едва слышно шептал мантры, позволявшие коням не спотыкаться о трупы, а колесам не подскакивать на каждом препятствии. Мура прицелился, и с тетивы его лука сорвался сплошной поток черных стрел. Воин в сияющих серебром доспехах на царской колеснице ответил тем же. Только стрелы его были светлыми, и каждая, срываясь с тетивы, делилась на сотню.
— Она и вправду умеет стрелять, — буркнул Мура, словно оправдываясь.
Между ним и женщиной с луком в руках не осталось никого живого — под копыта коней ложились окровавленные трупы, обломки колесниц, мертвые лошади... оставалось немного, и тут страшный удар сотряс колесницу. Мура покатился по земле и, поднимаясь на колено, обнаружил, что напуганные кони тащат опрокинутую колесницу куда-то в сторону , а мертвый колесничий вываливается из нее и остается на земле со стрелой, торчащей из груди. В руке еще оставался лук, но тетива лопнула. Зарычав, Мура отбросил лук и подхватил с земли чье-то копье. Хорошее, легкое, с длинным, остро отточенным наконечником.
С колесницы под царским зонтом спрыгнул человек.
Мура никогда не видел сына Васудевы, но сразу узнал его — высокий, смуглый, с длинными вьющимися волосами, пастушок из Вриндавана легко шагал среди тел, и в руке у него было копье. Мура отвел руку с копьем, целясь в приближающегося Кришну, но тот опередил его. Оружие выпало из руки асура, когда копье Кришны вошло ему в грудь, проломив панцирь. Под панцирем сразу стало горячо и мокро, кровь хлынула изо рта. Мура упал на колено, схватившись руками за древко копья. День померк перед его взором, солнце угасло — и он покатился в бездонную тьму. Кришна вырвал свое копье из мертвого тела и вернулся к колеснице.
— Быстрее, — нетерпеливо бросила Сатьябхама. — Там Нарака сам выходит биться.
Кришна вскочил на колесницу, подхватил поводья, и кони рванули вперед. Тут же в то место, где они только что были, ударила огненная стрела. Кришна вскинул руку, зашептал беззвучно — и с кончиков пальцев сорвался поток Агней-астры.
— Смотри, Сатья, битва эта подобна древней битве дэвов с асурами — сказал он, обернувшись, глаза его сверкали. И громко продекламировал: — "Большие острые дротики, пики с хорошо отточенными концами и другие различные орудия посыпались тысячами. Разрубленные диском, искалеченные мечами, копьями и дубинами асуры тогда, обильно истекая кровью, падали на землю. Срезанные острыми копьями в страшной битве непрерывно падали головы, украшенные сетками из горящего золота. Словно яркокрасные вершины гор, лежали убитые асуры с телами, обагренными кровью. Меж тем как восходило багровое солнце, там и сям поднимался вопль среди дэвов и асуров, которые тысячами резали друг друга своим оружием. Их вопли, когда они в битве убивали друг друга залитыми кровью железными палицами, а при столкновении – кулаками, достигали чуть ли не самого неба. «Режь, коли, бросай, беги, нападай!» – раздавались со всех сторон грозные клики".
Сатьябхама натянула лук и сосредоточилась. Из ее пальцев выросла сверкающая стрела. Она выстрелила. Стрела взвилась высоко вверх и над головами наступающих асуров рассыпалась на сотню таких же стрел.
Закричали раненые, в ужасе забились пораженные стрелами кони.
— Вперед, Мурари, — крикнула Сатьябхама звонким, прорезающим грохот битвы голосом. — Нарака! Покажись, трус!
Наперерез белой колеснице несся конный асур. Сатьябхама вышибла его стрелой из седла. Асур поднялся — и тут же скрутился в дымный черный смерч. Сатьябхама послала стрелу в самый центр вихря — и черный дым распался на клочья, оставив на истоптанной земле пробитое стрелой тело. Асур был еще жив, он мучительно скреб ногами землю и выгибался, пытаясь вздохнуть. Канха метнул чакру. Золотой диск едва коснулся горла асура и сразу вернулся обратно. Голова асура запрокинулась, из обрубка шеи выплеснулась черная кровь.
Белая колесница неслась, не касяась земли. Промелькнула дымно-огненная полоса, закричали диким голосами сгорающие заживо люди. Сатьябхама проследила взглядом ее от конца до начала — и увидела Нараку.
Царь Праджьотиша стоял на своей колеснице, высокий и грозный, в панцире из черненой бронзы. Он уже увидел несущуюся к нему белую колесницу и направил на нее стрелу. Стрела словно гнала перед собой воздух, ее окружало все ширящееся сияние, и Сатьябхама на мгновение зажмурилась. Она не знала, как отразить эту астру, но все же послала ей навстречу поток стрел — и напрасно. Ее колесничий внезапно встал, закрыв ее.
— Канха! — в ужасе закричала она, но сияние ударило его в грудь и угасло, не причинив вреда.
— Это вайшнавидья, милая, — сказал он, смеясь. — Разве она причинит мне вред?
— Я рада. Но, Канха, посмотри — наши воины устали, их построение разбито, и вот-вот войско Нараки пойдет вперед и сокрушит их. Нас слишком мало.
— О нет, — сказал Кришна, поднимая правую руку. — Нас столько, сколько нужно для победы.
Вокруг его указательного пальца сгустилось золотое сияние чакры. Зубчатое колесо вращалось так быстро, что его край казался размытым, туманным. Кришна сделал легкое движение кистью, и чакра мелькнула, словно молния.
Там, где она влетела строй врагов, послышались крики. Хлынула потоком кровь из отрубленных рук и обезглавленных тел. Огромное войско Нараки таяло. На поле между рекой и городом росли груды обезображенных тел, и кони ступали по бабки в крови.
С земли поднялась такая пыль, что ничего нельзя было различить. Диск солнца плыл в белесом небе, красный, словно окрашенный кровью.
Лучники метали стрелы налево и направо и падали, поражая друг друга. Колесницы сражались с колесницами, пехотинцы с пехотинцами, всадники со всадниками, а могучие слоны со слонами. Воины разили друг друга мечами, копьями, пиками, дротиками и железными прутьями. Там и сям виднелись отрубленные головы, валявшиеся в пыли: на одних верхняя губа была выбрита, у других были красивые носы, на некоторых были опрятно приглажены волосы, иные были украшены венцом или же серьгами. И вскоре на поле битвы были распростерты тела кшатриев, растерзанные на части стрелами, напоминающие стволы деревьев шала. И земля там была усеяна отрубленными руками, умащенными сандалом, напоминающими кольца змей, и головами, украшенными серьгами. Пыль с земли пропиталась текущею кровью, образовалась страшная грязь, воцарился беспорядок.
Солнце уже клонилось к закату, и Сатьябхама слишком устала, чтобы ужасаться. Ничто не кончилось, и Нарака носился по полю на своей колеснице, убивая ее воинов. Но и от его войска остались жалкие ошметки.
Наконец он повернул колесницу и помчался ей навстречу. Сатьябхама натянула лук, сосредоточилась. Прошептала мантру. Одна стрела — только одна сорвалась с тетивы и ударила Наракасура в грудь, пробив панцирь. Он удивленно развернулся всем телом, но лук выпал из его руки. Черная колесница остановилась, колесничий медленно сполз на землю, так и не выпустив из рук поводья — чья-то случайная стрела вошла ему в бедро, и он истекал кровью. Сатьябхама спрыгнула с колесницы. Лук она держала натянутым на всякий случай. Но колесничий — асур (теперь она видела это), с виду совсем юный, — лежал неподвижно.
Нарака был еще жив. Он навалился на бортик колесницы, но подняться уже не мог.
— Стрела... — прохрипел он. — Не может... быть.
— Я — Бхуми, — сказала Сатьябхама, наклонившись к его лицу. — Я — земля, что стонет от твоей поступи, Наракасур.
— Но ты... не можешь... убить... меня... только... мой отец....
Сатьябхама протянула руку и вытащила из-под его панциря мокрый от крови шнурок, на котором висели алмазные серьги.
Нарака проследил взглядом, как она стряхивает серьги себе в ладонь, отбрасывает шнурок, и кажется, что в руке у нее живое солнечное пламя. Нарака задыхался. Он боролся за каждый вдох, но с каждым вдохом в груди что-то рвалось. Стрела мешала, силы утекали. Он посмотрел через плечо этой женщины. Там высилась фигура, подобия которой он видел в святилищах — высокий, четырехрукий, облаченный в золотые одежды, с венком из цветов на плечах, там стоял его божественный отец.
"Что дальше?" — хотел спросить Нарака. Но Вишну сделал один быстрый взмах рукой — и золотой диск с острыми краями вонзился в шею Нараке, отделив голову от тела.

***
Царь мертв, войско рассеянно, оба сенапати убиты, царевич Бхагадатта тяжело ранен — и Даршиту осталось только открыть городские ворота перед победителем.
День за днем на берегу реки пылали костры, на которых сжигали мертвых. А лагерь Кришны все рос и рос — Даршит велел собрать всех женщин, которых натащил царь из своих походов, и тех, которых привели сборщики дани, и всех, кого только могли вспомнить управители царских хозяйств. Несколько тысяч женщин — Даршит заранее злорадствовал, представляя себе, как этот коровий пастух будет с ними управляться — со сборищем капризных и глупых баб, годных лишь ублажать мужчин на ложе, ткать и сбивать масло, к том уже опозоренных.
Нечего говорить, что Сатьябхаму тревожили те же мысли. Особенно после того, как она заговорила с несколькими женщинами-брахманками о возвращении домой.
— Нет, нет, — сказала одна. — Я не могу! Мой муж не примет меня, ведь я была с другими мужчинами, пусть и не по своей воле!
Они все боялись вернуться. Некоторые говорили:
— Лучше мне уйти в лес и стать отшельницей!
Они горевали о своих детях, мужьях и родителях так, как будто умерли. Те же, кто родили в плену или забеременели, держались словно отверженные, что просят милостыню.
Сатьябхаме еще казалось, что все можно уладить, когда на обратном пути они остановились у пограничного городка, откуда родом было аж с полсотни бывших пленниц. Она занималась делами войска, потом отдыхала, пережидая в полудреме самые жаркие часы дня. Разбудили ее женские крики и мольбы. Она накинула на голову паллу и выглянула из шатра.
— Эй, — что там такое? Пропустите!
Стражники отступили в стороны, и к ногам Сатьябхамы упала девушка из числа пленниц. Кажется, ее имя было Радхика.
— О царица! Спаси и помоги!
— Что случилось? — спросила Сатьябхама.
— Джита! Джита, о дэви! Она пришла домой, села с детьми, и тут ее муж пришел домой и закричал на нее! Он позорил ее перед всеми соседями, он выгнал ее из дома! Он побил дочь, чтобы та не плакала из-за матери!
Сатьябхама ощутила, как поднимается ярость. Что делал этот никчемный муж, когда его жену уводили воины Наракасура? Рыдал и умолял? Она помнила Джиту — кажется, та была из кшатриев, она и после плена не утратила спокойного достоинства.
"С тех пор все мужья поступают так же, как поступил Рама", — услышала она мысленно тихий голос своего мужа.
Сатьябхама схватила свой лук и подняла девушку с колен.
— Что задумала Джита? Отчего ты бежала ко мне, будто за тобой гнались асуры?
— Она хочет сжечь себя!

Костер Сатьябхама увидел издалека. Пламя уже охватило дрова и женщину, котрая закричала — и умолкла, когда пламя добралось до ее лица. Толпа собралась большая, и Сатьябхаме пришлось проталкиваться через нее. Кто-то увидел женщину с луком в руке, в золоте и узорном покрывале — и люди расступились перед ней.
Земля тут была перемешана с пеплом и старыми углями, и пахло противно, как повсюду в местах трупосожжений.
Костер Джиты быстро прогорел и осыпался — дров было немного, и даже ее тело не сгорело, как следует — на остывающих углях лежал, скорчившись, обтянутый черным скелет в оплавившихся браслетах и ожерелье, щерился мертвой улыбкой.
Сатьябхама сложила ладони перед лицом, проговорила едва слышно благословение. Затем развернулась. Больше всего тут было женщин, стыдливо прячущих лица за покрывалами — бывших пленниц. Они стояли отдельно, между ними и благопристойными жителями городка оставалось пустое пространство, как будто горожане боялись подцепить от этих женщин заразу. Сатьябхама смотрела на них и понимала, что ничего не сможет сделать. Это такое понимание дхармы — его не победишь в рукопашной, не застрелишь из лука, не сожжешь агнейастрой. И слова ее — слова женщины — не будут тут значить почти ничего. Но ярость кипела у нее в груди, и Сатьябхама заговорила тем звенящим, бронзовым голосом, который слышно даже сквозь грохот битвы:
— Глупцы! Это не Джита обесчещена, это ее муж бесчестен! Он защитил ее? Он исполнил свои брачные клятвы? Трус! Ты даже не пришел к погребальному костру своей жены! Я, Сатьябхама, сразившая в поединке Наракасура, проклинаю тебя! Да станешь ты бессилен, да не узнает тебя твоя мать!
Горожане шарахнулись в стороны.
Сатьябхама уронила лук, села прямо на землю и заплакала. Женщины стали робко подходить к ней, одна подняла лук, другая поднесла чашку с простоквашей, еще одна принесла воды умыться.
— Не плачь, о дэви, мы не стоим твоих слез.
— Ты избавила нас от Наракасура!
— Ты уже помогла нам, мы можем уйти в лес и жить там, как Сита...
Это имя ударило ее, словно молния.
Сатьябхама вскочила — и оказалась лицом к лицу с Канхой. Он обнял ее и сказал:
— Не плачь, Сатья, я знаю, как мне поступить.
— Тогда сделай все, что в твоих силах, свами...
— Тогда слушайте все! — возвысил он голос. — Чтобы ни тени бесчестия не коснулось этих женщин, я беру их всех в жены!
Настала тишина. Сатьябхама вывернулась из рук Кришна и встала рядом с ним. Солнце садилось. Кругом были одни женщины — совсем молоденькие и постарше, и в возрасте, и даже с сединой в волосах, смуглые и светлокожие, красавицы и дурнушки. Те, кого ее муж только что объявил своими женами. Он не верили своим ушам, они не могли поверить этому человеку в простой одежде и царском ожерелье, который смотрел на них со своей обычной легкой улыбкой, стоя на границе запретной земли.
И вдруг среди них прошло движение. Какая-то женщина в темном покрывале шла через толпу, и другие женщины расступались перед ней. Ее лицо не отличалось особенной красотой, и вместо тилаки на лбу краснело размазанное пятно крови. Она подошла к Кришне и Сатьябхаме, и тут Сатьябхама узнала ее, увидев, что мочки ушей у этой женщины разорваны, и тонкие струйки крови сбегают из них по шее.
Кришна склонился к ногам этой женщины, и Сатьябхама поспешно сделала то же самое. А та положила руку ему на голову и сказала:
— Долгой жизни тебе, о сын!
Потом ее рука легко коснулась волос Сатьябхамы:
— Долгой жизни тебе, о дочь!
Не поднимаясь, Сатьябхама сняла со шеи шелковый мешочек и вытряхнула из него на ладонь алмазные серьги. В закатном луче они засияли, как капли жидкого света, словно Сатьябхама держала в руке осколки солнца.
— О благая Адити, матерь дэвов, прими же то, что было похищено у тебя!
— Поднимись, дитя, — сказала Адити.
Сатьябхама встала.
— Помоги мне надеть эти украшения.
— Но твои уши, о дэви...
Сатьябхама нерешительно протянула руку, и от ее прикосновения рана исчезла. Она коснулась другого уха матери богов — и оно тоже исцелилось. Сатьябхама осторожно и почтительно вдела серьги. Лицо Адити озарилось сиянием, кровавое пятно на лбу исчезло.
Адити подняла руку, благословляя:
— Да будут счастливы все эти женщины в твоем доме, сын.
— Благодарю, матушка, — Кришна снова поклонился ей.
Адити воздела руки, благословляя всех. Она светилась изнутри — мягким белым сиянием, становилась прозрачнее, и исчезла, словно Сурья-дэв забрал ее на свою колесницу.

***
— Ты это предвидел?
— Ну что ты, я не владею пророческим даром. Но я знаю людей! И асуров тоже.
— И поэтому ты рассказал мне историю о Раме и Сите? Хорошо, Канха, я принимаю твое решение и не буду ни о чем сожалеть. Вот только как ты будешь исполнять супружеский долг с таким количеством жен?
— Неужели ты думаешь, что я не могу дать им дом, пропитание и одежду, и пищу для их детей, и содержать их? Супружеский долг ведь не сводится к тому, что муж приходит к жене на ложе.
— Ладно, я верю, что ты справишься. Но что ты вертишься с боку на бок?
— Не могу заснуть.
— Хочешь, я спою тебе? Я услышала это во сне.
— Хочу, Сатья.
Сатьябхама села, нашарила в темноте его руку, и тихо, вполголоса запела:

К хранителю мира взываю я ныне —
К тому, кто в руках держит чакру и лотос,
К тому, кто нисходит, рождаясь, на землю,
К тому, кто потом умирает, как колос,
К тому, кто словам песнопения внемлет...

Она знала, что где-то на небесах женщина в алмазных серьгах слышит ее. Она знала, что муж никогда не оставит ее, что бы ни случилось. Она знала, что это и есть любовь.


Примечания:

адхарма — грех, нарушение дхармы
акшаухини — войско, примерно 150 тысяч воинов при 20 000 колесниц, стольких же слонах и со всем прочим.
анахини — одна десятая часть акшаухини.
астра — метательное оружие, применяется к описанию оружия дэвов (агнейастра, пашупата-астра, брахмастра)
ашвамедха - жертвоприношение коня, один из важнейших царских ритуалов
белый зонт — его устанавливают над царской колесницей
Вайшнавидья — мистическое оружие Вишну
Вараха — вепрь, третья великая аватара Вишну
дхарма — путь праведности, поддержание миропорядка
каджал — краска для ресниц
Канха — одно из имен Кришны
Лакшми — богиня, приносящая благополучие, супруга Вишну
Мурари — убийца Муры, одно из прозвищ Кришны
мурти — статуя бога, созданная по определенным правилам
Нараяна — одно из имен Вишну
равика — то же, что и чоли, поддерживающая грудь полоса ткани или подобие блузы
ратхин — колесничный воин
Рукмини — первая жена Кришны
свами — господин, обращение жены к мужу
сенапати — генерал, военачальник
Тарака, Шанкхачур — цари асуров, в разное время захватывавшие власть в Сварге (Дэвалоке, царстве богов)
чатуранга — прародительница шахмат

Вопрос: Нравится?

1. Да		0	(0%)
2. Нет		0	(0%)
Всего:		0

@темы: Махабхарата, фанфики, ФБ-16