Прощай, далёкий свет

Название: Прощай, далекий свет
Размер: ~1280 слов
Персонажи: Вален, Лютц
Категория: джен
Жанр: поминки
Рейтинг: G
По заявке: текст про Валена или Шумахера, не слэш, не выше R написано на LoGH New Year fest
Примечание: стихи starsword

Крейсер новой флагманской серии "Барбаросса" был систер-шипом "Брунгильды". Стремительный силуэт, изящество очертаний. Но ему больше не суждено вести в бой флот. Никто из адмиралов Рейха не осмелится ступить на него, чтобы сделать своим.
Вице-адмирал Вален приложил свою ID-карту к замку. Теперь у него был доступ. Он уже бывал в этой каюте, она почти ничем не отличалась от его собственной. Собрать вещи и бумаги погибшего, чтобы отправить родным. Адмиралам для адмиралов нечасто приходится это делать.
В каюте царил идеальный порядок. Вален подошел к книжному шкафу. За стеклом - ровные ряды темных папок с документами, несколько книг. И - фотография. Два мальчика лет десяти и светловолосая девушка. Чуть ли не единственная индивидуальная деталь. Обычно каюта приобретает отпечаток личности жильца, но здесь нужно было приглядываться, чтобы что-то увидеть. Вален подумал, что это и есть отражение хозяина каюты - безупречная учтивость, точность, аккуратность, а все остальное спрятано глубоко под этой броней. И теперь этого нет нигде, и никому уже не узнать, что же кипело там, внутри, а что кипело - Вален не сомневался никогда, с того самого дня, когда высокий для своих лет подросток занял свое место в рубке малого крейсера "Гадкий утенок", на котором Вален был старшим помощником.
Нечего тянуть, надо приниматься за дело. От того, что он будет тут сидеть и вспоминать, время не повернется вспять и никого не воскресит.
Вален сложил все личное имущество, которое нашел, в стандартную пластиковую коробку и сел за рабочий стол. Документы надлежало разобрать и разослать - подписанные исполнителям, не подписанные - тем, кто будет ими заниматься вместо Кирхайса. Так, и прежде всего - вызвать его адъютанта.
Вален набрал на комме вызов вестового. Тот явился почти сразу. Как будто ждал под дверью. Вытянулся по струнке, доложился. Получил приказания и побежал исполнять.
Через четверть часа Вален погрузился в дела временно своей группы флотов, и дел хватило до вечера. Но зато уже можно было опечатывать комм и каюту командующего. Управление флотами теперь переброшено на него и на Лютца... правда, Лютц пока занимается Гайерсбургом. Теперь можно и обратно в крепость, и, может, выпить чего-нибудь...
Дверь постучали. Вален нажал кнопку, дверь уехала в стену. На пороге стоял Лютц, за его спиной маячил белокурый парнишка-вестовой с подносом в руках.
- Ты, я вижу, закончил с делами, - сказал Лютц. - Я тоже.
Он забрал у вестового поднос с ужином на двоих и бутылкой вина и отослал парня.
- Третий день. Вроде положено поминать.
- Прямо здесь предлагаешь? - спросил Вален.
- Ко мне идти долго, к тебе тоже, а на станции...
Вален кивнул. Станция Гайерсбург вызывала у него безотчетную тревогу. Все время казалось, что кто-то смотрит в спину, крадется за углом. В отличие от Изерлона здесь никогда не стоял полный гарнизон, поэтому внутренний город так и не расконсервировали, даже Брауншвейг не стал с этим морочиться, ограничившись секторами казарм и офицерских квартир. "Благородное воинство" верило, что Гайерсбург - это ненадолго, и нет нужды возиться с теплицами, полным циклом замкнутой биосферы и жизненным пространством, а также рабочей силой для обслуживания всего этого.
Два адмирала сели в кресла у кофейного столика.
- Как дела на станции? - спросил Вален, снимая с тарелки стеклянную крышку.
- Его Превосходительство более-менее пришел в себя, - Лютц сразу понял, что именно интересовало Валена. - Выглядит как после тяжелой болезни, но...
- Понятно.
Они молча разлили вино в бокалы, выпили. И молчали, пока тарелки не опустели.
- Ты его знал раньше? - Лютц налил по второму кругу.
- Служил с ним на корабле. Знаешь, такого офицера безопасности у меня никогда не было.
- Безопасности?
- Ну. Капитану крейсера адъютант, знаешь ли, не положен. А капитан у нас был...

***
- ...фрегаттен-капитан Райнхард фон Мюзель.
- Офицер безопасности, старший лейтенант Зигфрид Кирхайс!
Старший помощник капитан-лейтенант Самуэль Вален сморгнул, и картинка перед глазами обрела истинный масштаб. Новоназначенный капитан ростом был чуть выше его плеча, но не был карликом. Новоназначенный офицер безопасности тоже. Перед старшим помощником стояли два подростка в шитых серебром мундирах офицеров Рейхсфлота. Шитье и сбило Валена с толку. Будь парни лысопогонными кадетами, он бы сразу определил их возраст - лет семнадцать, младше даже призывников. Белобрысый капитан смотрел зло, настороженно, плотно сжав губы, медно-рыжий безопасник вежливо улыбался над его плечом.
Ну и Хёгг с ними, подумал старший помощник. Ему не привыкать командовать кораблем из-за спины ленивого и невежественного капитана. Прошлый, списанный куда-то в штаб, был как раз таким. Главное, чтобы этим юным карьеристам хватило ума молча украшать собой мостик и не приказывать всякой ерунды. Он пригласил их следовать за собой, и, разворачиваясь, поймал внимательный, лукавый взгляд рыжего. И поежился - показалось, что тот знает, о чем он подумал.
Как оказалось впоследствии, рыжий действительно знал.

***
- ...и ты понимаешь, они его зауважали. Безопасника.
Лютц помотал головой:
- Не представляю. Их обычно терпеть не могут или подхалимничают.
- Вот я тебе говорю. Он всем делом напомнил, что безопасник отвечает за оборону корабля прежде всего. Я уж не знаю, как он выкручивался с отчетами в управление безопасности, а оборону он застроил почти идеально.
- Он не делал ничего особенного, - медленно проговорил Лютц. - Ничего. Вежливый, спокойный мальчик. Который команду отдает с "пожалуйста" и "будьте добры".
- Ага. От удивления все выполняют, - подхватил Вален. - А потом не успеешь оглянуться, как все уж сами отдают честь и бегут исполнять, прикажи он хоть через шлюз без скафандра.
Лютц поставил почти полный бокал на стол, слегка расплескав вино. Похоже, он еще до того выпил - или просто от усталости развезло.
- Я все думаю... Почему мы стояли столбами? Ну ладно ты - ты флотский, Мюллер тоже, Кемпф... Но эти двое... я сам... Боевые офицеры! Почему мы стояли?
- Потому что строй, - горько сказал Вален. - Потому что нет шаблона действий в голове.
- Вот именно. Шаблона. Поэтому мы тут двое суток позорно мямлили и не знали, что делать. Полтора десятка взрослых мужиков, по пятнадцать лет в строю, сидели и ждали, что им прикажет делать мальчишка, которому без мундира бутылку вина не продадут.
"А если он так и не придет в себя, - подумал Вален, - сможем ли мы действовать? Без его воли, которая, как оказалось, одна удерживает нас на пути к цели?"
- Флот тоже весь в соплях, - сказал он. - Вестовой вон не просыхает тоже - обратил внимание, глаза у него красные?
- Так это же парень из расстрелянного флота.
- Понятно.
Вино казалось безвкусным, хотя длинношеяя бутылка темного стекла говорила о его изысканности. Наверное, из брауншвейговских запасов. Трофей. Трофей, черт его подери...
- Этот Ансбах, - вдруг сказал Лютц. - Он, сука, нам всем... - он мучительно поискал слово. - ...сердце вырвал.
От высоких слов Валена всегда дергало, как от скрежета гвоздя по стеклу, но эти два слова так точно определили, что это за ощущение пустоты в груди и смертной тоски, которым он сам не мог подыскать имени. Он и не осознавал до сего дня, что значит для него Зигфрид Кирхайс. Пока воздух есть, его не замечаешь, но стоит ему начать улетучиваться в пробоину - и удушье хватает за горло.
Валену доводилось терять друзей - но с Кирхайсом они друзьями не были. Кирхайс со всеми был ровен и неизменно вежлив, и иногда было заметно, что он мучительно стыдится своих слишком высоких чинов, хотя его не смущает необходимость командовать людьми много старше и опытнее себя. С Кирхайсом невозможно было сблизиться, сократить дистанцию, проявить покровительство. И все равно - его не стало, и как будто погас свет.
- И такого командующего у меня тоже больше не будет, - проговорил Вален.
Лютц кивнул.
- Хотел бы я верить в Вальгаллу, - сказал он. - По-настоящему. Было бы легче.
- В настоящей Вальгалле ему бы не понравилось. Там все время сражаются.
- А где понравилось бы? - почти трезвым голосом спросил Лютц с живым интересом.
Вален задумался.
- Не знаю. Не могу представить его без мундира.
- А себя можешь?
- И себя не могу.
Лютц поднял бокал:
- Нам остается только идти, не отступая и не сдаваясь, без сожалений, не возвращаясь... И за спиной - половина пути. Пулям не кланяясь, в гибель не веря, под небом чужим и звездою чужой, торной дорогой, неторной тропой, что приведет под заветные двери. Ключ от дверей еще надо найти - ключик хрустальный, потерянный где-то за сто веков до второго рассвета... И впереди - половина пути.
- Да, пожалуй, это лучшее, что мы можем сделать в память о нем.

URL записи

Заказчик - AnnetCat, вроде бы осталась довольна.

@темы: по заказам, фанфики, Легенда о героях Галактики

---

Как слэшеры читают не-слэш: инсайд

Сначала ссылки: "Мятежный дом", обсуждаемая сцена - из 14-й главы, самое начало.

14.01.2013 в 19:46

Пишет  Луче Чучхе:

Дочитываю я "Мятежный дом" Чигиринской.

дальше спойлерный пример о "кинковом" способе чтения

Читаю сцену, где Моро, загримированный под гема, находит Дика.
И в чем фишка - я про это сцену заранее была наслышала и проспойлерена, причем довольно подробно. И из спойлеров в курсе была, что Моро там уже совсем плох и сильно поехал крышей, и вот именно из этой сцены это очень хорошо видно. Я, значит, предвкушала.

Но штука в том, что эта сцена чисто внешне, по тому, как построена, конкретно напоминает фиковые, слэшные, нон-конные и херт-комфортовые штампы. Даже не так - вся линия Моро и Дика _внешне_ напоминает слэшные штампы, ну вот, видно, специально так написана. В эту форму, однако, вписано совершенно не-фиковое и не-слэшное содержание, довольно явственно и четко вписано. Можно, конечно, отбросить все, что не вкладывается в слэшный штамп, но тогда все, что есть в линии интересного, теряется нафиг. Ну, я была в курсе своей привычки к слэшному прочтению, так что обращала внимание на то, чтобы на "слэше" этом нечаянно не зависнуть.

А с этой сценой незадача вышла. Я ее, сцену, вообще не узнала.
Как линия и сцена построены, что там от слэшного штампа: по херт-комфортски - один из героев воспылал страстью к другому и причинил тому какой-то вред, в том числе, например, несколько раз изнасиловал. Никакого нон-конного ужас-ужаса, фистингов и использования бит, жертва даже научилась получать какое-никакое физическое удовольствие. Но изнасилование. А потом жертва ускользнула или еще почему-то стала недоступна, или даже не ускользнула, как бы то ни было, "плохой" герой начал осознавать, как он не прав. И вот любовь его была так сильна, что его изменила, он стал искупать свои вину и ошибку, бывшей жертве помогать, наказывать себя, вплоть до суицидных мыслей, ну и так далее. Не обязательно все заканчивается взаимной любовью и счастливой совместной жизнью насильника и жертвы, жертва может так и не "полюбить" насильника (если фик ну очень продвинутый). Но главное остается - "искупление" является естественным продолжением "преступления", и то, и другое продиктовано одним и тем же чувством, а именно любовью, страстью (пусть даже нездоровой), "искупающий" действительно, на самом деле что-то искупает (независимо от того, насколько его действия полезны, если смотреть реалистично) - жертва еще может искупление не оценить (хотя в очень редких случаях), а вот читатель обязательно должен проникнуться. Любоф же. Страсть, с которой невозможно было бороться, бла-бла-бла.
В общем, читателям кинкового слэшика этот штампованный расклад наверняка знаком.

И в этой сцене бывший насильник, Моро, ищет и находит бывшую жертву, Дика. У Дика полно проблем, его много раз пытались убить, он скрывается, а Моро вроде как предлагает помощь. И даже предлагает себя убить, если Дик ему не доверяет - он, мол, все так подготовил, что даже если Дик его убьет, все равно помощь будет.
Короче, вот так я все это и прочитала - по-фанфиковому. Слова Моро для меня звучали совершенно _нормально_ и здраво. Когда Дик тут же сделал вывод, что Моро явно едет крышей, я удивилась. Когда в следующей сцене с Моро и другим персонажем Моро вел себя как явный псих, мне было странно.
Я с тех пор эту сцену перечитывала, и, в общем, если напрячься, я могу прочитать ее нормально, я вижу, в чем проявляется безумие Моро, вот только приходится сильно скрипеть мозгами и объяснять себе буквально на пальцах. А если _просто читать_ - ну "всенормально же". А чо такого? Какое безумие? Расклад настолько привычен, я столько раз читала ровно такие же штуки, написанные совершенно нереалистично, что реалистическое чтение включаю только с большим трудом. А если бы не была проспойлерена, с немалой вероятностью решила бы, что это на Дика слишком много свалилось, вот он и... фантазирует.
Отака хуйня, малята.

И вот еще, о том, как воспринимаются кинки:

05.10.2012 в 22:17

Пишет  Луче Чучхе:

И еще про как оно работает.
Текст на РСИЯ, слэш, ориджинал, "Трудно быть магом" - awards.ruslash.net/node/408
Используется для примера, чтобы показать мелкие фанфикшеновые приемы создания специфического текста (не знаю пока, как его назвать, пока называла кинковым фиком, но вот здесь у нас ориджинал, хотя, по-моему, он плоть от плоти фандомов).

Речь об одной фразе (выделенной) : "Транг успел переодеться и, по-видимому, принять ванну. Ему-то разводить огонь и согревать воду не требовалось. Эшли молча поставил кружку на столик у кресла и направился к выходу. Общество мага, как и раньше, удовольствия не доставляло, а распоряжений новых не было".
Теперь контекст - это почти начало текста, день назад Транг пытал Эшли, довольно жестоко, чтобы выведать информацию о некой принцессе, магией выведал, Эшли считает, что принцессу убьют или она уже мертва. Сразу после Транг обманом взял Эшли в ученики, фактически в рабство (Эшли не может не покоряться прямым приказам, не может покончить жизнь самоубийством) и пообещал изнасиловать (Эшли обещанию поверил, репутация у Транга заслуженно плохая, с того, что именно заслуженно, начинается текст - первые строки буквально).

Так вот, с одной стороны фраза полностью правдива, не придерешься - общество Транга действительно не доставляет Эшли удовольствия.
Но это довольно "легкая фраза" - по тому, как употребляется в реале, с чем ассоциируется, как звучит. Так часто говорят, когда речь о человеке с противным голосом, о мелком пакостнике или просто несимпатичном человеке. В ней самой, в том, как она построена, заложено, что общество этого человека могло бы доставлять удовольствие, но вот... Так сложилось, что не доставляет. "Как и раньше" отсылает нас к прошлому, описанному в тексте, а в прошлом были пытки, вынужденное предательство, мысли о самоубийстве и страх изнасилования. Т. е. это было время, когда общество мага тоже не доставляло удовольствия. Вот так обозначены пытки - не доставляли они удовольствия. Так описано попадание в рабство.

Итак, если воспринимать текст как реалистический (маги этому не помеха), то эта фраза показывает отсутствие психологической достоверности, маленькое вранье о состоянии героя. Вряд ли только что пытанные вот так все воспринимают и так думают о происходящем. И боящиеся изнасилования. И только что порабощенные. А если они так думают и ощущают, то являются ну очень специфическими людьми, и это _уже_ должно быть отображено в тексте. Если это реалистический текст, то он, если судить по этой фразе - он плох.

Но штука в том, что "кинковый фанфик" (пока буду называть так) работает по-другому. Читателю кинкового фика, чтобы собственно прочитать его, нужно отрешиться от реалистичного чтения, как бы выключить его, старательно не сопоставлять текст с реальностью - если сопоставишь, прочитаешь просто плохой текст, но не кинковый.
Для чтения кинкового фика нужно воспринять выделенную фразу специальным образом, применив штампы восприятия. Эта фраза одновременно как бы:

1. отбрасывает эмоциональную тень на случившееся раньше, т. е. на пытки, рабство, вынужденное предательство. Они становятся не тем, чем являются, а "пытками", "рабством", "вынужденным предательством" - условными, специально-фиковыми типа-страшными явлениями. Герой воспринимает все это облегченно. Т. е., если обратиться к тому, как описывает его состояние автор - герой думает о самоубийстве и находится в самом угнетенном состоянии духа. Но это все _на словах_. Но, понятное дело, эмоции героев в тексте не просто называются, они показываются, в том числе через выбранную автором интонацию. Здесь показано, что герой не так уж ужасно страдает. Страдание есть, но его одновременно нет, оно воспринимается как игрушечное, игровое, ненастоящее, а значит вызывающее удовольствие (у людей абсолютно здоровых, никакого отношения к мазохизму это не имеет). Так рождается кинк;

2. подводит читателя к тому, что случится дальше - а случится любовная связь между Трангом и Эшли. "Исправленное" прошлое не сможет помешать этой связи, ведь пытки были "не настоящие", а кинковые. Текст как бы намекает нам этим облегченным тоном после пыток - вот сейчас Эшли общество Транга не доставляет удовольствия, а потом будет доставлять. Любовной связи еще нет, даже намека на нее нет, на словах Эшли пока что вроде как испытывает по отношению к Трангу кучу негатива, но автор уже ведет к связи - менее и более прямыми намеками (этот, кажется, третий явный, если считать с самого начала). Так рождается слэш. А вот такие "подводки" создают то, что часто называют "обоснуем" для слэша. Т. е. слэш, который появился не вдруг, а после таких вот намеков - "обоснованный". Опытный слэшер хорошо видит такие намеки и воспринимает их правильно.

Правильно - это отключив "реалистическое" восприятие:
- обычную оценку содержания текста, какая бывает при чтении художественной литературы;
- соотнесение текста с опытом, полученным из реала (например, когда произносят такие фразы и думают таким образом, почему о человеке после пыток говорят именно в такой интонацией).

Как видно, это вовсе не то, что "поиск кинка в реалистической литературе" - там как правило вот таких штук нет, там торкающие моменты встроены в текст таким образом, что для их восприятия не нужно использовать специальные навыки чтения, нужно просто быть восприимчивым к этому виду "торкающего". само торкающее - реалистично, является отражением реальности, более или менее удачным, а не отрицает реальность. И я не говорю о шедеврах, а о середнячках.

Таким образом, ключевым в кинковых фиках является не наличие "торкающих" сцен, а специальные приемы, создающие кинк, они направлены на:
- отключение реалистичного чтения, реалистичного контакта с текстом;
- отрицание связи текста с реальностью;
- применение по отношению к получившимся "пустым местам" шаблонов восприятия;
- применение по отношению к получившимся "пустым местам" смешения (о котором было в предыдущем посте, и которое здесь не проиллюстрировано).

Я думаю, именно поэтому "Забыть нельзя помиловать" вызвал такой стрем и вопли у фэндомской публики. Я специально даю ссылку на тред Фэндомной Битвы - там показательное обсуждение, а вот еще одно, на "Анонимном чтиве"

@темы: критика, фанфики

---

С однострочников

Фриц Йозеф Биттенфельд | Райнхард фон Лоэнграмм. Июль 3 года по летоисчислению Нойе Рейха. Биттенфельду каждую ночь снится, как он находит способ спасти кайзера.

Бред. Ну какой бред опять снился! Живая вода, мертвая вода, вороны, выклевывающие глаз любому, кто зачерпнет воды из волшебного источника...
Он садится на постели осторожно, чтобы не потревожить жену, нашаривает халат и, завернувшись в него, выходит из спальни. В гостиной темно, за большим, во всю стену, феззанским окном сверкает огнями ночной город. Стекло приятно холодит лоб, спазм слева постепенно отпускает, возвращается резкость зрения. Вернись в свой сон, принеси живой воды для человека, который умер пятнадцать лет назад, но по-прежнему снится живым. И каждый раз Биттенфельд ощущает вину за то, что не в его силах было спасти.
Дурацкие сны. Снятся каждое лето с того самого третьего года Новой Эры. Каждый раз что-нибудь новенькое - и ничего, ничего реального за все эти годы! Проклятое подсознание гораздо выдавать сбывающиеся прогнозы - и только.
Рейхсмаршал поворачивается спиной к городу, к облакам, на которых играет зарево огней, и смотрит на портрет. Фото первого прибытия на Феззан - Райнхард фон Лоэнграмм в старой еще форме спускается по трапу, ветер треплет плащ за плечами и золотые волосы, рука вскинута в приветствии - и сердце колотится, как тогда, в ветреный солнечный день победы, в ушах гремят приветственные крики, и слезы выступают на глазах.
Нет, mein Kaiser, я не принес живой воды из-под корней Иггдрасиля, не оборвал черные крылья той валькирии, которая забрала вашу жизнь. Чудес не бывает.

@темы: по заказам, фанфики, Легенда о героях Галактики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Принцессы

Название: Принцессы
Автор: Альвхильд
Бета: [L]Сильвара Среброволосая[/L]
Размер: миди, 5668 слов
Персонажи: Элизабета фон Брауншвейг, Сабина фон Литтенхайм, Кристина фон Литтенхайм, Амалия фон Брауншвейг, Отто фон Браушвейг, Вильгельм фон Литтенхайм, Антон Фернер, Райнхард фон Лоэнграмм, ОЖП, ОМП
Жанр: авантюра, драма
Рейтинг: G
Краткое содержание:
"Рубинский: Итак, кто из внуков Фридриха IV может стать следующим кайзером?
Болтек: Прежде всего дочь принцессы Амалии и герцога Брауншвейга Элизабета, шестнадцати лет. Затем дочь принцесссы Кристины и маркиза Литтенхайма Сабина, четырнадцати лет..."
И почему-то в этой саге больше не было о них речи...

Начало августа 487 г. РК. Один. Заговор

Начало августа 487 г. РК. Один. Заговор

В зеркале отражается девочка в придворном платье цвета слоновой кости - пышная атласная юбка, корсаж, вырезные рукава, плечи обнажены. Светлые волосы завиты локонами и убраны в прическу с цветами. У принцессы Сабины сегодня день рождения. Будет бал. И Его Величество кайзер обещал приехать - он старается не пропускать дни рождения внучек. Сабине фон Литтенхайм исполняется пятнадцать лет.
Она стоит рядом с матерью и отцом и принимает поздравления. Отец был бы, пожалуй, хорош собой, если бы не был таким самодовольным. Мама оживлена и почти весела - сколько Сабина себя помнит, только балы, выезды или приемы вызывают у маркизы Литтенхайм, урожденной Голденбаум, это оживление. Ко всему прочему на свете она равнодушна.
Накануне вечером Сабина тайком позвонила кузине Элизабете, и они разговаривали целых полчаса. Элизабета сказала, что они приедут, потому что ее отец никогда не пропускает званые вечера, на которых бывает Его Величество. Их отцы терпеть не могут друг друга и вечно соперничают, но формальности им все же приходится соблюдать. А значит, можно будет поговорить с Элизабетой о том, что никак невозможно доверить телефонным линиям.
На этот раз им удалось чинно удалиться на террасу после обязательных поздравлений. Они почти одновременно подошли к своему потайному уголку, который загораживали цветущие рододендроны в кадках, и сразу обнялись.
- Давно тебя не видела, Саби. Ты так выросла!
Сабина померила свой рост относительно кузины - да, точно, еще полгода назад доставала ей только до подбородка. А сейчас уже до уха.
- А я соскучилась, Эли, - сказала она.
- Я тоже, - Элизабета села в плетеное кресло, раскрыла и закрыла веер. - Саби, нам надо серьезно кое-что обсудить.
Младшая принцесса передвинула второе кресло так, чтобы видеть подходы, и тоже села. Кивнула:
- Давай.
Элизабета достала из сумочки плоскую коробочку с экранчиком, повела вокруг. Скеллер - поняла Сабина. Кузина все-таки сумела добыть скеллер, детектор прослушки и защиту от нее же.
Элизабета посмотрела Сабине в глаза.
- Говорят, что здоровье Его Величества оставляет желать лучшего.
Сабина кивнула. Здоровье кайзера - это фактор политики. А его смерть превратит доселе относительно мирный двор и дворянство в поле битвы.
- Он так и не назначил наследника?
Элизабета покачала головой, увенчанной пышным голубым пером:
- Мне об этом ничего не известно.
- Они передерутся, - тихо сказала Сабина. - Я думала об этом. Есть еще Эрвин, но он же совсем маленький. И мать у него не та женщина, чтобы бороться за него.
- Был бы жив дядя Людвиг...
Да, был бы жив единственный сын Фридриха IV - и никто не рассматривал бы внучек кайзера как возможных претенденток на престол. Но он уже четыре года как мертв, и двор открыто разделен на две партии - герцога Брауншвейга и маркиза Литтенхайма.
И все было бы проще, будь у них, кроме дочерей, еще сыновья. Но принцесса Амалия едва не умерла, рожая Элизабету, а принцесса Кристина год за годом все пыталась родить еще хотя бы одного ребенка, пока врачи ей категорически не запретили.
- Принцесса и пол-Рейха впридачу... - проговорила Сабина. - Не хочу.
- Есть еще один вариант, - спокойно сказала Элизабета.
- Это какой?
- Я с ним танцевала на своем дне рождения, помнишь?
- Ах, этот... - Сабина обдумала этот вариант и не нашла в нем ничего невозможного. - Ты думаешь, дедушка к нему ведет?
- Ты же знаешь, как он относится к тем партиям, которые нам предлагают? Дядя Людвиг был бы не самым лучшим наследником, а тут дедушка может выбрать сам.
- Ну да, ну да. А он тебе что-нибудь сказал?
- Дедушка или... этот?
- Дедушка, конечно!
- Нет. Я сама догадалась. Посуди сама - у ...этого, конечно, нет друзей при дворе, и мой отец его ненавидит...
- Мой тоже.
- Но за ним вот-вот встанет армия. И дедушка никак ему не препятствует.
- Ты думаешь, дедушка так хочет?
- А почему бы нет?
- Эли, а тебе этот вариант нравится?
Элизабета раскрыла веер, посмотрела на небесно-голубые перья, провела пальцем по тисненому шелку.
- Он, конечно, умный и красивый, но...
- Он тебе не понравился?
- Ну почему же. Он занимательный собеседник, у него острый язык.
- И злой, - добавила Сабина, тоже раскрывая веер. - Барон Флегель каждый раз кипит от злости, обменявшись с ним парой фраз.
- Пусть кипит, может, у него, наконец-то вылетит пробка, и пар пойдет из ушей.
Принцессы захихикали, представив противного родственника в виде чайника.
- И пусть уже его кто-нибудь прибьет. Чтобы не заглядывал мне за корсаж.
Элизабета передернула плечами.
- А говорят, он не по женской части... - задумчиво протянула Сабина.
Элизабета с удивлением посмотрела на нее:
- Ты откуда это взяла?
- Граф Хейдель болтал, я услышала. Он говорил, что Флегель и хотел бы трахнуть белобрысого выскочку, да не выйдет, вот он и бесится.
Элизабета скрыла смешок за веером.
- Ты знаешь, что нам даже слова такие знать неприлично?
- Ой, да ладно! А то мы не знаем, что эти приличные взрослые делают в спальне, - фыркнула Сабина. - И с кем.
И как. И мама тоже знает, но ей все равно.
- Не знаю, по какой он части. - Элизабета зло захлопнула веер. - Но глазки у него похотливые и противные. - Одно утешает - что папе Флегель не настолько важен, чтобы позволять ему крутиться рядом со мной. А все остальные ничуть не лучше. И только ...этот не заглядывает мне в вырез и не раздевает взглядом.
- Но его женой ты себя не видишь? - Сабине давно хотелось ввернуть такую фразу. По-взрослому, психологично.
- Я не хочу замуж. Вообще.
- Какое удивительное совпадение! Я тоже не хочу. Как мама - не хочу. А что мы можем сделать?
Элизабета поставила руку на колено и заперебирала указательным и средним пальцем - так детей развлекают, смотри, вот человечек бежит!
Сабина отрицательно покачала головой. Нет, решительно невозможно.
- Помнишь Марго фон Хельхсхаймер? - спросила она.
- Принцессу-маргаритку? Конечно.
И где она теперь, - хотела добавить Сабина. Но Элизабета смотрела так, что было понятно - она знает. Даже пыли не осталось, когда в Феззанском коридоре яхту Хельхсхаймеров накрыли залпом крейсера. Во всем Рейхе не будет укрытия, а уж Феззан - готовая ловушка.
- Но у тебя есть план, Эли?
- Пока нет. Но... - Элизабета покосилась на индикатор скеллера. - Ты знаешь, что мятежники готовят вторжение? И флот против них поведет граф Лоэнграмм, дедушка уже подписал указ, через неделю будет церемония назначения. Он их разобьет, я уверена. Как ты думаешь, что будет потом?
- Он вернется с триумфом. Опять. Дедушка даст ему еще какой-нибудь титул и повысит в должности. Может, министром сделает.
- Да. И он будет набирать все больше сил и влияния.
- Твой отец этого не потерпит. И мой тоже, - мрачно сказала Сабина.
Они обе знали, что это значит. Гражданская война. Не может быть, чтобы те, кто сейчас веселится в доме Литтенхаймов, не понимали, к чему идет дело. Но они уверены, что уж они-то выживут, выиграют, оторвут себе в смуте кусок послаще... За это тупое самодовольство Сабина их всех тихо ненавидела - всех, включая собственного отца, который рвался играть первую скрипку в надвигающемся хаосе.
- Они не думают об этом, Саби, - тихо сказала Элизабета, и Сабина в очередной раз поразилась, как, оказывается, сходно они мыслят. - Об этом тяжело думать, неприятно. Они в это играют.
Сабине с ее места было видно огромное французское окно, выходившее на террасу. Оно было ярко освещено, внутри, как рыбки в аквариуме, двигались люди - беспечные, разодетые в дорогие наряды, а за благополучными масками их лиц сколько скрыто несчастных жен, равнодушных мужей, измен, предательств, убийств?
Я не хочу, чтобы мой отец решал мою судьбу, думала Сабина. Я не верю ему ни на медный пфеннинг. Он сожрал маму. Он сожрал Маргаритку и ее мать - мимоходом, потому что ее отец ему не угодил. Он умеет только жрать и развлекаться. Равнодушный, самодовольный, самовлюбленный человек. Элин отец точно такой же, но поумнее.
- Эли, - Элизабета подняла голову, и они встретились взглядами. - Эли, я с тобой. Я тебе верю.
- Спасибо.
Она казалась сейчас очень взрослой - намного старше своих шестнадцати лет.
- Надо идти, скоро начнутся танцы, - поморщившись, сказала Сабина.
- Что, совсем не хочешь? Я видела графа фон Лоэнграмма среди гостей. Вот увидишь, дедушка велит ему пригласить тебя танцевать. Сама посмотри, какой он вблизи. Может, он тебе понравится и тогда мы сыграем в совсем другой расклад.
- А с тобой ему тоже дедушка приказал танцевать? - поинтересовалась Сабина.
- А как же? Не сам же он додумался!
- То есть если он меня пригласит танцевать, значит, ты права и у дедушки на него далеко идущие планы... - задумчиво проговорила Сабина. - Были бы мы на пару лет постарше, было бы проще, правда, Эли?
- Не знаю. Сейчас у нас есть время в запасе.
Они встали рядом, глядя в темный сад.
- Если ты решишь с ним поговорить, - вдруг сказала Элизабета, - говори так, как будто ты мужчина.
- Улыбки и кокетство не действуют?
- Я даже не пробовала. Эффект... обратный, я на других наблюдала.
- Хорошо, я учту.
- Саби, постой.
Элизабета достала из крошечной шелковой сумочки атласную коробочку, в каких дарят украшения, протянула кузине.
- Подарок на день рождения. Настоящий.
Сабина раскрыла коробочку. На белой шелковой обивке лежали два кристалла для ридера - с синей и с красной меткой.
- Синий - сборник олимпиадных задач прошлого года. Красный - второй сезон "Птицы над городом". Субтитры на рейхсшпрахе.
- Эли... Эли, я тебя люблю! - забыв о взрослом платье и манерах, Сабина бросилась кузине на шею и звонко поцеловала в щеку. - Неужели? Как ты это достала?
- Я попросила одного человека.
Сабина водила пальцем по граням кристаллов, не в силах спрятать подарок, не налюбовавшись на него.
- А ты уверена в нем?
- Теперь - почти.
Сабина наконец закрыла коробочку и спрятала ее в такую же шелковую сумочку, вышитую бисером.
- Ну что, пора идти танцевать с нашим юным героем, да?
- Удачи, Саби.
Они еще раз обнялись - на этот раз чинно, чтобы не помять платья, и Сабина ушла с террасы. Элизабета еще постояла, вдыхая сладкий аромат цветущих азалий.
Над столицей сгущались синие летние сумерки, и был тот час, когда солнце уже зашло, но все предметы еще видны хорошо и с той особенной четкостью, которая бывает только в отсутствие прямого освещения.
Вернувшись в дом через боковой вход, Элизабета остановилась в пустом холле перед зеркалом. В старинном стекле отразилась высокая девушка в голубом бальном платье, с падающими на обнаженные плечи темными локонами и бело-голубым пером-эгреткой в прическе. Темные густые брови и тяжелый подбородок - зримое наследие Великого Рудольфа, стоит только глянуть на любой его портрет, чтобы увидеть сходство. Саби повезло больше, она похожа на бабушку фон Литтенхайм, такая же блондинка с прямыми волосами, острым подбородком и тонкими бровями, только глаза зеленые. Отцу нравится подчеркивать фамильное сходство Элизабеты с великим кайзером - это политический капитал, право его дочери на трон, а ему - на место за троном.
Интересно, могла бы она понравиться графу Лоэнграмму, если бы не была внучкой кайзера? Если бы они просто встретились на балу? Нет, на балу - это так пошло, так невыносимо сентиментально. Вот если бы можно было прийти и сказать: "Я хочу заключить с вами политический союз, граф" - что бы он сказал? Но, увы, у нее нет ничего, что могло бы его заинтересовать. Ни состояния, ни власти, ни людей. Только кровь Голденбаумов в жилах, а это не то, чем она хотела бы торговать. Нет, играть в эти игры по старым правилам - значит навсегда остаться чьей-то дочерью, внучкой, стать чьей-то женой, но никогда не стать собой.
"Будем надеяться, я унаследовала от Рудольфа не только внешнее сходство, но и немножко силы, способной изменить мир", - подумала она и развернулась к зеркалу спиной.

Осень - зима 487/488 г. РК. Один. Dance Macabre

Элизабета внимательно присматривалась к отцовским офицерам безопасности. Полковник Ансбах умен, но по-собачьи предан герцогу Брауншвейгу, и Элизабета не взялась бы определять ту границу, за которой преданность одолеет и разум, и здравый смысл. Штрайт - слишком прямолинеен и слишком подчиняется правилам. Капитан Венцель слишком несамостоятелен, он исполнитель. Капитан Фернер... капитан Фернер достал ей сериал для Сабины. И еще кое-какие кристаллы. Он, кажется, вполне способен промолчать.
В государственных новостях показали, как граф Лоэнграмм принимает у кайзера Фридриха хрустальный жезл и обещает - звонким, стальным голосом - выиграть войну. Это была первая война на территории Рейха за пятьсот лет. Элизабета смотрела официальные трансляции, прислушивалась к тому, что говорят вокруг.
Отец обрадовался тому, что дочь вдруг стала послушной, похвалил: "Я же говорил, что ты станешь старше и поймешь, что я прав". Элизабета мило улыбнулась. Да, я стала старше, папа. И я понимаю, что тебе нужна не я, а дедушкина корона на голове послушной куклы. Извини, я так не хочу.
Космопорты заполнились беженцами, цены на еду выросли, а в столичных особняках и загородных усадьбах шла привычная жизнь с балами, выездами, любовными интригами и верховыми прогулками.
Где-то там, на передовой, погибали солдаты и похожий на ледяного ангела граф Лоэнграмм отдавал приказы, постепенно перемалывая флот вторжения. Элизабета пыталась представить, как он возвращается, как кайзер торжественно объявляет об их помолвке. Сцена из оперы "Аида", действие третье, триумф Радамеса. Не нужна была Радамесу дочь фараона. И Райнхарду фон Лоэнграмму не нужна внучка кайзера, он сам справится.
Весть о победе Лоэнграмма и официальное извещение о смерти кайзера Фридриха VI пришли одновременно.

Элизабета почти не запомнила конец осени и зиму. События проваливались в пустоту, летели мимо памяти. Осталось ощущение края пропасти, который видит только она. Ну, еще, быть может, мама и Саби. Остальные - слепцы, глупцы! - вращались в привычной круговерти балов, охот, приемов, слегка пригашенной трауром, только теперь мужчины стали более воинственны и говорили о политике, уже не понижая голоса, а женщины сбивались в стайки и обсуждали не столько брачные перспективы и наряды, сколько политические интриги. "Какие интриги, вы, глупые курицы! - хотела крикнуть им Элизабета. - Разве важно, что сказал барон Флегель графу Бергу и кому не подписал прошение канцлер Лихтенладе? Посмотрите правде в глаза - вот идет человек, который опрокинет ваш мир, снесет до основания! Что ему ваше злословие - у него пушки!"
С Сабиной они увиделись только на новогоднем балу во дворце, а поговорить толком не удалось. Ее ни на шаг не отпускала от себя тетя Кристина - от ее механической улыбки и фарфоровой любезности Элизабете стало совсем не по себе.

Март 488 г. РК.Один. Мужья и жены

В начале марта герцог Брауншвейг велел дочери и жене собираться. Он хотел отправить их на одну из тихих планет в своих владениях - в столице становилось слишком опасно. Он так привык, что жена ему ни в чем не перечит, что не поверил своим ушам, когда она сказала: "Нет, я не согласна".
- Здесь скоро будут стрелять, дорогая, - снизошел он до объяснений. - Белобрысый щенок забрал себе слишком много власти, пора проучить его и поставить на место. Это ненадолго - осенью вернетесь. На Хеймдалле как раз будет бархатный сезон. Помнишь, мы были там в бархатный сезон как раз после свадьбы?
- Мы не поедем на Хеймдалль, - твердо сказала принцесса Амалия. - Мы поедем в Баумгартен, это мое поместье на Асгарде.
Герцог открыл рот, чтобы возразить, но она властно прервала его:
- Там будет безопасней. Это кайзерланд, земли короны, а не твои владения. Их никто атаковать не будет.
Герцог подумал - и согласился.
Отъездом занимался, по счастливому совпадению, капитан Фернер. Или не совпадению? Элизабета не стала спрашивать, только сделала все, чтобы оказаться с ним наедине хотя бы на пару минут. И не ошиблась. Без лишних раскланиваний он вручил ей два свертка.
- Подарок на день рожденья, фройляйн!
Яхта герцогини фон Брауншвейг стартовала в тот же вечер - в сопровождении звена боевых кораблей.

- Где она? Кристина, где Сабина?
Кристина фон Литтенхайм оторвалась от книги и недоуменно посмотрела на мужа.
- В чем дело, Вильгельм?
- В городе стрельба, этот сопляк захватил дворец. Нам надо бежать.
- Ах, вот оно что!
Кристина отложила книгу, встала. Только сейчас маркиз Литтенхайм заметил, что она одета в скромное дорожное платье и волосы просто уложены короной вокруг головы. Она позвонила, вызывая прислугу, и тут же на пороге возникла ее горничная.
- Грета, все готово? - спросила Кристина.
- Да, госпожа.
- Несите вещи к машине.
- Кристина...
- Идем, Вильгельм, ты сам сказал - надо торопиться.
- Где Сабина?
- Я ее уже отправила, - безмятежно сообщила она. - Она уже на лайнере, лайнер вышел в коридор и час назад ушел в прыжок.
- Куда ты ее отправила?
- В круиз. Она давно просила. Ты не хотел с ней лететь, я не могу. Не волнуйся, с ней летят Ирма и Хаген, они надежные люди. У них выправлены другие документы, никто ее не узнает. А потом на Асгарде за ней присмотрит Амалия.
- Амалия?..
- Да, моя сестра Амалия.
Литтенхайм застыл в дверях, мучительно осознавая размеры разверзшейся перед ним пропасти. Его жена, покорная, безответная, безразличная ко всему на свете, кроме балов и драгоценностей, в один миг вырвала у него из рук самую ценную карту в игре на власть и отдала ее сопернику. Он шагнул к ней и хлестнул ладонью по лицу. Перстень оцарапал кожу, и на скуле выступили капли крови.
- Запомни, Вильгельм, - сказала она неожиданно трезвым и ледяным голосом. - Твое право на трон - это я, а не Сабина. В крайнем случае ты сможешь жениться на Элизабете. После моей смерти, разумеется. А сейчас поторопись, иначе этот белобрысый сопляк застанет нас врасплох.
Она отодвинула мужа в сторону и пошла к выходу.

Август 488 г. РК. Фрейя. Подарочек на день рожденья

- Фрау фон Хеллер? Луиза-Мария? - спросил чиновник паспортного контроля, близоруко вглядываясь в стоявшую перед ним даму.
- Да, сударь.
- И ее дочери, восемнадцати и пятнадцати лет, Эльза и Амелина?
Две девушки в скромных платьях и дорожных шляпках, шатенка и блондинка, сделали неглубокий книксен.
- Проездом с Вестерланда. Так. И сопровождающие их лица, - продолжал читать чиновник. - Сельма Грофф, горничная, Клаус Циммерманн, охранник... так, с лицензией... а покажите-ка... да-с, прошу вас... и Хельмут Майер, управляющий делами. Так...
Он пересчитал перечисленных лиц взглядом. Беглецы с Вестерланда, это сразу видно. Там восстание, бюргеры и крестьяне взбунтовались против военных налогов. А налоги оттуда идут взбунтовавшемуся герцогу Брауншвейгу. Неудивительно, что состоятельная фрау увезла дочек из этого места.
- Вам надлежит заплатить внутреннюю таможенную пошлину за въезд в коронные земли, залог медицинской страховки на время пребывания, а также зарегистрироваться по месту пребывания на весь срок такового.
Майер, приятный молодой человек с незапоминающимся лицом, тут же протянул ему заполненные квитанции. Чиновник изучил их внимательно и чуть ли не расцвел.
- Отлично, отлично, ни единой ошибки, прекрасно...
Он подшил квитанции в папку, шлепнул в паспорта штамп и вернул документы, сопроводив их привычно-скучным:
- Добро пожаловать на Фрейю, в столичный город Фолькванг, фрау и фройляйн.

В холле гостиницы "Моравия" работал телеэкран, передавали государственные новости: маркиз Лоэнграмм продолжает блокировать последний оплот мятежников, космическую крепость Гайерсбург; государственный секретарь герцог Лихтенладе принял представителей провинций, которые заверили его как представителя Его Императорского Величества Эрвина-Йозефа II, в своей неизменной преданности престолу; в связи с грядущим окончанием траура директор Императорского Театра сообщил, что к открытию нового сезона готовится невероятная по размаху и пышности постановка "Валькирии" Вагнера; растут котировки драгоценных металлов на биржах Парсифаля...
Они поднялись в номер. Не слишком роскошный, но чистый и удобный многокомнатный номер в приличной гостинице - гостиная и три спальни.
Пока почтенная фрау и ее младшая дочь принимали ванну и переодевались, старшая послала Майера заказать ужин в номер, напомнив: "И обязательно с именинным пирогом и свечками, сегодня у Сабины день рождения!" Потом прошлась по всем комнатам, держа в руке скеллер. Проверила все, как ее научил Майер, - чисто. Хорошо, что багаж дворян не досматривают, а скеллер и ручное оружие им предъявлять на контроле не обязательно. Скажите на милость, зачем скеллер провинциальной вдове с дочками?
В гостиной почтенная фрау полулежала в кресле, а горничная, круглолицая женщина средних лет, рылась в укладке.
- Что такое, мама? Ты плохо себя чувствуешь?
- Мигрень начинается, - через силу проговорила та. - Сельма, там должен быть набор из трех таблеток в прозрачной упаковке.
- Мигренин? Так он же кончился, на лайнере еще кончился.
- Что же делать? - растерянно спросила горничная.
- Помогите маме лечь, сделайте холодный компресс и проследите, чтобы не было резких звуков и яркого света, - Фройляйн Эльза раскрыла бювар и быстро нашла нужную бумагу. - Я схожу в аптеку и куплю. Клаус меня проводит.
На улице было уже темно. Сутки на Фрейе короче стандартных, и время года другое - в августе тут уже осень, в умеренных широтах рано темнеет. Такси возле гостиницы не было, а до круглосуточной аптеки было квартала три. Недалеко. Но надо было пройти через безлюдный в это время суток квартал с конторскими зданиями и выйти на параллельный проспект. Эльза завернулась поплотнее в шаль и ускорила шаг - воздух после захода солнца ощутимо похолодел.
Идти оказалось действительно не очень далеко. Пожилой провизор с сочувствием посмотрел на скромную фройляйн, у которой так некстати заболела матушка, принял рецепт, выписал вместо него новый - на всякий случай - и снова вернулся к своему кроссворду. Обратная дорога казалась совсем короткой. Прохожих в этом квартале не было, стук каблучков о мостовую эхом отдавался от пустых домов со слепыми, закрытыми казенными жалюзи окнами. Внезапно звук изменился - навстречу шла компания. Несколько мужчин, судя по походке - не вполне трезвых. Клаус пошел рядом с Элизабетой, чтобы они увидели - девушка не одна. Но это их не остановило.
- Эй, браток, деньги есть? Выкладывай, - сказал первый и сразу же попытался ударить Клауса.
Элизабета отступила в сторону, чтобы не помешать Клаусу, и тут ее грубо схватили за плечо. Разворачиваясь, она успела заметить, что из троих нападавших на ногах только один, видимо, бывший солдат - он стоял в стойке, и в руке у него был нож.
- А ну-ка, детка, пойдем прогуляемся, - со смешком произнес грубый голос.
Она выстрелила на звук. Шикнул бластер, и державший ее человек повалился на мостовую, чуть не утащив ее за собой. Она удержалась на ногах и выстрелила еще раз, уже прицельно. Луч прошил глазницу. Отдачи не было, не то что от пулевика.
- Фройляйн, фройляйн Эльза, с вами все в порядке? - Клаус уже стоял рядом, в левой руке он держал отобранный нож.
- Все хорошо. Вызовите полицию.
Она посмотрела на свой бластер. Маленькая плоская дамская модель. Он был в том свертке, который вручил ей Фернер перед отлетом с Одина. Подарок на день рожденья. Конечно же, он знал, что Элизабета ездила с отцом на охоту, умела стрелять из охотничьего ружья и свежевать добычу.
Полицию Элизабета и Клаус встретили в холле гостиницы.
- В номер подниматься не стоит, - сказала Элизабета. - Мама плохо себя чувствует. Я уже совершеннолетняя и могу сама подписать протокол.
Часть полицейских уехала на место происшествия, а следователя, полицейского инспектора и фройляйн Эльзу с Клаусом хозяин гостиницы пустил в свой кабинет. Говорил в основном Клаус, следователь записывал, инспектор тоже что-то себе помечал в планшете.
- Где служил, солдат? - спросил инспектор.
- Вторая десантная бригада, флот Меркатца! - отрапортовал Клаус.
- В отставке по ранению?
- Так точно.
- Понятно.
И опять уткнулся в свой планшет.
- Так вы, фройляйн Хеллер, с Вестерланда? - спросил следователь, запустив протокол печататься.
- Да.
Инспектор и следователь странно переглянулись.
- Ну, ладно... гм... Вы молодец, фройляйн, очень хладнокровно действовали. Прошу прощения, нам надо переговорить.
И следователь с инспектором отошли к окну.
"Да ясное дело, что тут копать... с разрешением... сам посмотри - в шоке, не отошла еще... может, и не знает... ну и не надо мурыжить лишнего... закроем как самооборону... дезертиры какие-то... так им и надо... да и сами по домам..."
Фройляйн Хеллер подписала протокол, забрала свой совершенно законный бластер и была отпущена с миром. Она вышла в холл гостиницы. Тихо бормотал большой стенной телевизор, который, видимо, забыли выключить.
- ...ядерная бомбардировка Вестерланда... - донесся до слуха голос диктора новостей.
Что?!
Элизабета остановилась так резко, что Клаус чуть не сбил ее с ног.
- ...по предварительным данным уничтожены все крупные населенные пункты, космопорт и административный центр. По приказу маркиза Лоэнграмма на месте катастрофы производятся спасательные работы силами эскадры фрегаттен-капитана Дройзена...
На экране крутился ролик спутниковой съемки - поворачивающаяся полуосвещенным боком к камере планета и вырастающие до стратосферы клубящиеся облачные грибы. Потом пошли кадры с места - люди в тяжелых скафандрах полной защиты, транспортеры, оплавленные фундаменты, обожженные до полной неузнаваемости люди, люди на дезактивационных пунктах - те, кто уцелел в дальних поселках или на фермах... Звуковое сопровождение было милосердно отключено.
Элизабета развернулась и пошла к лифту.
- Вот что они имели в виду, - пробормотал себе под нос Клаус.
В номере было полутемно. На столе стыл нетронутый ужин. Сабина ничего не спросила, пока Элизабета не привела себя в порядок и не вышла в гостиную уже переодевшись. Понятно было, что она уже знала. Элизабета села в кресло.
- Я сегодня убила человека, Саби. И ничего не почувствовала.
Сабина подошла, встала за спинкой кресла и положила руки Элизабете на плечи.
- Говорят, что когда впервые убиваешь человека, то чувства должны быть. Страх. Отвращение. Жалость. А я ничего не чувствую. Оленя на охоте - и то жалко.
- Все правильно, деточка.
- Мама! - Элизабета вскочила и подбежала к матери. - Как ты себя чувствуешь?
- Уже лучше, спасибо, - принцесса Амалия осторожно сделала несколько шагов и опустилась в кресло, с которого только что встала ее дочь. - Голова еще немножко кружится. Но это неважно. Ты молодец, Элизабета, ты не растерялась, ты смогла себя защитить. Почему ты должна переживать из-за этого? Ты поступила правильно. Я горжусь тобой.
Элизабета смутилась. Мать нечасто хвалила ее.
- А Отто, глупец, еще жалел, что ты не мальчик.
- Мама...
- Вы слышали новости, тетя Амалия? О Вестерланде?
Выпуск новостей шел каждый час. На экране маркиз Лоэнграмм, бледный, осунувшийся, говорил звенящим от напряжения голосом: "Солдаты Рейха! Неужели вы будете сражаться и умирать за человека, который это сделал? За человека, который уничтожил целую планету и два миллиона человек - только потому, что они посмели выразить недовольство? Только потому, что они не хотели голодать?.."
Ядерное оружие. На планете. На планете. Элизабета сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. "Глупец. И мертвец. Ты подписал себе смертный приговор, папа. Я думала, ты умнее".
Она встретилась взглядом с Сабиной. "Такой же глупец, как мой отец. Только мой не такой масштабный. Он просто стрелял в своих".
Принцесса Амалия привлекла к себе и обняла их обеих, дочь и племянницу.
Они долго сидели так, потом Элизабета встала.
- Подождите. Я совсем забыла...
Она ушла в спальню и вернулась с подарочным свертком и футляром в руках.
- Это тебе, Саби. От нас с мамой.
- Да-да, я тоже совсем забыла. А это Кристина передала для тебя. Она хотела сама подарить тебе на шестнадцать лет.
Сабина раскрыла футляр. На кремовом бархате горело колье с изумрудом и пара серег. Принцесса Кристина понимала в драгоценностях и знала, что выбрать. Она только не знала, что к этому дню для ее дочери драгоценности не будут значить ничего.
- Мама... - пролепетала Сабина сквозь предательские слезы. - Ох, мама...

Спустя пару дней две девушки в сопровождении молодого человека неприметной внешности прогуливались по парку. Ветер обрывал золотые листья с берез, темная зелень дубов, слегка тронутая ржавчиной, еще не уступала осенним ветрам. Клены стояли ярко-алые, как факелы. Осень на Фрейю приходила рано и тянулась долго. Уже смеркалось, и в парке почти никого не было. Наконец они присели отдохнуть на смотровой площадке. Майер и Элизабета сидели на скамейках друг напротив друга, Сабина бродила вокруг и собирала букет из опавших листьев
- Скажите, Майер, вы можете связаться с капитаном Фернером? - вдруг спросила Элизабет.
Вопрос застал Майера врасплох.
- Почему вы думаете?..
- Потому, - резко оборвала его Элизабета. - Да или нет?
- Он же перебежал к Лоэнграмму.
- Я знаю. Это хорошо.
- Но что...
- Слушайте внимательно. Сейчас я дам вам запечатанный пакет. Вы доставите его Фернеру. Если Фернер откажется иметь с этим дело, вы должны будете передать пакет лично герцогу Лоэнграмму.
- Лоэнграмму? Зачем?
- Не задавайте бессмысленных вопросов. Вот билеты на лайнер до Одина. Вот чек - вы сможете получить по нему деньги на Одине, не раньше. Машина ждет у выхода из парка, Клаус вас проводит.
- Но я...
- Ваши вещи уже в машине.
- А если я откажусь?
Улыбку, расползшуюся по лицу принцессы Элизабеты, можно было назвать только скверной. В руке у нее был бластер, направленный точно Майеру в живот.
- Вы думаете, что успеете выстрелить? - спросил он.
Холодный металл коснулся его затылка, и голос Сабины тихо проговорил над ухом:
- Я точно успею.
Майер вздохнул:
- Хорошо, я согласен, Ваше Высочество.
Элизабета протянула ему сумку.
- Здесь все.
- А если я не сдержу слова?
Элизабета снова скверно ухмыльнулась и свистнула в два пальца, как уличный мальчишка.
- За этим проследит Клаус.
Майер встал.
- Я могу рассказать капитану Фернеру, как вы меня уговорили? - спросил он, улыбаясь краем рта.
- Можете. И передайте, что я благодарю его за все.

В сентябре, уже на Элизеуме, они узнали о судьбе клана Лихтенладе и участников Липпшадтского мятежа. На троне все так же сидел Эрвин-Йозеф, а о судьбе Кристины фон Литтенхайм, урожденной Голденбаум, ничего не сообщалось.
Кругом рушилась империя, и над обломками обветшавшего государства высилась фигура Райнхарда фон Лоэнграмма, ледяного ангела с глазами, в которых стыл холод Хель.

Октябрь 488 г. РК. Один. Лично в руки

- Что у вас, Фернер?
- Прочитайте, пожалуйста, сами, Ваше Высокопревосходительство.
Поморщившись, Райнхард взял из папки конверт, запечатанный сургучом, и сломал печать. Внутри был сложенный вчетверо лист хорошей писчей бумаги, исписанный крупным разборчивым почерком, таким же, как надпись на конверте: "Райнхарду фон Лоэнграмму лично в руки". К концу дня его донимала нудная головная боль, угнездившаяся где-то рядом с глазами. Читать становилось неприятно, а дел на сегодня было еще много, и все бумажные.
Он читал, и по мере чтения выражение его лица менялось от усталого раздражения до крайнего удивления. Фернер не знал, что в письме, но знал, к чему оно прилагается.
- Откуда это у вас, Фернер?
- До последнего времени их сопровождал человек, которого я назначил им в охрану, еще будучи на службе у герцога Брауншвейга.
- Он знает, где их найти?
- Теперь - нет. Они покинули Фрейю в тот же день. И документы они наверняка сменили, у них был комплект помимо того, который делал я.
Райнхард фон Лоэнграмм взял из папки следующий лист - плотный лист гербовой бумаги с золотым обрезом и вытисненными по верхнему краю коронами и прочитал вполголоса:
- "Сим удостоверяю, что отныне и навеки отказываюсь за себя и всех своих потомков от всякого права на престол и корону Галактического Рейха. Элизабета фон Брауншвейг-Голденбаум". Заверено принцессой Кристиной и принцессой Амалией.
- Второй такой же, - сказал Фернер. - Что вы намерены с этим делать, Ваше Высокопревосходительство?
- То, что сказано в этом письме, - ответил Лоэнграмм. - Подготовьте документы, я подпишу.
Фернер взял письмо.
"...Теперь, когда Вы можете быть уверены, что все претензии на трон и корону от нашего имени исключены, я прошу Вас позаботиться о моей матушке. Она слаба здоровьем и, думаю, была бы рада жить на Асгарде, в своем имении Геллерштад, которое дедушка дал ей в приданое. Она его всегда любила. Я верю Вашей чести - и что Вы не станете мстить женщине за дела ее мужа..."
Райнхард фон Лоэнграмм старательно отводил взгляд, и лицо у него было, как у человека, который терпит нудную, надоедливую боль.


16 г. НЭ. Пальмленд. Конверт

Конверт пришел с обычной почтой - длинный, старомодно запечатанный сургучом. Дорогая межпланетная пересылка от Асгарда через Феззан сюда, на Пальмленд. Кристиан достал его из почтового ящика вместе со счетами и квартальным информационным листком, когда пришел из школы. Мама была на работе, отец в командировке, а у бабушки была ученица - из ее кабинета слышался девчачий голос, неуверенно спрягающий сильные глаголы.
Кристиан обедал и думал, почему конверт адресован Луизе и Анне фон Браун, почему не Луизе и Элизе? Тетушка Анна жила вообще не на Пальмленде, а на Афине. Но пока на вопросы отвечать некому. Оставалось только сесть за уроки, а вечером спросить маму и бабушку, что это за конверт. Квитанции, информашку и конверт он разложил на столе в салоне, как обычно.
Разделавшись с математикой, Кристиан пошел на кухню за яблоком и увидел, что в салоне сидит бабушка. Вскрытый конверт небрежно валялся на столе. Кристиан хотел задать вопрос, но не вымолвил ни звука. Бабушка плакала. Она смотрела на листок гербовой казенной бумаги и плакала. Кристиан осторожно подкрался к ней и тронул за плечо.
– Oma (*)...
- Что, Кристик?
- Что случилось?
Бабушка достала платочек и утерла слезы.
- Моя сестра умерла.
Сестра? У бабушки была жива сестра? На каком-то Асгарде, это же в Рейхе?
- Я думал, что ваши с мамой родственники все погибли на Вестерланде.
- У нас не было родственников на Вестерланде.
У двери салона стояла мама. Кристиан никогда не видел у нее такого выражения на лице.
- Что-то с тетей Кристиной? - спросила мама и взяла у бабушки извещение. Прочитала. - Надо сообщить Саби.
- Конечно, - согласилась бабушка. - Кристик, принеси из моего кабинета записную книжку.
Бабушкина записная книжка была старомодной и сказочной - переплет из тисненной темной кожи, золотые уголки, крохотный золотой замочек. Возвращаясь в салон, он услышал, как бабушка говорит маме: "Эли, не рано ли ему узнавать такие вещи?" И мама отвечает: "Ему уже почти одиннадцать лет, Mutti (**), и он умный мальчик". - "А что скажет Рихард?" - то есть папа. "Да ничего не скажет. Поговорит с ним, если нужно".
Они говорили на рейхсшпрахе, и Кристиан спросил тоже на рейхсшпрахе:
- Мам, о чем папа должен будет со мной поговорить? А кто такая Саби?
- Сядь, Кристиан, - строго сказала бабушка.
Кристиан сел на стул, сложил руки на коленях. Бабушка была уже старая, но красивая, как фея - с серебряными волосами, которые она укладывала короной вокруг головы, с прямой спиной и почти совсем без морщин. И она всегда носила красивые платья, а брюки не любила.
- Читай, - сказала бабушка и подала ему извещение.
Красивым почерком с завитушками там было написано: "С прискорбием сообщаем, что 9 июня 16 года НЭ в своем имении Геллерштад на планете Асгард скончалась от кровоизлияния в мозг маркиза Кристина фон Литтенхайм, урожденная Голденбаум".
- Голден... баум? - переспросил Кристиан, не веря своим глазам.
- Да. Мое настоящее имя - Элизабета фон Брауншвейг. А бабушкино - Амалия фон Голденбаум. Она старшая дочь кайзера Фридриха. Саби - это твоя тетя Анна, она на самом деле Сабина фон Литтенхайм и моя двоюродная сестра.
- Брауншвейг, - повторил ошеломленно Кристиан. - То есть я - тоже Брауншвейг? И правнук Голденбаума? Я не хочу быть Брауншвейгом!
- А это уж как ты захочешь, - твердо сказала мама. - Ты вполне можешь быть Кристианом фон Лютвицем.
Кристиан кивнул и сполз со стула. На полпути к двери его настигла новая мысль.
- Мам, то есть получается, что я как бы... ну... принц?
- По женской линии.
- Занятно... - протянул Кристиан, глядя в сторону. - А почему вы... ну, как так получилось?
- Просто я не хотела выходить замуж за графа Лоэнграмма, - весело сказала мама. - И сбежала.
Кристиан открыл рот, закрыл, посмотрел на маму, потом на бабушку, потом на портрет Райнхарда фон Лоэнграмма в старой адмиральской форме, который всегда висел в салоне вместе с семейными фотопортретами фон Лютвицев. Никаких шуток. Мама так не шутит, это он знал. Значит, все правда.
- Я пойду подумаю, - сказал он и ушел в свою комнату.
Элиза посмотрела в зеркало, поправила прическу. В зеркале отражалась высокая статная женщина с несколько тяжеловатым подбородком и густыми темными бровями. Темные волосы подстрижены до плеч, по хайнессенской моде. Она критически оглядела свое отражение и подумала - хорошо, что в этой части галактики не было принято развешивать повсюду портреты Рудольфа Великого. Потому что сходство. И потому, что Кристиан фон Лютвиц с каждым годом становится все больше на него похож.

-------
* Oma (нем.) - бабушка. детск.
** Mutti (нем.) - мама


Ссылка на ФБ

Комментарий: У этой повести есть начало и конец, но нет середины. Поэтому конфликта и развития характеров нет тоже. Получилась такая eye candy, симпатичная и в меру сладкая.

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Забыть нельзя помиловать

Название: Забыть нельзя помиловать
Автор: Альвхильд, Запасной аэродромчик
Бета: Айриэн
Размер: миди, ~4100 слов
Персонажи: Райнхард фон Мюзель, Зигфрид Кирхайс, ОМП
Жанр: ангст
Рейтинг: NC-21
Краткое содержание: кадеты столичного училища проходят практику на космической станции. У обермаата Шмидта, которому они должны сдавать зачет по работам в вакууме, не совсем обычное хобби -

спойлер

он коллекционирует гей-порнографию и принуждает к сексу подчиненных.
Примечание: преканон


– Толченого стекла в жратву насыпать!
– Лучше крысиного яда.
– Где ты его возьмешь на станции, долбоклюй?
– А стекло где?
– Еще можно ему дверную ручку моментальным клеем намазать.
– Было уже, – подал голос скептик. – В позапрошлом году.
– Да ладно, что вы все – подсыпать, намазать... Выживет и только злее будет, а клей так вообще херня.
– Бирхофф, – искусственным басом проговорил скептик. – Вы кадет или уличная шваль, чтобы такими словами выражаться?
Кадеты заржали. Не то чтобы шуточка была смешной, но было уже поздно, все устали, назавтра опять предстояло сдавать матчасть обермаату Шмидту, которого уже не первое поколение кадетов именовало за глаза Зверем и никак иначе. Атмосфера в кают-компании была такая, что сейчас палец покажи – парни будут ржать, не то что замнача по воспитательной работе передразнивать. Тем более что у Литте выходит очень похоже.
– Я бы ему кислород перекрыл как-нибудь, – вернулся к теме Клейнмихель.
– Скафандр бы ему подрихтовать, – поддержал его Бирхофф. – Манометр подкрутить или индикаторы переставить.
– А может, трос отцепить?
Эту идею уже рассматривали. Как и множество других – это уже было вроде игры под названием "Как убить Зверя". В игру играли по вечерам в кают-компании, отведенной на станции для кадетов.
– Если масло попадет в клапан отвода отработанного воздуха, то он не сразу заметит, что что-то не так. А когда схватится за проверку – будет уже поздно. Особенно если сбить настройки индикатора, – предложил Литте голосом преподавателя математики.
– А если в патрубок кислородного баллона – масло загорится, и всё. Если он успевает вырвать подачу из этого баллона, то получает взрывную декомпрессию. Пока откачку воздуха остановят, пока обратно уравняют давление в шлюзе...
– А вот и Мюзель пожаловал. Последняя жертва Зверя, – сообщил Клейнмихель. – Что, сурово гонял?
Мюзель, невысокий и худощавый светловолосый подросток, внесший предложение насчет кислородного баллона, пожал плечами.
– Но ты сдал?
– Не знаю.
Мюзель прошел в дальний угол и уселся там с книжкой.
На него не обращали внимания, привыкли уже. Он там и засыпал регулярно, в том кресле, особенно после отработок выхода в скафандре – обермаат по прозвищу Зверь гонял его и еще человек шесть как проклятых, невзлюбив с первого взгляда. Мюзелю приходилось особенно худо – он был младше своих однокурсников на два года и физические нормативы тянул еле-еле. Но не жаловался. Он никогда не жаловался.
Вариант Мюзеля тоже обсудили и сочли реалистичным, хотя и менее исполнимым, чем вариант Литте.
Обсуждение прервал кадет Кирхайс:
– До отбоя уже двадцать минут осталось.
– Ну, хоть кто-то следит за временем, – недовольно буркнул Клейнмихель. – Пошли по каютам, а то капитан нам опять устроит.
Сам он, впрочем, уходить не торопился и смотрел, как Кирхайс будит заснувшего в кресле Мюзеля.
– А ты сдал?
– Завтра сдаю, – ответил Кирхайс.
Из кают-компании Клейнмихель ушел последним. Ему тоже было сдавать завтра, и он тосковал заранее.

Едва дверь тесной двухместной каюты, в каких жили на станции кадеты, закрылась и щелкнул замок, Райнхард сполз по стенке. Кирхайс наклонился, закинул его руку себе на плечо и дотащил до койки. Райнхард едва сдерживался, чтобы не стонать сквозь зубы. Он дышал часто и неглубоко, как человек, который терпит сильную боль.
Кирхайс помог ему выбраться из кителя и снять рубашку. Увидев, что под ней, он ничего не сказал, но переменился в лице. На груди и животе Мюзеля расплывались пятна синяков – под солнечным сплетением, на ребрах справа, на плечах, на груди. Особенно черное пятно набрякло вокруг правого соска, покрасневшего и раздраженного. Стащив с помощью товарища штаны и белье, Мюзель по стеночке перебрался в душевую кабину.
Он долго стоял под струей едва теплой воды, пока Кирхайс не перекрыл кран и не вытащил его оттуда, завернув в полотенце. Полотенце тут же промокло, и Мюзеля затрясло, он весь пошел "гусиной кожей". Его еще хватило на то, чтобы добраться до койки и упасть на нее, уронив полотенце на пол.
Кирхайс молча убавил свет и принялся наводить порядок. Если бы кто видел в этот момент его лицо, то испугался бы – с таким лицом не воду с пола подтирают, а убивают злейшего врага.
Закончив, Кирхайс как следует укрыл своего товарища одеялом. Подумал и укрыл сверху еще и своим. Мюзель не спал – но и окружающее воспринимал, похоже, как во сне.
– Райнхард, я скоро вернусь, – сказал Кирхайс.
Мюзель не ответил.
Кирхайс и в самом деле скоро вернулся. Он тихо разделся, вымылся и выключил свет. Остался гореть только зеленый индикатор возле двери и светодиод над тумбочкой. Кирхайс взял свою подушку, положил к Мюзелю и откинул одеяло.
Райнхард лежал на спине, закинув руки за голову. Лицо было отсутствующим, пустым, хотя он не спал. Кирхайс вскрыл принесенный им тюбик и принялся обрабатывать синяки и ссадины. Он старался касаться кожи как можно легче, чтобы не причинять боли. Несколько раз Райнхард все-таки втянул воздух сквозь зубы, сдерживая стон. Потом повернулся, подставляя бок и спину.
– Больно? – спросил Кирхайс, ощупывая ребра.
Райнхард кивнул.
– Я наложу повязку.
Инструктор по оказанию первой помощи сильно бы удивился, узнав, что у кадетов Кирхайса и Мюзеля куда больше опыта в применении его уроков, чем должно быть. Синяки, ушибы, растяжения, вывихи. Но сноровка и уверенность, с которыми Кирхайс наложил фиксирующую повязку, его бы порадовала.
Покончив с повязкой, Кирхайс убрал полупустой тюбик с мазью и упаковку от бинта, и забрался в койку рядом с Мюзелем.
Койка была не слишком широка, но им хватило. Райнхард сонно пробормотал: "Кирхайс?" – и привалился головой к его плечу. Постепенно он согрелся и расслабился, проваливаясь в сон. Кирхайс обнял его за плечи. Доверие, которое Райнхард питал к нему, всегда потрясало Кирхайса до слез, до сердечной боли. Сам он так не мог, он даже с Райнхардом не был настолько открыт, насколько открыт был Райнхард с ним.
Кирхайс еще раз мысленно напомнил себе последовательность действий на завтра и тоже уснул.

Сон этот он ненавидел. Его нельзя было назвать кошмаром, но он был мучительным, а последнее время еще и стыдным. Узнав его, Зигфрид – во сне он всегда думал о себе как о Зигфриде – приготовился пережить его, но сон свернул с проторенной дорожки. Вместо тонущей в сумраке огромной кровати был скафандровый отсек перед учебным шлюзом, ярко освещенный. Темная человекоподобная фигура закрывала от Зигфрида стол и человека, распростертого на нем. Темный силуэт без лица, фигура, текущая зловещим туманом. Во сне царила полная тишина, но Зигфрид знал, что тот человек молчит, стиснув зубы. Мотнулась золотоволосая голова, и Зигфрид с ужасом увидел, что это госпожа Аннерозе. Такой он видел ее только в этих снах – с искаженным от боли лицом и страдальческим оскалом. А он даже шевельнуться не мог, хотя рвался изо всех сил. И как всегда, он что-то сделал такое, отчего наутро фантомная боль поселялась во всем теле, и все кончилось. Зигфрид лежал в постели и спал – ему снилось, что он спит, и во сне золотоволосая голова лежала у него на плече, и он перебирал длинные мягкие волосы, тая от блаженства. Если бы эти сны не заканчивались иногда сценой безопасности и покоя, они были бы совсем невыносимы. Но иногда они продолжались – поцелуем, теплом внизу живота, и чем-то еще, что было и похоже, и непохоже на секс, который описывали парни постарше, а в конце было испачканное белье и ощущение неправильности после пробуждения.
Зигфрид попытался усилием воли вынырнуть из сновидения – и это ему удалось. Сначала он испугался, ощутив рядом чужое тело, но уже в следующий миг вспомнил все. Райнхард спал спокойно, слава всем богам, но лицо его было мокрым от слез. Кирхайс – наяву он думал о себе как о Кирхайсе – погладил его по голове, по спине, как маленького. Спящий не обидится.

Две недели спустя

Труп выглядел скверно, как только может выглядеть труп человека, погибшего от обширного ожога и взрывной декомпрессии.
– Как это случилось?
– Патрубок подачи кислорода из сменного баллона оказался смазан маслом. Масло возгорелось, когда в смеситель пошел кислород. Поскольку маат Шмидт в это время находился еще в шлюзе, он вручную перекрыл подачу кислорода и разблокировал замки шлема. К сожалению, давление в шлюзе невозможно регулировать быстро.
– Понятно.
Майор Штокманн подписал протокол осмотра. Что за напасть, право слово! Шмидт прослужил на флоте пятнадцать лет, у него была высочайшая квалификация во всем, что касается скафандров, шлюзов и прочего вакуумного оборудования. Он седьмой год принимал зачеты у кадетов столичного училища – и за знания тех, кто ему сдавал, можно было не опасаться. И такая глупая случайность. Или не случайность?

Три дня спустя

"Причиной смерти послужила взрывная декомпрессия, вызванная тем, что означенный Шмидт раскрыл запоры шлема вручную, не дождавшись уравнивания давлений в шлеме и шлюзе. Необходимость какового возникла вследствие возгорания кислородного баллона, каковое произошло вследствие наличия масляной субстанции на резьбе патрубка смесителя.
В процессе следствия установлено, что вышеописанный патрубок был установлен обермаатом Шмидтом не ранее чем за 12 часов до ЧП. Вследствие чего следствие пришло к выводу, что причиной ЧП является небрежность в обращении с техникой.
При осмотре трупа выявлены следующие повреждения: обширный ожог лица и слизистой оболочки рта и носоголотки, декомпрессионные повреждения глазных яблок. При вскрытии выявлены декомпрессионные повреждения легких…"

А вот протокол расследования Штокманн даже не стал править. Пусть эта крыса Вильбранд пишет, как его чернильной душе угодно – этим жутким канцеляритом, от которого голова болит.

"Обыск личных вещей Шмидта обнаружил 18 единиц контрабандных и подпольных изданий порнографической направленности педерастического содержания. На визуальных материалах изображены сцены гомосексуальных половых актов разной степени извращенности, а также насильственных развратных действий с лицами несовершеннолетнего возраста".

Глянцевые журналы с зазывно улыбающимися спортивными парнями на обложках были еще ничего. Гладкие мускулистые торсы, правда, плохо сочетались с блядскими позами. А вот листочки с черно-белой печатью похуже были воистину мерзкими. Майору Штокманну пришлось пересмотреть их все, и его тошнило от одной мысли о том, что кому-то может нравиться такой секс, кого-то возбуждают голые связанные мальчики, чужая боль и чужой страх. Шмидта возбуждали.
Среди листочков было несколько фотографий, сделанных явно самим Шмидтом. На всех был металлический стол для снаряжения скафандров и на нем – связанный парень. Руки вытянуты над головой, ноги разведены и привязаны к нижним стойкам стола. Торс обнажен – китель и рубашка расстегнуты и распахнуты, брюки и трусы спущены. Шмидт снимал это не для шантажа, потому что лица как раз были не в фокусе. Сморщившиеся от холода соски, вяло висящий или полувозбужденный член, рефлекторно напрягшиеся мышцы – вот что снимал покойный. Эти, с фотографий, явно были рядовыми-первогодками. Конечно, никто из них не жаловался, они сами скрывали ото всех, что делал с ними обермаат Шмидт в своем рабочем помещении.
Камера подготовки скафандров была полностью в его распоряжении. Вот он и распоряжался в свободное от службы время. А может, и прямо в служебное.

"На основании возникших подозрений комиссией был произведен медицинский осмотр кадетов 4 курса с целью выявления, не применял ли к ним покойный Шмидт насильственных развратных действий.
В результате осмотра выявлено два подозрительных случая. В ходе дознания курсанты Максимилиан фон Вейзе и Дитрих фон Берн признались, что Шмидт имел с ними половой контакт насильственного гомосексуального характера с применением силы…"

Полковник Вильбранд из отдела внутренних расследований карьерист, сукин сын и, сожалению, дурак. Какой же дурак, боги! Он же и в самом деле думает, что из этого можно слепить дело – как же, в группе детки больших людей из Военного министерства, Генштаба, штабов армий и флотов… Штокманн эту часть спустил бы на тормозах и замял. Ради самих же мальчишек замял бы, если не ради целости собственного зада. Но выслужившийся из низов – как говаривал полковник фон Шелер, "из холопов" – Вильбранд не упустит случая слепить дело и выслужиться перед начальством, а заодно покалечить жизнь паре "дворянских засранцев". Поэтому он и устроил этот унизительный медосмотр и глумливо приговаривал о чистоте рядов, когда прочитал в медицинском заключении, что двое кадетов, вероятно, были изнасилованы. Еще парочка таких дел – и Вильбранда отправят расследовать хищение портянок куда-нибудь на Капче-Ланку, но за это время он успеет изгадить жизнь не только подследственным, но и напарнику…

"По возникшему подозрению в наличии у курсантов личных мотивов для убийства обермаата Шмидта были допрошены следующие курсанты…"

Клейнмихель: Нет, господин майор, ничего такого не было. Да, он дважды ставил мне незачет несправедливо. Но видит Один, сводить счеты с этим ничтожеством для человека моего происхождения просто позорно… Нет, не пытался.

Литте: Да, мы говорили... Ну, в смысле, придумывали. Всякое. Это шутка была, понимаете? Клеем намазать световое перо, чтоб к пальцам прилипло. Или там стул… Но убить? Нет, обермаат Шмидт не делал никаких… Думаю, я бы заметил.

Турнайзен: У него что-то так… пыхнуло в шлеме, а потом все забрало покрылось кровью. Я даже понять ничего не успел, господин майор. Никто ничего не понял. Младший техник догадался поддать атмосфер, а мы… мы просто висели в шлюзе, как… сосиски в проруби. Наверное, мы все провалили зачет. Возможность испортить его скафандр? Не знаю. Он всегда перепроверял свой скафандр сам, это же техника безопасности. Нет, господин полковник, не было. И слухов не было тоже. Что-что предлагал? Простите, я даже не знал, что это так называется.

Берн: "Д-да, господин полковник. Он… он перекрыл подачу кислорода – дистанционно, это же учебный скафандр, стендовый, для моделирования аварий… и я… я потерял сознание, а когда… он уже… и я не мог, а потом…"
Штокманн: "Почему вы не подали рапорт?"
Берн: К… к-кому?
Штокманн: Начальнику учебной космической станции фрегаттен-капитану Коху.
Берн: Я… я не… он сказал, что тогда покажет, что я сам… понимаете, сам предложил…
Штокманн: Вы отдавали себе отчет в том, что можете быть не единственной жертвой?
Берн: Н-не знаю. Я… я думал только… только чтоб это поскорее закончилось и нас вернули на землю.
Вильбранд: Ну и слизняк! И это сын контр-адмирала и внук адмирала? Вытрите сопли и отвечайте: кто восемнадцатого числа в кают-компании предложил диверсию с патрубком кислородной подачи?
Берн: Ка… кую диверсию?
Вильбранд: Не прикидывайтесь! Вы обсуждали всей группой, как убить обермаата Шмидта!
Берн: Нет! О боги, нет, нет! Мы просто шутили, господин полковник!
Вильбранд: Хороши шуточки – насыпать в еду толченого стекла! Это были вы! Не отпирайтесь, педераст несчастный!
Штокманн: Сбавьте обороты, Вильбранд. Парень пережил потрясение и еще не пришел в себя. Это люди, а не гвозди. К тому же подростки.
Вильбранд: Через год они станут офицерами и должны будут подавать пример безупречного поведения. Какой пример может подать нюня и мямля?
Штокманн: Берн, мы не обвиняем вас в убийстве. Мы ведем только предварительное расследование. Восемнадцатого числа вы шутили, я вас понимаю. Сами так шутили. Но кто-то предложил залить Шмидту масло в патрубок кислородного баллона. Вспомните, Берн, кто это был?
Берн: Я… я не могу… Тогда все что-то говорили, понимаете? Все. Он не всех… ну, не со всеми делал то, что со мной, но доставал всех, понимаете, особенно Мюзеля… О, боги… Это был Мюзель, господин майор! Мюзель!

Мюзель: В каких отношениях состоял с обермаатом Шмидтом? Он преподаватель, я кадет. Личные отношения? Разрешите начистоту, господин майор?
Штокманн: Разрешаю, кадет.
Мюзель: Я испытывал к покойному настолько сильную неприязнь, что ни в какие отношения, помимо учебных, не вступал, и, если бы мог выбирать, даже не учился бы у него.
Вильбранд: Почему?
Мюзель: Он был некомпетентен.
Вильбранд: Не вам судить, кадет!
Мюзель: Я просил разрешения говорить начистоту и получил его.
Штокманн: Да, я помню, кадет. Скажите, о чем говорили в кают-компании вечером восемнадцатого, после сдачи зачета по работе в скафандре?
Мюзель: О том, как можно было бы убить обермаата Шмидта. Все были злы, господин майор. Почти никто не сдал зачет, хотя все очень тяжело готовились, и мы… Вы подозреваете, что кто-то из нас в самом деле убил его, господин майор?
Вильбранд: Какая проницательность!
Мюзель: В таком случае это, наверное, моя вина.
Вильбранд: Вы… хотите сделать признание?
Мюзель: Понимаете, это было очень заразительно. Все наперебой говорили разную чепуху. И я тоже говорил.
Вильбранд: И что же вы говорили?
Мюзель: Кто-то сказал, что масло может забить патрубок отвода отработанного воздуха. Я сразу понял, что человек скоро заметит переизбыток углекислоты, и примет меры. Но вот если масло попадет в кислородную трубку… Человек сгорает полностью в течение пятнадцати секунд.
Вильбранд: Кто вас этому научил, курсант?
Мюзель: Обермаат Шмидт, ваше высокоблагородие. Он любил… показывать яркие иллюстрации. У него хранится выгоревший изнутри скафандр.
Вильбранд: А больше он вам ничего не показывал?
Мюзель: Простите, господин полковник?
Вильбранд: Картинки. Разные такие, знаете ли, веселые картинки с голенькими мальчиками.
Мюзель: Вы… находите, что это весело, господин полковник?
Вильбранд: Молчать! Вопросы здесь задаем мы, а ваше дело отвечать «никак нет» или «так точно», кадет! Уяснили?
Мюзель: Так точно, господин полковник!
Вильбранд: Обермаат Шмидт предлагал вам вступить в половые отношения?
Мюзель: Никак нет, господин полковник!
Вильбранд: Не врать! Не врать старшему по званию, кадет! Ты хорошенький, как куколка, и он ни разу не предложил тебе?
Мюзель: Никак нет, господин полковник!
Вильбранд: Слушай, ты, умник! Ты отсюда не выйдешь, пока не скажешь правды, понял?
Мюзель: Так точно, господин полковник! Прошу допросить меня по форсированной программе!
Штокманн: Не глупите, Мюзель. Вы несовершеннолетний, а несовершеннолетних закон запрещает подвергать форсированному допросу.
Мюзель: Осмелюсь возразить, господин майор. Закон не только разрешает, но и предписывает допрашивать несовершеннолетних по форсированной методе, если дело идет о государственном преступлении. Диверсия против военнослужащего Рейхсфлота на военной базе во время войны приравнивается к государственному преступлению.
Штокманн: Сядьте, Мюзель…

Капитан фон Детеринг, куратор курса: Вы с ума сошли, Вильбранд? Продержать четырнадцатилетнего кадета на ногах одиннадцать часов?
Вильбранд: Упорный мальчишка, господин капитан. Но я его дожму.
Фон Детеринг: Дожмете до чего? До нервного срыва?
Вильбранд: До признания, господин капитан. Готов поспорить на что угодно, Шмидта убил он.
Фон Детеринг: Убил? Вы бредите, полковник! Ни один из моих курсантов не мог убить преподавателя. Это полностью, абсолютно исключено.
Вильбранд: Он почти признался!
Фон Детеринг: Вы называете это признанием? Вы идиот, Вильбранд, а мы в Академию идиотов не принимаем! Если бы Мюзель был виновен, он бы язык себе откусил, а не ляпнул вам про разговор в кают-компании! Он еще ребенок, ему и шестнадцати нет!
Вильбранд: Вот-вот! Четырнадцать лет – на каком основании он учится на четвертом курсе?
Фон Детеринг: Он подал прошение на высочайшее имя зачислить его в Академию досрочно. Поскольку он сдал все предметы на отлично, а физические нормативы – на «удовлетворительно», прошение одобрили.
Вильбранд: Бросьте. Это самая натуральная протекция. Впрочем, протекция из таких сфер (тонкая улыбка) носит уже иное название. Я смотрю, брат фаворитки Его Величества имеет превосходные отметки?
Фон Детеринг: Кадет Мюзель получает свои отметки заслуженно, полковник. Он очень талантливый мальчик.
Вильбранд: Я смотрю, вы к нему неравнодушны?
Фон Детеринг: Вы на что намекаете?

Мюзель был совсем мелкий, младше своих однокурсников на два года парнишка-астеник. Он вполне годился бы ангелочком на открытку, если бы не темные круги под глазами – явно от усталости и перегрузок. Но отвечал уверенно, твердо, даже жестко. Литте и Клейнмихель – явные лидеры курса, хорошо, что изыскания Вильбранда их не задели. Турнайзен был бы первым учеником, если бы не Мюзель, Кирхайс и Литте.
Хороший курс, многообещающий. И Берн, которого придется теперь отчислить, тоже был в первой десятке по успеваемости. Вот бы Вильбранду кто-нибудь испортил дыхательный прибор! Но Вильбранд и близко не подходит к скафандрам и вакуумным работам, так что остается более реалистично желать ему подавиться рыбной костью или утопиться в душе.

– Так и выяснили, что он педик. Теперь будут всех увольнять, кто с ним трахался. Потому что педерасты – выродки и извращенцы.
– Еще скажи, что у них мозги наизнанку, – лениво сказал Клейнмихель.
– А то! Берн вот, знаешь, и не дрочил даже. Я точно знаю, я с ним в прошлом году в одной комнате жил.
По кают-компании прокатились смешки.
– А ты дрочил, и ты, значит, не педик? – спросил Клейнмихель с подвохом. – А ты знаешь, что раньше на флоте за онанизм наказывали?
– Да ну, врешь!
– Это все потому, Бирхофф, что твой дед армейский, а не флотский, вот ты и не знаешь ничего. А у меня в роду все во флоте служили, и поэтому я знаю, как оно было.
– А с педиками что делали? – поинтересовался Хаазе.
– А педерастов вешали за половые органы! – голосом капитана Детеринга провозгласил Литте, раскачиваясь на стуле, на котором он по обыкновению сидел верхом. – Статья 212 Уголовного уложения, тюремное заключение сроком от 8 до 12 лет и стерилизация.
– Что ты как маленький, спал, что ли, на занятиях по истории? – спросил Клейнмихель. – Это все знают.
– А откуда они берутся? – не отставал Хаазе.
– Сами заводятся! Извращенцы же. И предатели.
– Что, и Берн предатель? И Вейзе?
Клейнмихель смутился.
– Ну… они ж не сами.
– А рассказывают, – подхватил Литте, – что мятежники наших, кто в плен попал, специально насилуют. Чтобы становились предателями. А кто был скрытый педик – тому понравится, и он уже сам будет других вовлекать.
Клейнмихель вдруг встрепенулся и развернулся к двери, где уже некоторое время молча стоял Кирхайс. Рыжее пятно Клейнмихель заметил уже давно, но вот выражение лица Кирхайса разглядел только сейчас.
– Что случилось?
– Вейзе повесился.
Тишину, наступившую в кают-компании, можно был назвать гробовой. Она, собственно, и была. И в этой тишине Кирхайс отчетливо сказал:
– Кое-кто из вас считал Берна своим другом.
И вышел.
– Да-а, – протянул Эйлер. – Кирхайс умеет морально опустить…
Клейнмихель резко встал, так что сидевшие рядом отпрянули.
– Ты чего? – спросил Литте.
– Контр-адмирал Берн служил вместе с моим отцом, – сказал Клейнмихель. – Узнаю, что болтаете о Берне всякую дрянь – убью нахуй.
Он махнул рукой и вышел. Он бы и дверью хлопнул, но конструкция дверей на станциях этого не позволяет.
– Клейнмихель – матом, – задумчиво произнес Эйлер. – Не бывает.
– Теперь бывает. – Литте слез со своего стула. – Байки байками, но, господа кадеты, Кирхайс в чем-то прав. Так что советую принять в расчет, что Клейнмихель был серьезен, как никогда.
– А Мюзель опять все пропустил, – заметил Турнайзен, указав на кресло в углу.
– А, оставь, пусть его Кирхайс поднимает. Он тут каждый вечер засыпает с книжкой, тоже мне, событие, – отмахнулся Литте. – Кстати, полчаса до отбоя.

К выбору способа смерти кадет Вейзе подошел основательно. Он не стал резать вены – где бы он нашел тут ванну с теплой водой? Не стал пить горстями таблетки – здоровому подростку никто бы их не дал, а с собой он, понятное дело, ничего подходящего не имел, а полевая аптечка кадетам не положена. Он взял страховочный нейлоновый трос на шесть миллиметров, вывязал на нем скользящий узел с петлей, затянул другой конец на ограждении аварийной лестницы, надел петлю на шею и прыгнул в пролет. Ему повезло – он умер почти мгновенно от перелома шейных позвонков.

Майор Штокманн стоял у железного стола в морге и смотрел, как раздевают и обмывают погибшего. Пропитанная ментолом повязка глушила запахи морга, но все равно было тошно. Можно было бы порадоваться тому, что теперь есть основания требовать, чтобы Вильбранда убрали подальше от училища. Вильбранд все-таки беспросветный дурак, просто удивительно, как он дослужился до своих погон. Он совершенно не принял в расчет, что у капитана фон Детеринга сохранились связи с прежними учениками, и что эти прежние ученики – не последние люди в Рейхсфлоте. Вильбранд довел кадета до самоубийства, фон Детеринг ему этого не простит – значит, не простят и другие, например, Фаренхайт…
Самоубийство – позор, правда, меньший, чем педерастия. А самоубийство наследника дворянской фамилии, обвиненного в гомосексуализме, можно, хоть и с натяжкой, подать как отчаянный шаг ложно обвиненного и опозоренного. Штокманну было тошно думать, что придется этим всем заниматься, но он знал, что сделает все возможное, чтобы по-тихому добиться перевода Берна в училище попроще и пресечь слухи.
Присутствовать при вскрытии и экспертизе было необязательно, но Штокманн пришел. Он чувствовал вину перед этим мальчиком. Шмидт работал с кадетами уже семь лет, и никто ничего не замечал. Все молчали. Пострадавшим было страшно признаться, потому что их ждал позор. А молчание вело к новым жертвам. Майор Штокманн не знал, как разорвать этот круг и мучился безысходной виной.
Тело Вейзе лежало на столе в той же позе, в какой Шмидт фотографировал свои жертвы – руки вытянуты над головой, ноги разведены в стороны. На шее – синюшная полоса странгуляционной борозды, голова вывернута набок неестественным образом. Лицо неузнаваемое, какое-то желтое.
Мертвые не похожи на себя живых. Самоубийцы – тем более.

Вечером они снова ложатся в одну койку – как и прежде, с того самого дня. Голова Райнхарда у Кирхайса на плече, рука обнимает за талию. Поза, давно ставшая привычной, уютной. Так теплее – вдвоем под двумя тонкими казенными одеялами. Райнхард засыпает, как в яму проваливается, Кирхайс засекает этот момент по ровному, спокойному дыханию. Сам он еще не может заснуть, потому что через некоторое время – полчаса, может, больше – Райнхард начинает беззвучно плакать. Тогда Кирхайс гладит его по голове, по плечам – и постепенно слезы иссякают. Дальше Райнхард спит спокойно и утром ничего не помнит, даже снов.
Кирхайс завидует ему – ему-то сны снятся с завидной регулярностью. Те Самые – в которых Зигфрид видит насилие, но не может двинуться с места. В последние два раза ему удавалось запомнить, что же он делает, чтобы прекратить это. Он знает, что наяву было то же самое – он включил сигнал тревоги в отсеке, и темная тень, обернувшись маатом Шмидтом по прозвищу Зверь, бросила свою жертву, не закончив дела. А дальше ему снится, что он спит, обнимая Райнхарда, и это все, что Зигфрид может сделать, чтобы защитить его.
И еще Зигфрид помнит, что сумел сдержаться и не заплакал сам, развязывая веревки и помогая Райнхарду подняться. Глаза жгло потом, когда Райнхард чуть ли не сдирал под душем жесткой губкой кожу, смывая липкие пятна, которыми его забрызгал Зверь. Тот сначала кончил рукой, пометил жертву, а когда собрался приступить к главному, заверещал сигнал тревоги.
Они тогда не сказали друг другу ни слова, и не заговаривали об этом потом, когда короткими, непонятными для других репликами обсуждали план. Они оба знали, что пока у Райнхарда пройдут синяки, Зверь завалит еще кого-нибудь. Кирхайс сам отговорил Райнхарда рисковать и торопиться. Они все сделали не торопясь, спокойно, так, чтобы Райнхарда не коснулась и тень подозрения. Завтра расследование закончится. Кирхайс знал, что как только дело будет закрыто, Райнхард забудет, что с ним было. Вытеснит из памяти, чтобы жить дальше.
Кадеты, преподаватели, офицеры и техники на станции Кляйн обо всем забудут. Дело замято. В резолюции написано – несчастный случай.
Если бы не Вейзе…


Ссылка на ФБ

Комментарий. Это самый тяжелый и самый жестокий текст, который я писала по ЛоГГ. Толчок к нему дало одно наблюдение (не мое): Райнхард не переносит близкого контакта, он и сам ни к кому не прикасается, кроме Аннерозе и Кирхайса, и чужих прикосновений избегает. Максимум, на который он способен - потрепать Эмиля по волосам. Люди. пережившие в детстве насилие, часто демонстрируют такое поведение.
В продумывании сюжета нам сильно помогла irmingard. Идея диверсии (масло+кислород) принадлежит Моррет, она же написала допросы.



 

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Имя розы

Название: Имя розы
Автор: Альвхильд
Бета: Айриэн, [L]Сильвара Среброволосая[/L]
Размер: мини, ~2500
Пейринг/Персонажи: Каспер Линц, Райнер Блюмхарт, Карл фон дер Деккен, Вальтер фон Шенкопф,

спойлер

Аннерозе фон Грюнвальд
Жанр: мистика
Рейтинг: NC-17+кинк
Краткое содержание: Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?
Примечание: Действие происходит после 108-ой серии.

Он точно где-то видел эту женщину

Он точно где-то видел эту женщину. Но откуда она взялась на корабле? Или это станция? Где находятся эти бесконечные плохо освещенные коридоры, в которых лежат вповалку мертвые - панциргренадиры в шлемах с масками, похожими на черепа, и десантники в шлемах с зеркальным забралом? И где его собственный шлем? Линц остановился и снова стер перчаткой заливающую глаз кровь. Под ногами хлюпало - пол покрывала загустевшая темно-красная масса, отдельные лужи подергивались корочкой по краям. Впереди снова мелькнуло белое платье.
Огромный ангар был тёмным, пыльным и гулким. Тусклый свет аварийных ламп остался позади, рубчатые подошвы ботинок впечатывали в слой слежавшейся пыли кровавые следы. За пастью ворот дышала грозовая духота...
...на берегу моря. Бледная луна висела в темном беззвездном небе, сверкала рыбьей чешуей лунная дорожка на воде. Крутая тропинка вела вниз, к белым хлопьям прибоя, на узкий пляжик под отвесной скалой. Волны беззвучно накатывались на берег, но за спиной Линц услышал стон. Он обернулся. У скалы стояла женщина в белом платье, с поднятыми руками. Голова её странно свесилась набок, и длинные светлые волосы закрывали лицо. Он подошел и увидел, что она прикована к скале за руки и из-под ржавых железных колец на запястьях течет кровь. Широкие рукава сползли к локтям, их трепал и прижимал к скале ветер с моря, и Линцу чудилось, что за спиной женщины развернуты белые лебединые крылья, прибитые к скале острыми железными штырями.
Выхлестнувшиеся из скалы щупальца отбросили его назад и прижали к земле. Линц ворочался на песке, пытаясь вывернуться, но одни щупальца удерживали его, а другие, поменьше, рвали на женщине платье, шарили по её телу, бесстыдно трогая, терзая груди и залезая между ног, присасывались к коже кончиками в мерзкой пародии на поцелуи. Еще одно щупальце дернуло за длинные волосы и запрокинуло её лицо к луне. Линц увидел, что рот женщины искривлен в мучительной агонии, на щеках блестят слезы. Ее отчаяние словно придало ему сил, он рванулся - и освободился. Обломок ножа с алмазной кромкой развалил толстое щупальце чуть ли не до середины, потом еще одно, еще... Железные кольца, удерживавшие руки женщины над головой, тоже не устояли перед этим обломком и выпустили пленницу. Не было крыльев, только взметнулись окровавленные рукава, когда она упала Линцу под ноги и рассыпалась облаком белых искр. На его лице, на руках и обломке ножа стыла вонючая липкая кровь чудовища. Он зачерпнул морской воды, умылся - соль щипала раны и ссадины, но это было лучше, чем засыхающая мерзость.
...в саду. Ряды ровно подстриженных кустов, черные на фоне черного неба свечки кипарисов и бледная полупрозрачная луна, свет которой слизнул с неба звезды, но ничего толком не освещал. Продраться напрямую сквозь плотные колючие кусты оказалось невозможно, и Линц пошел вдоль ровно подстриженной живой стены. Поворот, еще поворот... Кипарисы расступились, терновые стены изогнулись. Женщина в белом платье была здесь, в сердцевине тернового куста.
Ее руки и ноги пронзали чудовищно длинные шипы, шипы прорастали сквозь тело, но она была жива, из ран текла кровь, темная в жидком лунном свете, затрудненное дыхание со слабыми стонами вырывалось из груди. Широкие рукава раскинуты, как лебединые крылья, платье спереди разорвано, из прорехи торчит небольшая грудь с темным венчиком соска, пронзенная шипом. Голова запрокинута, глаза закрыты, из уголка рта стекает струйка черной крови, золотые волосы разметались и запутались в колючих ветвях.
Закрыв лицо локтем, Линц шагнул в куст, ломая ветви. Железной твердости шипы заскрежетали по броне. Рукой в латной перчатке Линц приподнял голову этой царевны-лебеди и поцеловал её окровавленные губы. Привкус железа обжег рот, женщина вспыхнула белым пламенем и исчезла. Линц отшатнулся и закрылся руками от полыхнувшего в лицо жара - терновник пылал ярким огнем. Когда огонь угас и перед глазами перестали плавать круги, он...
...в коридорах. Серый камень, покрытый кое-где инеем и слоем льда. Было адски холодно. Подтекающая из раны на голове кровь смерзалась на волосах. За Линцем по-прежнему тянулся кровавый след, но ни слабости, ни головокружения от потери крови не было. Дыхание паром срывалось с губ. Поворот - впереди распахнулся огромный готический зал, своды которого терялись в вышине. В пятне призрачного света, струившегося из окна-розетки, сверкало золото. Линц приблизился.
Она покоилась в глыбе льда, как в хрустальном гробу. Окровавленные руки стиснуты перед грудью в беспомощном, умоляющем жесте, над губами в лёд вмерзли розовые пузырьки. Сквозь прозрачную толщу было видно, что золотые волосы ее спутаны, в них застряли листья и обломки веточек. Разорванное платье сползло с плеча, располосованная юбка открывала израненные ноги почти до бедер. Небрежная, унизительная нагота - женщина, заключенная в лед, была выставлена напоказ, доступна всякому, кто войдет сюда, со всеми ее ранами и пятнами синяков.
Линц снял бронированную перчатку и коснулся льда голой рукой. Он сдерживал гнев, готовый выплеснуться обжигающей волной. В бою нужна прежде всего ясная голова, и это обрывочное преследование - не исключение.
От руки на поверхности льда осталось углубление, в котором стояла подкрашенная красным вода. Ладонь мгновенно занемела от холода.
Пока течет кровь - ты жив.
Линц вскинул голову на шорох и встретил странно неподвижный взгляд знакомых карих глаз. Райнер Блюмхарт протягивал ему свой бластер и был таким же, как при жизни, только форменная куртка прожжена на груди и залубенела от застывшей крови.
Под рассеянным лучом лед таял и тут же смерзался под ногами в причудливые наросты. Вот показалась из-под помутневшего льда рука, расплескались мокрые волосы... Из ран, оставленных шипами и железом, сочились красные капли. Платье облепило тело, холодное, как мрамор. Линц стянул вторую перчатку и решительно расстегнул замки доспеха. Выбравшись из щитков и кирасы, он поднял женщину и прижал к себе. Ее била крупная дрожь, бескровные губы тряслись. Сейчас, когда их тела были прижаты друг к другу, он ясно осознал, что держит в объятиях молодую красивую женщину, едва прикрытую символическими остатками платья. Он вспомнил, что делали с ней щупальца, и его охватил жар. Есть же способ согреться для двоих, не самый плохой... Он сделал несколько шагов вперёд.
Женщина открыла глаза. Они были как осколок весеннего льда - бездонные, голубые, стылые. Она знала, чего он хочет. Не могла не знать - их бедра соприкасались, и его возбуждение было явным. В ее взгляде была привычная покорность жертвы, безысходность заложницы, привыкшей платить за спасение, чем пожелает спаситель. Ему стало тошно. Сколько бы она ни платила, оплата лишь возвращает ее к началу пути.
- Не надо, - сказал он. - Это всего лишь... физиология.
Женщина у него на руках пошевелилась. Ее бледные губы слегка порозовели, ледяные руки согрелись.
- У вас кровь идет... - едва слышно проговорила она.
Да, кровь текла. Из пореза на голове - опять заливая глаз и щеку, из раны на плече - оказывается, он и не заметил раны под доспехом. Весь бок тонкого поддоспешного комбеза был пропитан кровью, невидимой на черном. По ноге тоже текло, и это не только чужой кровью он отпечатывал следы в коридорах... Но боли и слабости почему-то всё не было.
Стоило на миг отвлечься - и женщина в белом опять исчезла, только промокшая на груди и на боку ткань свидетельствовала: она была здесь, он держал ее в объятиях, и с неё текла талая вода. Он оглянулся на дуновение сзади - там, у полурастаявшей ледяной гробницы, над брошенным небрежной кучкой доспехом, в луче призрачного, неверного света стояла женщина в темном платье. Она качнулась вперёд, протянув к нему руки. Плеснули широкие рукава, как черные крылья. У неё было то же лицо - классически правильное, нежное, и золотые волосы точно так же струились по плечам и спине, и тонкие запястья, и длинные пальцы... Её больше не портили меты возраста и следы горя, не уродовали раны и синяки. Безупречная, совершенная красота, достойная кисти Рафаэля.
Линц шагнул женщине навстречу - и тут она открыла глаза. Её взгляд был словно удар - ледяной, безразличный, и зрачки - словно бездонные колодцы тьмы.
Позади синеватый безумный свет озарил застывшие в мучительных позах фигуры людей, раскрытые в муке рты, протянутые к небу руки. Адские чудовища Босха с птичьими головами, на тонких ножках, пилили их, сдирали кожу, вынимали внутренности и тут же пожирали. И люди тоже жрали друг друга, насиловали, истязали, словно силясь превзойти исконных обитателей преисподней. А те переливали людей на свое усмотрение, лепя из них монстров Сальвадора Дали, и ибсеновский Пуговичник был среди них, полными горстями ссыпал в карманы пуговицы-лица. А в нише по правую руку сидела бледная женщина удивительной красоты и ткала при свете мертвенно-голубой свечи. По черному полотну тянулись ряды кораблей. Израненные руки привычно, заученными движениями, продевали уток сквозь основу, сдвигали рамки, снова продевали уток... Полотно ложилось под ноги бесчисленными складками, его начало теряелось в бездонной тьме, исколотой звёздами. Линц всмотрелся и ахнул. Вытканные на полотне корабли выстраивались в уставное построение имперского флота и устремлялись к блестящему стальными боками шарику космической крепости, к цветным бусинам планет. Бесчисленные флоты шли в бой, чтобы сокрушить всё на своем пути.
- Хватит! - крикнул он, и его голос многократно отразился эхом от древних стен. - Остановись!
Ткачиха вскрикнула в ужасе, вскочила, задела босой ногой опору станка, и он рухнул, подняв клубы горькой черной пыли,
- Чего ты испугался, рыцарь? - спросила женщина в черном голосом, мелодичным, как сама гармония, и сладким, как персик. - Разве не ко мне ты шел? Разве не из моего сада ты роза?
В ее руке распустился цветок, алый, как пламя, с небрежно оборванного стебля капали темные капли.
- Нет.
Его голос прозвучал хрипло, как карканье ворона.
- Жаль. Но ты - мой, пролитая тобою кровь питает мои драгоценные розы. А эта...
Черная женщина метнула цветок, как дротик. Линц едва успел закрыть ткачиху, и колючий острый стебель пронзил ему плечо. Он вырвал его из раны, пока тело еще не успело отреагировать болью. Кровавая роза мгновенно изошла гнилью, и Линц брезгливо стряхнул ее останки с саднящей от шипов ладони.
- Ты мечен! - закричала женщина с черными крыльями. - Мечен! И она тоже! Все вы мои, от рождения и до смерти!
Линц стоял, завороженный, и смотрел, как женщина приближается к ним - медленно-медленно плывет в толще вязкого воздуха, и тянет руки...
Удара он не заметил. Топор, обычный десантный "томагавк", ударил черную женщину сбоку, врубившись в ребра. Она завизжала, ее лицо перекосилось, потекло. Десантник в знакомой броне снова занес топор - из-под удара взвилась черная птица, роняя острые стальные перья. И все исчезло - и видение Хель, и бледная ткачиха с израненными руками. Остались только древняя церковь без крыши, лед да схватившаяся изморозью красноватая лужа под ногами. Десантник поднял забрало, пересеченное трещиной.
Пока течет кровь - ты жив.
Карл фон дер Деккен, погибший на Ван Флите, убитый перебежчиком, смотрел на Линца темными провалившимися глазами, тем же неподвижным, застывшим взглядом, что и Блюмхарт недавно.
- Карл...
Рука в перчатке указала Линцу за спину. Линц обернулся. Под окном-розеткой с выкрошенным витражом темнела арка двери, и там, за ней, снова мелькнуло белое платье...
...Ряды могил тянулись за горизонт, кипарисы казались черными провалами в подсвеченном призрачной луной небе. Жесткая трава колола босые ноги. Захотелось вернуться внутрь, надеть сброшенный доспех. Линц обернулся. Громада разрушенной церкви зияла пастью дверей, дышала мертвящим холодом, от которого в жилах стыла кровь. Линц поёжился. Нет уж, лучше так, чем снова туда.
И конечно же, она стояла у могилы. В длинном черном платье, ниспадавшем складками с плеч, и траурном покрывале. Линц подошел и попытался прочитать имя на камне. Полустертые буквы казались незнакомыми.
- Скоро рассвет, - сказала она так тихо, что он едва разобрал ее слова. - Если до восхода солнца вы не пересечете границу... - Она обвела рукой тянущееся до горизонта кладбище, из пробитого запястья падали черные капли, но она не обращала на это внимания. - Все они умерли из-за меня.
- Пойдемте, - Линц осторожно взял ее за руку. - Надо идти.
Она покачала головой.
- Я грешница. Падшая женщина. Я... лгала. Я недостойна спасения.
- И все это совершенно неважно. Я убивал. У меня руки в крови по плечи.
- Я заслужила наказание!
- Никто не заслуживает такого.
- Я только задержу вас! Я не могу идти!
Линц подхватил ее под колени и под лопатки.
- Я могу, - сказал он. - И я вас здесь не оставлю.
Она не сопротивлялась. Покрывало свалилось с ее головы, и спутанные волосы щекотали Линцу шею и щеку.
Луна уползла за ряды кипарисов. Кругом царила тишина, слышно было только их затрудненное дыхание да шлепанье босых ног по траве. Поэтому Линц не сразу заметил, что тени движутся. Черные на черном, они двигались позади широким полукругом, как загонщики.
- Я пойду сама, - сказала женщина, и Линц поставил ее на ноги. Она сделала пару неуверенных шагов, покачнулась, оперлась на руку Линца, чтобы не упасть. - Врата вон там.
Линц напряг зрение и разглядел далеко в конце дороги, обсаженной кипарисами, что-то чуть более светлое, чем чернильная темнота. Идти по дороге было легче, даже под руку с женщиной, нетвердо стоящей на ногах.
Было неуютно без доспеха и оружия, казалось, что в спину упираются не взгляды, а лучи прицелов. Ворота были уже различимы, когда две черные тени перекрыли дорогу впереди.
- Не останавливайтесь, - сказал Линц. - Идите прямо.
Она выпустила его руку, пошатнулась, выпрямилась и пошла - прямая, собранная, гордая. Линц взял в правую руку обломанный нож, единственное свое оружие.
- Я напишу ваш портрет, - сказал он. - Вы согласитесь позировать?
Круг замкнулся. Преследователи были повсюду. Линц перехватил нож поудобнее, стер заливающую глаз кровь из вновь закровоточившей раны..
Пока течет кровь - ты жив.
Рядом с ними стоял человек в десантном доспехе, с топором в руках, без шлема. Воздух здесь был тих, но волосы этого человека трепал нездешний ветер. На плечевом щитке, там, где помещают эмблемы подразделений, у него была живая красная роза.
- Командир... - ошеломленно проговорил Линц.
Вальтер фон Шёнкопф улыбнулся знакомой лихой улыбкой, вот только глаза его теперь в ней не участвовали. И показал: вперед!
До ворот оказалось всего несколько шагов. Тяжелые створки были приоткрыты - щель между ними всё ширилась, в нее тёк розовый и золотой свет.
- Я буду вам позировать, - вдруг сказала женщина. - Но я даже не знаю, кто вы!
- Я Каспер Линц, Рыцарь Розы.
Он увидел ее расширившиеся от удивления глаза, одобрительный жест Шёнкопфа - и тут свет ударил его в лицо, вышибая сознание.

Медотсек на "Брунгильде" был переполнен. Добро бы только своими, а то в отделении для тяжелых нетранспортабельных раненых лежали вперемешку свои и мятежники. И даже розенриттеры. Этот, здоровенный белобрысый мужик, и вовсе был их командиром. В живых он оставался чудом и искусством капитана медслужбы его благородия Эйдельманна. В сознание, правда, не приходил, и трогать его, а тем более переносить на ихний мятежнический крейсер доктор запрещал. Санитары делали ставки, на который день белобрысый загнется. Хельмут ставок не делал. Белобрысый, хоть и был врагом, но честным, не то что чернорясные терраисты, укуренные в жопу.
На третий день розенриттер начал бредить, и все решили, что ему конец. Однако утром он раз! - пришел в себя. А к вечеру настолько ожил, что спросил у Хельмута:
- Эй, парень, чье это фото?
И указал глазами на переборку. А там висел портрет, вырезанный из столичного журнала, при старом еще кайзере сделанный, и еще один, из феззанского какого-то, там уже портрет поновее был, со свадьбы Его Величества, и еще один - со дня тезоименитства. Над Хельмутом за эти портреты посмеивались, а он все вырезал и вырезал их, и вешал над койками в медотсеке - вычитал где-то, что раненые быстрее выздоравливают, если смотрят на красивое, а не на скучные белые стенки.
- Вам-то зачем? - мрачно спросил Хельмут.
- Красивая женщина, - сказал розенриттер и потер здоровой рукой лоб. - Где-то я ее видел.
Хельмут ревниво покосился на портрет и выпалил:
- Это Её Высочество кронпринцесса Аннерозе. Аннерозе фон Грюнвальд,


Ссылка на ФБ

Комментарий: Да, он напишет ее портрет. Потом. И она будет гадать, где его видела. Во сне, наверное.

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Был у меня товарищ

Название: Был у меня товарищ
Автор: Альвхильд
Бета: Айриэн, [L]Сильвара Среброволосая[/L]
Размер: мини, 2668 слов
Пейринг/Персонажи: имперцы, розенриттеры, Райнер Блюмхарт
Жанр: драма
Рейтинг: NC-21
Краткое содержание:
Шеннкопф: В бою всегда кто-то попадает в плен. Это неизбежно. И потом, не можем же мы приказать солдатам умирать, но не сдаваться.
Кассельн: И что же?
Шеннкопф: Рано или поздно тайна утечет. (серия 43)

Изерлон против Гайерсбурга, год 798 КЭ / 489 РК, конец апреля

(конец апреля 798/489)

С утра на совещании его благородие майор Кауфманн орал и стучал по столу. Должно быть, накануне на него орало собственное начальство. Или не орало, а только пронзительно эдак смотрело. В общем, ничего нового лейтенант Шуман не узнал, кроме того, что информация о противнике нужна была вчера, а ее нет. И список вопросов был тот же самый, который разослали по отделам после первого же сражения новой кампании. Коллеги Шумана окрестили список разговорником, потому что первый блок вопросов был прямо из военного разговорника для нижних чинов: "Имя, звание? Кто командир? Руки вверх!" – и прочее в том же духе.
"Кто командует крепостью? Кто начальник штаба? Кто командует флотом?"
А то мы не знаем и циркуляра не читали? Главнокомандующий – Ян Вэньли (тьфу, имя, как жабу целовать!). Флотом командует контр-адмирал Аттенборо. Обороной – бригадный генерал Вальтер фон Шёнкопф, розенриттер, еби его матерь, перебежчика! Можно подумать, прям так важно, кто там командует.
А может, и важно. Шуман свой уровень компетентности знал и выше головы не прыгал. Сказали, что нужно вот это вызнать – значит, нужно. А дальше гоняй дешифровщиков, перехватывай вражеские передачи, пленных допрашивай – крутись, короче.
Пленные нынче были. Вчера во время драки на самой поверхности поймали одного контуженного, его через створ поврежденной пусковой шахты вынесло. Лейтенант инженерной службы. Только допрашивать его пока рано – контузия там, да такая, что поднажать нельзя, а добром этот Йенсен отвечать не стал. А ведь пока его лечить будут, сколько времени пройдёт! И еще одного поймали, случайно – по тепловой метке увидели, что летит в свободном падении скафандр, а в нём кто-то еще живой. Скафандр оказался вражеский, а содержимое... Прямо непонятно, что с ним делать, то ли сразу расстрелять, то ли обратно через шлюз выкинуть.
– Шуман, ты вообще меня слушаешь или в облаках витаешь?
– Слушаю, господин капитан!
Капитану Вегерсдорфу за сорок, и так он капитаном и помрет. Но дело свое знает.
– Обстановка сейчас такая, что каждая мелочь важна. В общем, так. Я сейчас этого лейтенанта контуженного пугну, и пусть сидит. А второй пойдет бревном. Понял? Если выжмешь что из него – хорошо, но цель у нас с тобой – расколоть лейтенанта. Сам он ничего не скажет, но если нажать – запоет. А состояние у него не то, чтобы нажимать. Так что, Шуман, что хочешь делай, но чтобы он у тебя запел.

Экспресс-допрос – это всегда процедура вне всяких конвенций. Впрочем, какие конвенции с мятежниками? Никаких. Имеет значение только военная необходимость, только выполнение приказа. Об этом надо помнить. Потому что они с виду точно такие же люди, и большая их часть прекрасно знает рейхсшпрахе. Этот уж точно знает – на его доспехе-скафандре была эмблема розенриттеров.
Вообще, если бы не мы, подумал лейтенант Шуман, он бы уже подох от удушья – видимо, во время боя его отбросило слишком далеко, а топлива в ранце не хватило, чтобы вернуться. А подобрали его не свои, а враги. И зацапала флотская разведка. И если вы не знаете, что такое флотская разведка, то лучше вам и не знать. Потому что вот, скажем, лейтенант Шуман время от времени выходит из камеры подышать, водички попить, а ведь не первый год он там служит и не один допрос провел. В том числе инструментальный. И самообладания никогда не терял.
Но сегодня этот засранец его просто довел. И поэтому сейчас "чёртова розочка" висит на вывернутых руках и дышит с трудом, то и дело норовя закатиться в обморок. В камере жутко воняет, и никакая вентиляция не помогает. Всё потому, что от сильной боли люди потеют – вонючим адреналиновым потом. И еще у них, бывает, не выдерживает сфинктер мочевого пузыря. И другой сфинктер тоже. А уж блюют только так. Без всякой боли, от сыворотки правды – только так.
В самом начале карьеры, почти сразу после училища, Шуман получил один толковый совет от тогдашнего начальника – начинать инструментальный допрос с пинка в низ живота. "Это сразу расставляет все приоритеты, – говорил капитан Бенхофф. – Особенно с бабами". Обоссавшийся объект как-то уже не испытывает тяги играть в гордость и идейность. С бабами вообще все гораздо проще, думает Шуман. Мятежники просто идиоты, раз позволяют бабам служить в армии. И кем? Шифровальщицами, связистками – короче, теми, кем интересуется разведка.
И кстати, хотя все уверены, будто сыворотка правды решает все проблемы, она их не решает. Сыворотка не заставляет человека говорить правду. Она просто снимает барьеры и заставляет его болтать. Обойти ее до смешного просто – надо заучить какой-нибудь длинный стишок, чтобы сам выскакивал, и всё. А главная засада в том, что когда допрашиваешь под сывороткой, надо быть точно уверенным – что именно ты хочешь узнать, и что именно этот объект знает то, что тебе нужно. Тогда можно по ключевым словам сообразить хотя бы. А когда задание формулируется как "подите туда, найдите это – а что именно, не знаю", сыворотка только вредит.
Шуман посмотрел на объект. Рожу ему попортили несильно, а что кровь из носа течет – это из-за перепада давления, когда вскрывали скафандр. Симпатичный парень, хоть на вербовочный плакат фотографируй, нордический дух и всё такое в образе белокурого сверхчеловека. Орал как резаный, хотя почему "как"? Но ни слова не сказал. Даже имени и личного номера не назвал, а это-то им по уставу разрешено сразу говорить. Но розенриттеры все чокнутые. Герои, мать их. Шуман дал знак рядовому, и тот окатил героя водичкой из ведра. Ага, пришел в себя. Взгляд фокусирует.
– Продолжим, – сказал Шуман. – Нас интересуют изерлонские новости. Кто командовал последней атакой? Кто командует обороной крепости? Кто командует станционным флотом?
Молчит.
Бревно бревном. С такими тяжелее всего работать. Когда объект в тебе видит человека, ненавидит или там боится, это хорошо. Это значит, что есть контакт, можно потихоньку его цеплять и раскрывать, вызывать на разговор. Кто заговорил – тот уже, считай, потек. Даже если объект просто материт всё подряд – он уже говорит. Он уже вступил в отношения. А этот... Этот ведёт себя так, как будто вокруг него только брёвна, а он один тут герой.
Ну, ладно, сам напросился, герой.
– Снимайте его. И в кресло.
Шуман прошелся по свободному пространству от стены до стены. Сильно и резко пахло кровью. Объект отцепили от подвески, и он тяжело рухнул на пол. От стона не удержался. Ему вправили вывихнутые плечевые суставы и усадили в допросное кресло. С изорванной спиной это и само по себе не сахар. Ну, так здесь и не курорт.
– Целый день тут с ним в две смены мудохаемся, – ворчал Бернхайм, застегивая ремни. – Вот у их благородия Вегерсдорфа, небось, давно бы запел.
– Ага, пташкой. – поддержал Вальде. – В жопу выебанной.
Шуман давно не пресекал такие разговоры, они создавали атмосферу – бредовую, сюрреалистическую атмосферу заведения, в котором пытки и мучения – каждодневный надоевший труд. На некоторых действовало. Которые не герои. С такими Шуман любил работать – они быстро осознавали свое положение, пели, что нужно, и их сдавали в управление по делам трудовых лагерей. Нужно же кому-то работать на опасных шахтах. Если баба начинала петь сразу, ее даже пальцем не трогали, всё по-честному. Оформляли в лагерь, и всё. Но этот ни в какой лагерь не попадет. Розенриттеров не то что не берут в плен – их просто не оставляют в живых.
Ну, разговоры на "чёртову розочку" тоже не подействовали, скорее всего, объект в состоянии грогги, когда все плывет и сосредоточиться невозможно. Это поправимо. Шуман кивнул медику, и тот вколол объекту что положено. Минут через пять подействовало – тот вскинул голову, сфокусировал взгляд, рефлекторно дернулся... Готов.
Методов капитана Вегерсдорфа Шуман не одобрял вслед за капитаном Бенхоффом. Нечего из своих подчиненных делать пидоров, армия – не тюрьма, увольнительные дают, ходи себе по девкам. Ток надежнее. Сунуть электрод в яйца не менее эффективно, чем трахнуть, только пачкаться не приходится.
И всё-таки не получается что-то, когда объект ведет себя не как человек, а как... бревно. К человеку можно отнестись по-человечески, зацепиться за что-то, раскрутить на разговор, а этот - как манекен, так и хочется сорваться и выместить на нем скопившееся напряжение, словно на груше в спортзале. Но это еще успеется, а пока – чуть-чуть повернуть регулятор.
Привязанный к креслу человек дернулся, застонал, запрокидывая голову. Слипшиеся от пота и крови волосы торчат иглами, из носа опять течет кровь, он кашляет, плюется кровавой пеной. А вот так? "Розочку" выгибает судорогой, он хрипит. Мышцы напряжены, рельефны, по лицу, по шее, по груди течет пот. Зримое олицетворение бесполезного усилия.
Пауза.
– Кто командовал последней атакой? Кто командует обороной Изерлона?..
Шуман схватил "розочку" за волосы и развернул лицом к себе. Опять взгляд уехал, да что ты будешь делать! Нет, губы шевелятся.
"Ich hatt' einen Kameraden... Einen bessern... findst... "
Нервы не железные даже у офицеров армейской разведки. От оплеухи голова "розочки" мотнулась вбок, он закашлялся, сплевывая кровь, набрал в грудь воздуху – и Шуман услышал: "Die Trommel... schlug... zum Streite..."
– Ты у меня запоешь, – сказал Шуман, доставая из кармана складной нож. Раскрыл его. Лезвие узкое – подойдет. – Только не песенки.
Когда лезвие вошло в глаз, прямо в середину зрачка, он испытал мрачное удовлетворение. И чуть не оглох от крика. Достал платок, вытер испачканное лезвие, убрал нож. Отошел к раковине в углу помыть руки. Липкая, противная дрянь. Сполоснул платок. Вернулся к креслу, зафиксировал мотающуюся голову и принялся мокрым платком стирать с лица объекта розоватую слизь, свежие и уже засохшие потеки крови. Того трясло, тяжелое дыхание со стонами прорывалось сквозь стиснутые зубы. Вот это уже правильная реакция, не деревянная.
– Так кто же командует обороной Изерлона? А флотом? Смотри на меня, ну!
Оставшийся целым глаз – голубая радужка, съехавшийся в точку зрачок – закатился под веко, тело обмякло в ремнях. От резкого запаха мочи запершило в горле.
Шуман прижал пальцы к горлу, нащупывая пульс. Выругался. Труп. Нате вам – сердце не выдержало. Только мы перешли к эффективным процедурам...
– Бернхайм, Вальде! Уберите здесь, – не оборачиваясь, приказал он.
Прошел к столу, сел, заполнил и подписал протокол. Руки слегка подрагивали. Шуман редко испытывал что-то личное к своим объектам. Этого он чуть не возненавидел. Плохо. Непрофессионально.
Рядом с клавиатурой регистратора лежал жетон. Обычный мятежнический жетон с личным номером. Только на этом на обратной стороне была выбита роза. Шуман намотал цепочку на пальцы левой руки. Говорят, сейчас модно стало у молодежи носить на цепочке подвеску в форме армейского жетона. Интересно, можно ли пробить номер по каким-нибудь базам, узнать имя?
– Там еще один был в "обезьяннике", ведите, – приказал конвойному.
Посмотрим, не пропал ли даром весь спектакль.
Лейтенант Йенсен был бледен до зелени. Левая рука на перевязи, ребра замотаны. Повязки в засохших уже бурых и более свежих, тёмно-красных пятнах. Поверх накинута кое-как госпитальная рубаха, пожелтевшая от стерилизаций.
Все слышал. Частично видел. И мимо трупа только что прошел – в кровище и изуродованного. Неплохо.
– Имя, звание? – спросил Шуман на энглиш.
– Т-торвальд... Йенсен, – сглотнул, нервно дернулся. Добавил: – Сэр. Лейтенант инженерной службы, сэр. Эсминец "Стремительный". Личный н-номер... двести тридцать -сто д-двадцать два – ноль – д-девяносто восемь. Я уже говорил...
– Мало ли что говорил. Порядок такой. – Шуман пристально посмотрел на пленного. – Что можете сообщить интересного, лейтенант Йенсен?
– Я... сэр... я ничего не знаю...
– Очень плохо, – бросил Шуман и примерился к графе протокола.
– Это... не надо... Я скажу... – Йенсен захлебнулся воздухом, всхлипнул и выпалил: – Яна Вэньли нет на Изерлоне!
– А где же он? – не поднимая головы от бумаг, чтобы сержант, не дай боже, не увидел выражения его лица, спросил Шуман.
– Его отозвали... сэр. В столицу... Еще до... до вас.
Последние слова лейтенант произнес едва слышно, покачнулся и завалился набок. Упал мешком, голова стукнулась о бетонный пол.
Шуман перевел дыхание. Руки у него тряслись. Не обращая внимания на рядовых и конвойного, он полез в ящик стола. Достал оттуда плоскую фляжку и хлебнул из нее.
Яна Вэньли нет на Изерлоне.
Нет на Изерлоне. Главнокомандующего. Вот почему такие дурацкие вопросы. Там, наверху, подозревали что-то в этом роде. Вот какую иголку в стогу сена нашел лейтенант Шуман.
– Тащите этого в госпитальный блок. Выживет – его счастье.
Йенсена унесли на носилках, работающая на полную мощность вентиляция, наконец-то унесла почти всю вонь. Шуман подписал второй протокол, оттиснул на нем гриф секретности и пошел докладывать.
Лейтенант Йенсен умер в госпитале через сутки от ранения и последствий шока.

***
(май того же года)

Лейтенант Шуман сидел в грузовом трюме и понемногу отходил от гипоксии. Положение было хуже не придумаешь: сначала "Черному лебедю" разнесли двигатели и пришлось глушить реактор, потом пошла утечка воздуха. Кто был в состоянии – надели скафандры, но запас дыхательной смеси там всего на пару часов, и Шуман уже с любопытством отчаяния наблюдал, как индикатор наливается красным, ожидая обморока от недостатка кислорода, а там и смерти, когда через развороченный абордажным рукавом борт полезли альянсовские десантники. Спасатели, чтоб им. И только оказавшись на борту вражеского корабля, без оружия, без брючного ремня и с пластиковой одноразовой фляжкой воды в руке, Шуман рассмотрел эмблемы на скафандрах.
Роза. Ирония судьбы, чтоб этим норнам икалось от нее.
Спасенных с "Черного лебедя" выводили из трюма по одному. Первичный допрос, фильтрация – зеркальное отражение, везде одно и то же, что у них, что у нас. Наконец дошла очередь и до него. Двое розенриттеров, уже не в доспехах, а в форме, вывели Шумана из трюма, надели наручники и доставили в рабочую комнату. По дороге он поигрался с мыслью о побеге, но оценил мягкую походку конвоиров, готовность действовать и словно бы рассеянные взгляды, на самом деле сканирующие каждый свой сектор.
Светлые стены, стол с монитором, за столом – молодой симпатичный офицер. Шуман вгляделся в его нашивки. Майор. А с виду - юнец юнцом.
Шумана усадили в привинченное к полу кресло, один конвоир встал позади, второй поодаль. Шуман усмехнулся – грамотно, что тут скажешь.
Скользнул взглядом по столу и увидел, что перед майором лежит жетон на цепочке. Стандартный альянсовский солдатский жетон с личным номером. Только на этом кроме номера была выбита еще и роза. Это Шуман знал точно – жетон у него отобрали при обыске.
– Назовите ваше имя, фамилию, личный номер и должность.
– Арнольд Шуман, эр-экс-восемьсот тридцать пять-пятьсот, лейтенант, разведка флота. Приписан к крейсеру "Черный лебедь" флота адмирала Мюллера.
Майор говорил ровным, негромким голосом. Задавал стандартные вопросы. Шуман отвечал – одним механическим "не могу сказать". Под ложечкой ширилась пустота. Это, наверное, был страх. Ожидание в неизвестности страшнее всего, это Шуман хорошо знал. Хотелось закричать, броситься в драку, спровоцировать – чтобы скорее уж пройти через процедуру и не ждать, умирая от страха. Но по телу, словно свинец, разливалась слабость, придавливала к стулу. Смотреть на спокойно лежащие на столе руки молодого розенриттера было уже невыносимо, и Шуман перевел взгляд на его лицо. У майора были дивной красоты карие глаза с длинными девичьими ресницами, и он был старше, чем показался вначале.
Он разложил на столе несколько фотографий.
– Скажите, лейтенант, это вы допрашивали этого человека?
Вопрос выбил Шумана из обморочного обманчивого спокойствия. Он почувствовал, как рубашка липнет к спине, и дернул скованными руками.
– Да, я, – сказал он неожиданно хрипло. – И что?
Он почувствовал, как напряглись и встали наизготовку розенриттеры за спиной. "Сейчас начнется. А мне нечего им сказать. Нечем торговаться".
Несколько кадров с камер слежения. Не может быть, он же уничтожил всё, как положено по уставу. Разве что Бернхайм, засранец, опять распечатал себе особо выразительных картинок, чтобы пугать девок.
– На основании имеющихся в нашем распоряжении сведений вы подлежите военно-полевому суду по обвинению в жестоком обращении с военнопленными и применении пыток. Суд состоится завтра, в девять часов утра.
И два розенриттера повели его по другому коридору. Они молчали всю дорогу до помещения, явно служившего гапутвахтой. Пока один передавал и подписывал документы, другой насвистывал что-то поразительно знакомое. Шуман прислушался.

"Will mir die Hand noch reichen,
Derweil ich eben lad'.
"Kann dir die Hand nicht geben,
Bleib du im ew’gen Leben
Mein guter Kamerad!"

Песня вертелась у него в голове без конца, пока он не заснул на жесткой койке в каморке с решеткой вместо передней стены. Во сне он увидел мертвого розенриттера, имени которого так и не узнал. Тот игрался своим жетоном, пропуская цепочку между переломанными пальцами. Потом посмотрел на Шумана чужими карими глазами из-под длинных ресниц и сказал: "Я только хочу посмотреть тебе в глаза".

***
Далеко за полночь заместитель командира полка "Рыцари Розы" майор Райнер Блюмхарт сидит в штабе над документами.
"Сообщаем Вам, что Ваш сын Эгон фон Хелле пал смертью храбрых при обороне крепости Изерлон", – выводит он каллиграфическим почерком на листе плотной бумаги с вытисненной эмблемой полка. Розенриттеры шлют похоронки, написанные от руки.
Эгон весело улыбается с портрета, обвитого траурной лентой. Блюмхарт трет уставшие глаза, раскладывает документы по папкам, выключает свет, выходит и запирает дверь своим кодовым ключом. Он идет в свою каюту, насвистывая едва слышно мелодию, которая сопровождает розенриттера в смерть – это древняя песня, следы ее теряются в веках. "Был у меня товарищ" – так она называется. Жетон Эгона врезается в ладонь так, что становится больно.

Will mir die Hand noch reichen,
Derweil ich eben lad'.
"Kann dir die Hand nicht geben,
Bleib du im ew'gen Leben
Mein guter Kamerad!

Песня, присутствующая в тексте:

Песня:
Сл. Людвига Уланда, муз. Фридриха Зильхера

Текст

Ich hatt' einen Kameraden,
Einen bessern findst du nit.
Die Trommel schlug zum Streite,
Er ging an meiner Seite
In gleichem Schritt und Tritt.

Eine Kugel kam geflogen:
Gilt's mir oder gilt es dir?
Ihn hat es weggerissen,
Er liegt vor meinen Füßen
Als wär's ein Stück von mir

Will mir die Hand noch reichen,
Derweil ich eben lad'.
"Kann dir die Hand nicht geben,
Bleib du im ew'gen Leben
Mein guter Kamerad!"

Перевод

Товарищ мой мне был как брат,
мне был как брат родной…
В атаку всех позвал набат.
К плечу плечо, как на парад
Мы с ним шагали в бой...
Мы с ним шагали в бой.

Повсюду выстрелов огни
И пуль сплошной поток
А сердце ведь не из брони…
Совсем оно не из брони…
Упал товарищ мой.
У самых моих ног…

Лишь ветер пряди шевелит.
И словно замер бой…
Меня от пули защитив,
своею жизнью заплатив,
Погиб товарищ мой
Погиб братишка мой

Его глаза закрыл рукой…
И свет померк вокруг.
Пусть мирным будет твой покой…
Прости солдат. Прости мой друг.
Прощай товарищ мой…
Прощай товарищ мой… (перевод independent_msk)


Ссылка на ФБ

Комментарий. Надо сказать, что я так и не нашла менее похоронного исполнения песни, хотя в оригинале это вполне себе марш. Песня эта знаковая, она из тех песен, которые пытался натянуть на себя Третий Рейх - вместе с "Лили Марлен", "Стражей на Рейне" и "Дойчландлид". В моем представлении это все песни, которые вполне подходят розенриттерам. А розенриттеры в моем представлении большие любители хорового пения.
Еще бы найти оригинал той песни, которую поет Линц в финале "Ста миллионов звёзд"...

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Отзыв на ""Не надо учить этих мальчиков плохому! Они и так уже всё умеют..."

Текст: nikadimm.diary.ru/p176330506.htm (закрыто от посторонних)

Текст состоит из двух частей, имеющих собственные сюжеты.
Первая часть в полтора раза короче второй, вторая же перетягивает на себя внимание читателей не только объемом, но и описанным в ней событием.
Итак, первая часть.
Как текст это больше всего напоминает сценарий - минимум описаний, главный смысл в диалогах. Поскольку это фанфик, то созданием образов главных персонажей автор не затрудняется, внимание уделено тому, что отличает эту АУ от исходной. В результате персонажи оказываются просто "говорящими головами", озвучивающими предысторию разговора и идею автора.
Текст построен однообразно: несколько реплик, мысли персонажей, ремарка о действии, сопровождающем реплику. Драматическая кульминация сцены (обещание, что это больше не повторится) обрывается внезапно, за ней следует не вытекающий из образов персонажей разворот - назначение виноватого. Ничто не предвещало этого, почему этот Райнхард вдруг назначает виноватых, а этот Кирхайс горит желанием их убирать - непонятно. Это то самое отличие, которое и делает АУ, но оно никак не замотивировано, не вытекает из предыдущего текста.
Зато служит завязкой второй части текста, собственно расстрелу Оберштайна.
Расстрел описан со множеством подробностей и бытового героизма обоих персонажей.
Количество немотивированных деталей АУ нарастает - копия ключа от каюты, наручники на спящего. А дальше начинается роман "Овод" и копирующие его авантюрно-любовные романы.
Романтика "последнего желания", моральное превосходство жертвы над палачом, выражаемое в метких, веских и убийственных репликах, на которые палач почему-то отвечает и ведется.
Как говорят на филфаке, Логос не обманешь. Третий же абзац выдает: "Запястья тонкие, словно у женщины".
Здесь кульминация полная - собственно последняя реплика Оберштайна о преемнике, истеричная реакция Кирхайса, которая должна служить знаком его преображения и в то же время показать, что он сопротивляется самой этой мысли.
Последняя фраза - отличная концовка текста, подводящая итог событиям и намеченной эволюции героя. В отличие от первой части, в которой концовка, с этим эпилогом, размазана.
Выразительные средства текста сведены к диалогам, в которых разъясняется смысл происходящего. Поэтому вторая часть такая длинная - из-за размера диалога, который характеризует персонажей и через который показан их конфликт.
Конфликт первой части (столкновение Райнхард и Кирхайса из-за Вестерланда) - это только экспозиция ко второй части. Поэтому он не получает разрешения. Он только подводит действие к решению убить Оберштайна - и отсюда начинается вторая часть.
Если рассматривать это как единый текст, то эпилог первой части - это ненужный повтор, лишний способ выжать эмоции из читателя.
Теперь о содержании.
Поскольку образы Райнхард и Кирхайса не раскрыты, сюжетоообразующее решение возникает из ниоткуда. Канонный Райнхард никогда не валит вину на советчика и всегда несет ответственность за действия своих подчиненных. Канонный Кирхайс не сражается за место единственного советника и внешней совести Райнхарда. Обстоятельства расстрела выставляют этого Кирхайса трусом и подлецом и Райнхарда заодно с ним. Что мешало им устроить открытый трибунал? Объявить приговор официально? Расстрелять по уставной процедуре?
Не вижу тому иных причин, кроме произвола автора, который желал записать и обосновать мысленно увиденную сцену. Отсюда - отсутствие обоснований такому поведению персонажей.

@темы: критика, по заказам, Легенда о героях Галактики

---

Сын полка

Название: Сын полка
Автор: Альвхильд
Бета: Айриэн, [L]Сильвара Среброволосая[/L]
Размер: мини, 1380 слов
Персонажи: Юлиан Минц, Вальтер фон Шенкопф, Каспер Линц , Райнер Блюмхарт, Оливер Поплан, Борис Конев
Жанр: дзуйхицу (*)
Рейтинг: G
Краткое содержание: розенриттеры и "спартанцы" глазами Юлиана
Примечание: перевод песни Drei Rot с японского сделан Ильёй Риттером.

Два предмета, с которыми не расстаётся полковник Линц -

Два предмета, с которыми не расстаётся полковник Линц, – десантный нож и альбом для рисования. Парни говорят, что нож он кладет ночью под подушку, на всякий случай. Над ножом смеются и шутят шутки. Над альбомом – никогда. Просто в свободные минуты полковник всегда что-то в нём черкает. Время от времени на стене в штаб-квартире, на пробковой панели для памятных записок появляется новый рисунок: чей-нибудь портрет, пейзаж или натюрморт – в том смысле nature morte, как его понимают десантники. Иногда какой-нибудь портрет снимают со стены, аккуратно упаковывают и отправляют обычной, не мгновенной почтой. К портрету прилагается письмо на полковом бланке, написанное от руки – всегда от руки – и начинающееся словами: "Сим извещаем Вас, что Ваш сын... брат... муж... внук... пал смертью храбрых..." Другой смерти у розенриттеров не бывает.

У майора Блюмхарта на портрете вид тихого интеллигентного мальчика, смущающегося от громких шуток, и задумчивый взгляд из-под ресниц. Среди других розенриттеров майор как-то теряется – он среднего роста, худощавый, и от него не веет характерной для десантников физической угрозой. Трудно поверить, что он автор половины действующих в полку традиционных приколов и лозунгов. И один из авторов мести перебежчику, бывшему одиннадцатому командиру полка, Герману фон Люнебургу.
Историю Юлиану рассказали как-то после тренировки, в комнате отдыха.
– И вот берём мы на абордаж что поменьше – эсминец там или отбившийся от строя крейсер, проходим в рубку, и Блюмхарт требует громкую связь, – рассказывал лейтенант Шульц. – И они дают... Глаза круглые, за оружием даже не тянутся, понимают, что против брони с ручным бластером делать нечего.
– А вы что? – спросил Юлиан, ожидая услышать что-нибудь возвышенно-рыцарское, как в романе.
– А мы песенку пели. Куплетов на двадцать, и все матерные. Он и вышел...
У Юлиана хорошее воображение, и он после этого рассказа мысленно видел всё как наяву: косо всаженный во внешний коридор "Кериона" абордажный рукав, мерцающий красный свет аварийного освещения, человека в имперском доспехе, с лабрисом в руке – как он поднимает маску в форме черепа и за бликующим блистером проявляется лицо. И как другой человек, с томагавком, поднимает поляризованное забрало, салютуя врагу. И кровь под ногами, и упавшего головой к врагам бывшим соратникам, предателя. И как отчаливает штурмовой катер, и в оставленную буром дыру утекают воздух, мелкий мусор и застывающая на лету кровь, а безмолвные фигуры в белых доспехах отдают честь павшему.
Песенку ему тоже спели, под большим секретом. Ее содержанию Юлиан не удивился, розенриттеры были известны своим словотворчеством на обоих языках, но вот что автор примерно половины этих безумно смешных, жестоких и неприличных куплетов – майор Блюмхарт, оказалось открытием. Впрочем, Юлиану не понадобилось особо напрягать свое хорошее воображение, чтобы представить себе, как майор (в те времена еще старший лейтенант) сочиняет это всё с видом филолога, изучающего фольклор какой-нибудь изолированной патриархальной общины на Родосе.

Да, кстати, полковник Линц – четырнадцатый командир розенриттеров. И нож свой он действительно кладёт на ночь под подушку, чтобы был под рукой. И вообще с этим ножом не расстаётся.

Каждый род войск – свой мир, со своими законами и языком, это Юлиан знает на примере пилотов-спартанцев и техников. Но розенриттеры – это мир внутри мира десантных частей. Мир людей, которые ходят в бой лицом к лицу с противником и убивают собственными руками, не нажатием кнопки.

Из кабины "спартанца" бой кажется перемещением цветных точек и мельканием линий условных траекторий на тактическом экране. "Валькирия" в прицеле выглядит оранжевой фигуркой, выстрел – красным пунктиром, попадание гасит оранжевый, иногда вместо него на экране остается серое пятно – так компьютер рисует крупные остывающие обломки. Опытные пилоты не смотрят в экран, они включают проекцию на блистер шлема изнутри, и синтезированная цветная картинка накладывается на то, что видно невооруженным глазом сквозь колпак кабины – черноту без дна и края, неподвижные огоньки звёзд, мерцание пылевых скоплений, и на этом фоне взрывающиеся, вспыхивающие точки. Одно движение штурвала – и точка стремительно превращается в бронированный бок крейсера, и перед глазами проплывают изъязвленные космической пылью тусклые плиты обшивки, щетинятся в сочленениях кусты датчиков и антенн, вращаются стрелковые башни, готовые взорваться ливнем заградительного огня...

Майор Конев, командир второй эскадрильи, которую неофициально называют "Водка", вечно таскает с собой кроссворд и карандаш. Это может быть толстый развлекательный журнал головоломок, тоненькая брошюрка из серии "Развлечение на час", распечатка из информсети – но обязательно на бумаге. Буквы он вписывает в сетку чертёжным карандашом с мягким грифелем. Тут, на Изерлоне, розенриттеры ему натащили имперских кроссвордов, думали подшутить. Но майор Конев только поблагодарил и тут же углубился в подаренный журнал с нечитаемым готическим названием. Лейтенант Шульц и сержант Шварценберг разочарованно переглянулись, пожали плечами и попросились поучаствовать. До вечера из того угла кафетерия доносилось: "Жвачное парнокопытное животное с ветвистыми рогами?" – "Das Ren". – "Не подходит. Семь букв". – "So... Wasserreh". – "Он безрогий! Это ваш шварцвальдский безрогий олень". – "И букв восемь... So... und dann... das Rentier?" – "Посмотрим. По горизонтали... По горизонтали тут... ага... общее название для средств перемещения между планетами... Raumschiff... значит, тут вторая I". – "Не лось же это, лось – das Elch..." – "Олень это! Обыкновенный лесной олень! Das Hirsche..." – "Не das, сержант, а der Hirsche". – "Вы еще будете меня родному языку учить, сэр?!" – "Увы, Шварценберг, майор Конев прав, олень – мужского рода, артикль der..."
В мирной жизни, до военного училища, Себастьян Шульц выучился на филолога, немного поработал в школе, а потом вдруг, внезапно подал документы в военное училище. Сын эмигранта в первом поколении, он не подлежал призыву.

А майор Поплан, командир первой эскадрильи, которую неофициально называют "Виски", своим хобби называет секс и обольщение. Он и правда меняет подружек чуть ли не каждую неделю, но никто на Изерлоне (да и в прежних местах его службы) никогда не слыхал жалоб от его бывших любовниц. Многие удивляются, как это ему удаётся, но Юлиан давно заметил, что Поплан ухаживает только за теми женщинами, которые относятся к сексу так же легко, как он сам.
Соперником в донжуанстве Поплан считает генерала Шёнкопфа. Хотя тот никогда не хвастается количеством своих любовных побед и не рассуждает о тонкостях ухаживаний.

Если бы Юлиана спросили, как он представляет себе военную аристократию, он ответил бы, что в облике Вальтера фон Шёнкопфа: выправка – строгая, но не деревянная, стремительность и отточенность движений, сила, отвага и умение точно рассчитать риск. Вопреки своей фамилии Шёнкопф темноволос. Он не красавец, но у него запоминающаяся внешность – нос с горбинкой, густые брови, крупный, резко очерченный рот, высокие скулы, подчёркнутые баками. Он говорит хорошим литературным языком, с развернутыми предложениями, сравнениями и метафорами, кланяется и прижимает руку к сердцу – у кого другого это выглядело бы пафосно и искусственно, но у Шёнкопфа все это приправлено легкой иронией и выходит естественно. Он немного позёр, особенно на тренировках, но иногда и в бою – когда есть время и силы на то, чтобы принять красивую позу. Сказать что-нибудь историческое или ввернуть особо сложный финт.
Шёнкопф умеет убеждать и настаивать на своём, но всё его умение, всё обаяние, напор и доказательства разбиваются о непреодолимую стену, когда Ян Вэньли говорит: "Нет" – и советует больше никогда не заговаривать о том, чтобы устроить путч и вытолкнуть Яна на вершину власти в Союзе.

Да, и не надо забывать, что Вальтер фон Шёнкопф – тринадцатый командир розенриттеров и именно он убил одиннадцатого командира, перебежчика Германа фон Люнебурга.
Иногда Шёнкопф рассеянно напевает или насвистывает песню, которую розенриттеры поют редко и в особенных случаях:

Drei Rot, Drei Rot...
Жизнь моя и смерть
прокляты навек,
цветом алым прокляты они.
Кровь и пламя,
красная роза...
Вся моя жизнь -
Лишь красный цвет.

Это старая песня, очень старая. Юлиану больше нравится другая:

Три красных цвета выбрал я:
Кровь, пламя и розу...

Когда он заходит к розенриттерам попрощаться, мимо уха свистит дротик. Юлиан уклоняется, даже не задумавшись над этим и смущается, услышав аплодисменты.
– Хорошая реакция, – одобрительно говорит полковник Линц. Он, по обыкновению, сидит на краю стола. Остальные – о, да здесь почти все офицеры полка! – сидят кто на чём и как попало. С розенриттерами всегда так – не сразу и поймёшь, то ли у них тут расширенное заседание штаба, то ли они дурака валяют всем личным составом.
– Не бойся, уж мы как-нибудь защитим адмирала Яна, пока тебя не будет, – говорит майор Блюмхарт.
Линц достает из ящика стола что-то круглое и бросает Юлиану.
– Захвати с собой.
Юлиан разжимает пальцы. На ладони лежит круглая нарукавная нашивка с эмблемой полка – десантником, звездой и розой.
– Это же...
– Ты принят, – говорит майор Блюмхарт, и полковник Линц одобрительно кивает.
– Благодарю!
Юлиан отдает им честь. Ему пора. Надо зайти еще кое к кому.
Эмблема в кармане кажется плотной и тяжёлой, словно отлитой из металла. Юлиан никогда не слышал, чтобы розенриттеры сделали кому-то такой подарок. Это и не подарок вовсе. Кто он для них? Просто мальчик-вольноопределяющийся, которого они учили стрелять и драться, а заодно быть мужчиной и любить родину? Сын полка – было когда-то такое понятие. Да. Именно сын полка.

----
* Дзуйхи́цу (яп. 随筆, вслед за кистью) — это жанр японской короткой прозы, в котором автор записывает всё, что приходит ему в голову, не задумываясь о том, насколько это «литературно». Дзуйхицу может рассказывать о каком-то внезапном воспоминании, пришедшей в голову мысли, увиденной бытовой сценке. (Википедия)

Ссылка на ФБ

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Седьмая жертва

Название: Седьмая жертва
Автор: Альвхильд
Бета: Айриэн, [L]Сильвара Среброволосая[/L]
Размер: миди, ~4300 слов
Персонажи: ОМП, ОЖП, в эпизоде Оскар фон Ройенталь
Жанр: полицейский детектив
Рейтинг: NC-21
Краткое содержание: В оккупированном Рейхом Хайнессенполисе совершаются серийные убийства. Отдел особо тяжких преступлений ведет расследование.
Примечание: имеется описание места преступления, описание расчленения, неоднократные упоминания изнасилования и секса без явно выраженного согласия.
Ссылки для скачивания: .fb2 .doc, .rtf

Добро пожаловать в Хайнессенполис, год 800 КЭ / 491 РК

Альваро Рохас, полицейский инспектор

– Что, опять? Опять этот траходактель с фантазиями? – Джоанна перевернула страницу сводки так брезгливо, как будто взвод тараканов там увидела. Вообще-то в работе она никакой брезгливости не проявляла и осматривала без тошноты даже «подснежников». Поговаривали, что в армии Джоанна служила в спасателях – это накладывает отпечаток, да. После того, что делает с человеческим телом вакуум, кипящая дыхательная смесь или луч штурмового бластера, все наши мертвяки – просто красавцы.
Траходактель с фантазиями преследовал нас третий месяц. Пять трупов – да в таком виде, что блевали видавшие виды патологоанатомы. Я выезжал на три, Джоанна – на все. Она уже на втором сказала, что это серия, а нам только серии не хватало для счастья: после оккупации косяком пошли грабежи, погромы и изнасилования в особо тяжкой. Солдаты армии-победительницы не стеснялись, несмотря на то, что имперская военная полиция прямым ходом отсылала виновных на конвейер военного же трибунала, а у тех и приговоры были всегда как с конвейера. Результаты они складировали на новом армейском кладбище, с краю, и было этих результатов уже дофига.
Хорошо еще, что имперская администрация не тронула полицию: как мы работали, так и продолжали работать, только в каждый отдел пихнули по представителю от военной полиции – чтобы, значит, они участвовали в расследовании дел, в которых замешаны имперцы. Без работы эти ребята не сидели. Наш, капитан Зайдель, даже написал рапорт, чтобы ему помощника дали.
Зайделя этого забавно в работе наблюдать. Джоанна даже стала в выражениях стесняться немного, а то он вечно ходил с красными ушами. Он вообще каждый раз вздрючивается весь, когда ему приходится сталкиваться с женщинами в полиции. Видно, что ему на этот случай не завезли правил поведения. Вот Джоанну взять – она мало того, что капитан и старший следователь по особо тяжким, она еще и старший лейтенант запаса. Так я каждый раз прямо вижу, как у Зайделя шестеренки буксуют, когда он к ней обращается «фрау капитан». Вообще-то он по-нашему прилично говорит, но терминологии ни хрена не знает. Пришлось ему целую лекцию читать, а он, как прилежный студент, конспектировал.
Зайдель как раз и отчеркнул в сводке очередной кейс.
– А как по-вашему? – спросил он.
– Это не траходактель, – со вздохом сказала Джоанна. – Бутылку во влагалище сунуть – не его формат. Это ваши.
И сунула распечатку ему обратно.
Зайдель смутился и уткнулся в свои бумаги. Он, наверное, каждый раз вспоминает, как на первом же выезде на групповуху Джоанна его чуть не прибила за опрос потерпевшей. У нас есть на каждый тип преступления специальные опросники. И инструкции – как разговаривать с потерпевшими, как с подозреваемыми, как со свидетелями. А этот следователь-штаны-через-голову так и брякнул девице: «А что же вы с ним заигрывали?» Нет у человека в голове понятия, что даже если девица с парнем заигрывает и идет с ним в клуб танцевать и коктейли тянуть, а потом целуется пару раз – это еще не значит, что она его приглашает переспать. И что если парочка в клубе выпила, приехали они к кому-нибудь домой и девица заснула, то не надо к ней лезть! Она спит, просто спит. Рейх, одно слово.
А у нас, как в новом гарнизоне увольнительные ввели, многовато стало таких случаев. Эти черные солдатики думают, что если женщина им улыбнулась, то уже, значит, можно ее лапать и под юбку лезть. Или если он за деньги сговорился, то она обязана еще и с его дружками трахаться.
В общем, на этом фоне нам позарез не хватало только маньяка с замашками мясника.
Но уже недели две было тихо, и во всем Хайнессенполисе не объявлялось ни одного специфически расчлененного трупа, и мы нервничали всем отделом, ждали. Маньяки со своим делом не завязывают, дальше будет только хуже.

Джоанна Паркер, начальник отдела по особым делам

Пять женщин. Старшей – тридцать восемь, младшей – двадцать три. Разные районы города. Социальное положение – глава отдела корпорации «Интеграл» (электроника и софтвер для армии в числе прочего), художник, домохозяйка с тремя детьми, водитель междугородных автопоездов, безработная. Внешне – тоже ничего общего. Жгучая брюнетка-мулатка, шатенка, коротко стриженная блондинка, блондинка с модельной прической «лонге велле», русая. О четырех точно известно, что накануне они посещали разные заведения – бар, танцклуб, разные рестораны – с неким темноволосым мужчиной, возможно, военным. Почему военным? – а он так держался, что вроде бы военный, но сам в штатском. По семейному положению – тоже ничего общего. Одна замужем, одна на грани развода, две не замужем, одна вдова. Все убиты в отелях или дома. Снова ничего общего.
– Значит, что я по этому поводу думаю? – сказала Джоанна, роясь в ящике стола. – Ага, вот она…
Джоанна достала футляр с электросигаретой, зарядила картридж и включила. Повеяло вишней.
– Он с ними знакомится. Если женщина поддерживает флирт, он его углубляет – бары-рестораны, подвезти на такси, выпить чашечку кофе… Заметьте – в отелях номера сняты на имя жертв. Эта, Эллина Савье, арендовала номер в «Гвадалахаре» постоянно, портье говорит, что водила туда клиентов. Потом наш траходактель знакомых своих подлавливал, вязал, совал в рот кляп и разделывал. Орудие приносил и уносил с собой. Эксперты говорят, что похоже на десантный нож с алмазной кромкой – кому-то в кость попал, следы остались.
– То есть имеем бывшего или действующего военного – вероятно, офицера, – который режет женщин, как ему фантазия подскажет.
Джоанна посмотрела на своих подчиненных и спросила:
– А теперь, ребята, давайте подумаем, откуда у него десантный нож.
– Он розенриттер.
– С какой это стати? – обиделся Токаш, у которого зять служил в розенриттерах, поэтому он был их поклонником и болельщиком, особенно после той заварушки, когда генерал Шёнкопф с гранатометом на плече объяснял президенту Лебелло азы демократии на фоне живописно горящей машины правительственного эскорта.
– Они ухитрились почти всю полковую технику и оружие растащить под видом списания.
– Ты, Майер, достал конкретно. Они как растащили, так и обратно собрали. И улетели себе на Изерлон всем списочным составом. Еще тогда Минобороны шмонало всех причастных и тех, кто рядом постоял.
– Тогда десантник, – не сдавался Майер. – С нашим бардаком, мятежом и оккупацией по рукам должна ходить прорва незарегистрированного оружия.
– Но не ножи, – сказала Джоанна. – Ручные бластеры – сколько угодно, а вот клинковое оружие – это однозначно отсылка к десанту. Кстати, капитан Зайдель, у вас может десантный нож попасть к гражданскому лицу?
Зайдель от неожиданного вопроса встрепенулся и начал усиленно думать.
– Теоретически это возможно. Если, допустим, десантный офицер вышел в отставку... Но практически… Частным лицам запрещено владеть холодным и стрелковым оружием, если только они не дворяне. Да и дворянам нужно разрешение на военные модели оружия.
– Значит, вариантов три, – подвела итог Джоанна. – Наш отставной десантник, ваш действующий десантник или кто-то, купивший нож на черном рынке.
– Но всё равно отставной десантник, – добавил Зайдель. – Потому что… нож... им же надо уметь пользоваться.

***

Домик в даунтауне был самый обыкновенный – два этажа, внизу гараж на одну машину, французское окно гостиной выходит в закрытый палисадничек, обсаженный по периметру терновником. Из-за этого чёртова терновника палисадник не просматривался вглубь ни с дороги, ни от соседей. Там-то и нашли труп.
Группа вошла в дом через парадный вход, потому что у черного уже работали эксперты, что-то нашли. Прихожая, салон и кухня за перегородкой, пол выложен гранитной плиткой в три цвета, перегородки сложены из цветных стеклянных блоков с цветочным узором. Мебель, обои, вазочки, салфеточки… хороший дизайнер поработал. Приятный дом. Черный ход ведет на кухню. Из салона лестница с деревянными ступеньками и перилами ведет на второй этаж, напротив лестницы – то самое французское окно и выход в палисадник.
В палисаднике обнаружился навес, под ним садовый столик и несколько плетеных стульев, а также альпийская горка с цветами. И всё это – в кровавых пятнах. То, что теоретически должно было быть трупом хозяйки дома, напоминало скорее кучку мясных отходов – обнаженные ребра, берцовые и плечевые кости, требуха какая-то. Кишки траходактель намотал на ножки опрокинутого стула, под стулом обнаружились кисти рук. Сразу бросились в глаза кольца – обручальное с бриллиантом на правой и два на левой - белое золото, явно штучная работа.
Стол был сервирован для кофе – чашечки, молочник, сахарница из белого фарфора, два прибора, под стеклянной крышкой на небольшом блюде – ассорти шоколадных пирожных, такие продают в кондитерской «Феррье» в центре города. Посреди стола на расписном блюде, снятом со стены кухни, стояла отрезанная голова – неузнаваемые черты застыли в гримасе ужаса и страдания, волосы растрепаны.
– Интересно, пирожные – это доставка или траходактель привез? – сказал Альваро. – Если траходактель, то он совсем оборзел.
– В общем, стол явств и гроб стоит, – прокомментировал Майер. – В виде головы Жана Батиста.
– Яств, – машинально поправил Альваро. – А голова – Иоанна Крестителя.
– Почему?
– Потому что ясти, то есть есть, а не являть или что там тебе мерещится.
– А-а, – протянул Майер и принялся осматривать "яства и голову". – Про Жана Батиста не спрашиваю, не до лекций сейчас.
Джина Мерсье, 28 лет, юрист гражданского права, не замужем, специализировалась на разводах и брачных контрактах. Вчера приехала домой поздно – соседи слышали шум автомобиля около 23 часов. Поскольку поздние возвращения были у нее в обычае, никто не обратил внимания. Утром она не явилась на работу, домой послали курьера – он и обнаружил… инсталляцию.
Шестая жертва.
Вся группа стояла вокруг легкомысленного кофейного столика, глядя на взывающую к пустому небу голову.
– А как же он не пачкается? – спросил вдруг Зайдель. – Вон сколько крови. И брызги.
– Бахилы и дождевик. Продаются в любом хозяйственном магазине за гроши. Вон там, – Джоанна указала на черный ход, – нашли кровавые следы. Никаких отпечатков подошв – размазанная ерунда какая-то, а не отпечатки. И вот это тоже похоже на след. Размер пятна подходящий. А вот тут он еще и дрочил, засранец.
– А чем залил? – Рохас присел, пригляделся. – О-о, это стекломой, ничего мы тут для анализа не найдем.
– А пальцы? – спросил Майер.
– Пальцы есть. Он стирал отпечатки, конечно, но кое-что осталось. Он точно после всего рассматривает себя в зеркале. Видимо, ищет пятна.
– Пальцы нужны, когда уже подозреваемый где-то рядом. А у нас пока даже подозреваемого нету, один дым. Черноволосый десантник – да это может быть хоть имперский губернатор…
– А что, это идея, – сказала Джоанна.

Из управления расходились поздно. Последними уходили капитан Паркер и капитан Зайдель.
На пустеющем в этот час проспекте Первооткрывателей имперец огляделся в поисках такси.
– Давайте подвезу, – сказала Джоанна.
Зайдель замялся было, но согласился. Сел в машину, пристегнул ремень.
Джоанна включила музыку – какую-то станцию, игравшую easy listening.
– Вам куда, капитан?
– А куда вы едете? Домой?
– Нет. Я еду в бар. Есть тут один, – Джоанна покосилась на имперца. Тот сидел, нахохлившись, и понятно было, что одинокий вечер на казенной квартире навевает на него тоску заранее.– Знаете что, капитан? Я вас приглашаю. После такого надо выпить.
– Знаете, фрау капитан, я себя чувствую очень неловко. Меня еще никогда не приглашала женщина.
Джоанна усмехнулась:
– Это было согласие?
– Да.
Виски оказался еще более забористой штукой, чем Алекс Зайдель себе представлял.
– По четвертой не будем, – сказала Джоанна. – А то до дому не доедем.
– А как же машина? – спросил Алекс.
– Догадался задним числом? Вызову водителя из ночной службы. Вот, уже вызвала. Но до похмелья напиваться не будем. Еще работать завтра.
Джоанна достала из сумки свою сигаретницу и занялась снаряжением устройства.
– Давно хотел спросить, фрау Паркер, – зачем вам это?
– Так, от нервов, – Джоанна запихнула, наконец, картридж и сделала затяжку. – Здорово снимает напряжение. Мне психотерапевт посоветовал, а то я после возвращения из плена была нервная и дерганая.
Зайдель не сразу нашел, что сказать.
– Вы были в плену? У нас? – вышло как-то глупо.
– Я ж лейтенант запаса, спасатель. Призвали во время вторжения. У нас тогда большой призыв из запаса был. Целое поколение смолотили в пыль, засранцы. Хорошо, ваш Лоэнграмм быстро спроворил обмен пленными, а то было бы совсем плохо.
Зайдель опустил голову. Проклятый стоячий воротник врезался в шею. Зайдель решительно расстегнул крючки. О лагерях военнопленных он кое-что слышал. Следовало сменить тему.
– А почему вы пошли служить в полицию?
– В каком смысле? – спросила Джоанна, наблюдая за прозрачным ароматным дымком на конце сигареты.
– В принципе. Это же такое дело… совсем не женское.
– Да кто вам такую глупость сказал? Почему вдруг не женское? У нас вон треть сотрудников – женщины, а в прокуратуре и в суде – половина.
– Не могу привыкнуть, – Зайдель помотал головой и понял, что слегка пьян. – У нас не так.
– Попробуете у нас сделать как у вас – порвут на части.
То, что Джоанна тоже далеко не трезва, можно было понять только по тому, что она стала говорить чуть быстрее и не так четко, как обычно.
– Я, понимаешь, с детства хотела защищать хороших от плохих. Ну вот. Вроде получается пока, а? Еще траходактеля этого поймаем…
– Я все думаю, – сказал невпопад Алекс. – Эти женщины… они все сами его приглашали. Вот как вы меня. А вдруг я и есть… он?
– Не, Зайдель, у тебя на вчерашний вечер алиби стопроцентное. И на позапрошлый случай тоже.
– Это шутка?
– Констатация факта.
Джоанна выбила из эбонитовой трубочки выгоревший картридж и убрала сигарету. Движения были заметно размашистей, чем обычно, и Зайделю приходилось вслушиваться, чтобы понимать ее речь.
– Я понимаю, чего ты переживаешь. По-вашему, они все сами виноваты, так?
Зайдель кивнул.
– Херня это. Насильник найдет себе жертву, даже если все бабы будут ходить в резервации, замотанные по уши. Вот лагерь взять – все одинаковые, стриженные под ноль, тощие, страшные, как пиздец. И прикинь – каждый день охрана кого-нибудь пялила прямо в бараке. Этот ваш рыжий, молодой, ну, фамилия еще у него… что-то насчет вишни…
– Адмирал Кирхайс?
– Ну! Он там расстрелял кучу народу за это. Хрена это помогло девчонкам, которые попали под раздачу. Я потом курить начала… а, я говорила уже? Говорила.
Зайдель поёжился. Тема была… из числа тех, о которых не говорят вслух, тем более с женщинами. Он вдруг понял, что их отношения с Джоанной Паркер давно стали дружескими, только он никак не мог этого понять, потому что дружеские отношения – это всегда относилось к мужчинам. Эта женщина ему нравилась – но он ее не хотел, это-то его и мучило. Он даже в мыслях не держал закрутить роман с Джоанной Паркер, но ее мнения, ее отношение стали для него чрезвычайно важны. Друг – да, это подходящее слово…
Играла ненавязчивая музыка, кофе давно остыл, было легко и слова лились сами собой, как будто выдернули мешающую занозу.
– Когда я служил срочную… Представь себе – база, полигоны, городок при космодроме. Короче, гарнизон, флот на переформировании. Я только из учебки был. И вот нам дали увольнительные. А все разговоры в казарме – они о чём? О девчонках и выпивке. Ну, с выпивкой просто, были там солдатские бары. А насчет девчонок салаги… вроде меня… больше хвастались, конечно. И вот наш один.. Курц его фамилия, та еще сука был… Говорит: «Пошли к девкам, салаги, пора становиться мужиками». Ну, завелись, пошли. Выпивки купили, закуски. Вшестером. Курц в баре снял девку. Ну, как девку – ей лет было… к тридцати уже. Размалеванная, платье с разрезом дальше некуда. Мне-то она казалась романтичной такой… ну, как в книжке. Шлюха с добрым с-сердцем, трагическая такая. Кино еще было такое, черт, забыл, как называется…
– «Побег длиной в жизнь»?
– Вот-вот! Курц, короче, ее снял, пошли в лесок, сели на полянке. Пикник устроили. Выпили закусили. Она и говорит: «Ну, мальчики, кто у вас новенький?» А Курц ей – все, мол, тут на новенького, так что давай, ноги раздвигай. И я вижу – она испугалась. Губы дрожат, а глаза накрашенные, и она старается не заплакать, чтобы краска не потекла. И мы ее… Все по очереди. Двое держат, один трахает. А на меня столбняк напал, и я… и жалко ее, и самому страшно, и стояк такой, что аж больно. И понимаю, что если я ее сейчас не трахну в очередь, Курц и другие старики мне устроят веселую жизнь. И трахнул. Испугался.
Зайдель поднял голову, посмотрел на Джоанну.
– Ты меня, наверное, будешь теперь презирать?
– После всего, что ты мне тут порассказал? Алекс, ты хороший парень. Толковый. Добрый. Это правильно, понимаешь? Что ты раскаиваи… ваешься – это правильно.

***

– Паркер? Ты здесь?
– Пока здесь, – хмуро отозвалась Джоанна. – А что нужно?
– Начальство вызывает.
– Зачем?
– А начальство, то есть полковника Дервина, вызвал губернатор. Насчет траходактеля, небось.
– Угу. Мы этого траходактеля ловим дольше, чем губернатор на своем посту сидит.
Резиденция его превосходительства губернатора Новых Земель располагалась в гостинице. Символично: новая надстройка власти не стала освобождать под себя старые здания – все министерства и учреждения остались на месте, включая Парламент и Верховный Совет.
Рабочий кабинет губернатора был большим и светлым – стена во всю комнату с видом на город с высоты тридцатого этажа. Завидев среди прибывших женщину, его превосходительство, черноволосый красавец, поднялся со своего места.
– Позвольте представить вам капитана Джоанну Паркер, одного из наших лучших специалистов по криминологии, - сказал Дервин.
Они сели.
– Итак, что вы можете сказать нам о всплеске преступности, господин Дервин? – а голос у фон Ройенталя оказался низкий, соблазнительно бархатный – несмотря на жесткий и довольно сильный акцент…
– Я хочу, господин губернатор, чтобы выслушали человека, который работает на земле… то есть непосредственно на раскрытии тяжких преступлений, но при этом видит картину шире.
Джоанна достала распечатки и вручила каждому по экземпляру. Она говорила ровно и спокойно, как на докладе в Управлении, приводя примеры из практики, объясняя, почему волна преступности не спадает, несмотря на полувоенное положение и усилия полиции.
– То, что всплеском преступлений на сексуальной почве мы обязаны именно притоку в Хайнессенполис подданных Рейха и оккупационных сил, сомнению не подлежит – достаточно посмотреть, сколько преступлений этого рода зарегистрировано, сколько раскрыто и по скольким из них подозреваемыми оказываются подданные Рейха. Одновременно подданные Рейха чаще становятся жертвами мошенничества, особенно финансового…
Губернатор слушал внимательно, щуря свои разноцветные глаза, и походил на породистого кота.
– Фрау Паркер, каковы по вашему мнению перспективы? Какие меры профилактики вы можете предложить?
Джоанна внимательно посмотрела на него.
– Вам как есть или хватит ведомственных формальностей?
– Говорите как есть.
– Чтобы вернуться к дооккупационному уровню преступности, необходимо вернуть общество в дооккупационное состояние.
Губернатор откинулся на спинку кресла.
– Согласитесь ли вы выступить перед нашими служащими и изложить всё это, чтобы они лучше представляли себе, с чем им приходится работать?
– Именно я?
– Именно вы. Может быть, господин Дервин подберет еще специалистов, но чтобы основной доклад сделали вы.
– Тогда я предложила бы собрать на конференцию еще и наших. Чтобы можно было пообщаться не по службе.
– Хорошо. Господин Дервин, пусть ваше ведомство подберет помещение. Еще один вопрос, на сей раз очень конкретный. Вы ведь возглавляете группу, которая расследует дело серийного убийцы? Как продвигается поиск?
– Позавчера он убил шестую. Мы составили его приблизительный портрет, у нас есть предположительно его отпечатки пальцев – но это пока всё.
– И каков же портрет?
– Это высокий мужчина с темными волосами и военной выправкой. Видимо, бывший или действующий десантник. Орудие убийства – десантный нож с алмазной кромкой. На свидания со своими жертвами он приходит в штатском – строгий пиджак и брюки темных оттенков, светлые однотонные рубашки, но без галстука. Носит с собой одноразовые перчатки, бахилы и дождевик либо хирургический халат.
Губернатор впервые улыбнулся:
– Но под эти приметы вполне могу подойти и я.
– А у вас есть алиби на вечер и ночь субботы?
– Не уверен.
Под внезапно сделавшимся острым и пронзительным взглядом собеседницы губернатор перестал улыбаться.
– Тогда позвольте...
Джоанна подвинула к губернатору поднос со стаканами и бутылками минеральной воды.
– Будьте так любезны, возьмите стакан.
Сощурившись, губернатор исполнил просьбу.
– Благодарю. Поставьте сюда, пожалуйста, – она положила на стол картонный кружок-подставку. Еще одним кружком она накрыла стакан, обтянула полиэтиленовым пакетом. – Мы сравним отпечатки пальцев. Если на месте происшествия были не ваши – у вас алиби.

Снова Альваро Рохас

От губернатора Джоанна вернулась чем-то довольная.
Водрузила на свой стол упакованный для экспертизы стакан.
– Что это? – спросил Зайдель.
– А это я взяла отпечатки пальцев у герра адмирала Ройенталя, – сообщила Джоанна.
У нас, наверное, на лицах отпечаталось одинаковое выражение, а вот Зайделя чуть удар не хватил. Джоанна полюбовалась произведенным эффектом и сказала:
– А теперь пусть кто-нибудь отнесет это к дактилоскопистам и снимет пальчики. По делу о траходактеле.
– Это не он! – выпалил Зайдель, красный, как тинейджер, которого застали с порнографией под партой.
– Ясно, что не он, – сказала Джоанна и полезла за сигаретой. – Но, мальчики и девочки, раз уж он был так любезен, что захотел алиби, я не могла отказаться.

Конференция оказалась тем еще развлечением. От нашего отдела Джоанна послала меня. Кажется, мы с Зайделем были единственной черно-серой парой в главной аудитории полицейской школы. Остальные расселись четко – имперцы справа от прохода, наши слева. Занятно было наблюдать имперских прикомандированных в массе. Когда они в отделах работают поодиночке, то всё-таки подстраиваются под наших. А тут они как-то мгновенно застроились, подтянулись, застегнули все крючки. Им, наверное, тоже было любопытно наблюдать нас в массе – мы на их фоне выглядели галдящими скаутами на выезде.
У этих ребят в черном шаблоны уже были надорваны. Они все-таки по три-четыре месяца у нас проработали, ездили на вызовы, закрывали дежурства, даже под бластеры подставлялись. И я не удивился, когда в перерыве увидел, что народ начинает понемногу перемешиваться.
Вообще было интересно, конечно. Мы ж пашем на земле и всей картины целиком не видим. А тут нам ее показали. Та еще картинка, честно говоря. Неприятно осознавать, что мораль очень сильно зависит от стабильности и сытости. Как только вторжение, эвакуация, бедствие – тут же вылезают откуда-то мародеры, насильники, грабители. Как сказал один имперский майор на вечернем семинаре, "Zu jeder Zeit, an jeder Ort bleibt das Jun der Menschen das gleiche..." В переводе с возвышенного рейхсстиля - всегда и везде у людей одно и то же.
А по кадровым вопросам мы с ними разосрались. Стыдно сказать, но орали без регламента и мы, и они. Особенно когда один из военной полиции заявил, что женщина-офицер – и не женщина, и не офицер. И вообще, это трусливо и не по-военному – выставлять женщин на линию огня. В ответ из наших рядов воздвиглась Аманда Эррейра, патрульная из Южного округа, – почти два метра ростом и черная, как полярная ночь, – и заявила на чистейшем рейхсшпрахе:
– А я вот сейчас накостыляю вам по шее и руку сломаю. И это будет очень по-военному.
Против такого аргумента переть было уже неловко. Осталось только неспортивно напомнить нам, что войну Союз все же проиграл.
– Ага, выстрелили бы при Вермиллионе на три минуты раньше – и где бы вы сейчас были… поебдители? – сказала Аманда. – И вообще, Изерлон сначала возьмите.

В перерыве я видел Джоанну только издали – она что-то обсуждала с несколькими имперцами и нашими из Главного Управления, а вечером, когда всё закончилось, уехала с майором Рихтером, не из военной полиции, а штабным. Зайдель это тоже видел, ухмыльнулся и рассказал, что у флотских, а тем паче у десанта, считается за особую доблесть подраться в увольнении с военной полицией, и это обычно спускают на тормозах.
– А ты дрался?
– А то. Я, если хочешь знать, срочную служил вообще в десанте. Так что случалось и на обе стороны подраться.
– А сейчас?
– Я что, лейтенант, что ли?
Мы с ним пошли выпить в бар, там к нам подсела Аманда, еще во взбудораженных чувствах, и мы закончили тем, что заказали шоколадный торт и втроем его уговорили.
А наутро Джоанна велела нам проверить жертв траходактеля еще раз: «Посмотрим, служили ли они в армии и где».
И попала в точку.
Все убитые служили в офицерских чинах, даже самая младшая, которой было двадцать два года и которая только-только закончила военное училище связи и даже послужить не успела, только нашивки получила.

Джоанна Паркер, начальник отдела по расследованию особо тяжких преступлений

– А что это нам дает?
– Примерную область, в которой надо искать. Нам нужен человек, который знал, что все они офицеры.
– Джоанна, но ведь это не обязательно. Например, он может знакомиться с женщиной, выяснять, служила ли она и где, и если она не офицер, просто расходиться и искать следующую.
– В твоей гипотезе, Майер, есть определенный смысл, – сказала Джоанна. – Но это, во-первых, зверски трудоемкий способ ловить женщин-офицеров. Во-вторых, если бы наш траходактель получал информацию таким способом, у нас непременно была бы цепочка. Он бы хоть раз, но клюнул бы на сослуживицу жертвы. А они никак не связаны вообще – и по службе тоже. Значит, информацию он берет из другого источника. Рохас!
– Да, мэм?
– Вольно. Напиши прошение на имя губернатора с просьбой дать тебе и Зайделю допуск в управление кадрами. Проверьте, в каких списках могли встретиться относительно недалеко друг от друга наши потерпевшие. И кто работал с этими списками. Пиши от моего имени. А, и еще сходи к экспертам, забери заключение по пальцам его превосходительства. Приложишь к прошению.

***

Звонок поднял Альваро Рохаса с постели.
– Рохас слушает, – буркнул он в трубку и включил экран. На экране возник Алекс Зайдель, встрепанный и с расстегнутым воротником.
– Алекс, какого хрена? Я с дежурства и выезда, если ты забыл.
– Слушай внимательно. Я, кажется, нашел вашего траходактеля. Я там написал, но ты запоминай: пятеро потерпевших проходили в одном списке по погашению образовательных кредитов. И четверо – в мобилизационных списках городского муниципального комитета по чрезвычайным ситуациям. Их мобилизовывали, когда были теракты в прошлом году. С обоими списками работал один человек. Его фамилия – Рихтер. Густав Рихтер.
Рохас проснулся окончательно.
– Но это же…
– Вот именно! Я копнул его личное дело. Он начинал службу в десанте. Во флоте, где было расследование об испытаниях тиоксина. Я еду к фрау капитану.
– Погоди, придурок! Сначала ко мне. Он у нее, они в театр ходили!
Алекс вдруг побледнел так, что даже на маленьком экранчике это сделалось заметно.
– Альваро… она же офицер! Дважды офицер – флота и полиции!
– Я тебе что сказал? Давай ко мне! Я сейчас позвоню в управление, дежурному!

***

Двухэтажный домик с острой крышей ничем не выделялся из ряда таких же домиков даунтауна – перед каждым стриженая лужайка, позади каждого – гараж. Серый казенный «ферро» резко затормозил у дома номер восемь. Из машины выскочили два человека – имперский офицер в черном мундире и фуражке и полицейский. Полицейский поднес руку к звонку. И тут из дома раздался шум падения чего-то тяжелого и вопль.
– Это не она, – проговорил Рохас и выстрелил в дверной замок. Дверь напарники чуть не снесли с петель и ввалились в холл. С углового дивана им навстречу поднялась женщина в синем платье, залитом кровью. Бросила на стол полицейский бластер.
– Капитан, – выговорил Зайдель, с трудом протолкнув слово. – У вас… кровь…
Платье. Поэтому они не сразу ее узнали.
– Не моя, – почти спокойно сказала Джоанна. Взяла со стола сумочку, достала из нее сигарету. Глубоко затянулась вишневым дымом. – Вы его вычислили?
– Это Алекс, – мотнул головой Рохас. – По спискам.
– А меня он, значит, приметил на конференции, спасибо нашему дорогому губернатору.
– Наркоман, – сказал Зайдель. – Тиоксин.
– Я заметила.
– Где он?
Джоанна указала сигаретой в сторону стойки, разделяющей салон и кухню. Густав Рихтер сидел прямо на полу в луже крови, завалившись набок.
– Чем вы его? – спросил Зайдель.
– Кухонным ножом и бластером. Знала бы, что из бедренной артерии будет столько крови, лучше бы сразу стреляла.
– А вы как его вычислили?
– Отпечатки. Он старался ни к чему не прикасаться лишний раз. А в штатное вооружение штабных и кадровиков не входит десантный нож.
Она присела рядом с мертвецом и приподняла его голову. На лице Густава Рихтера застыло то же выражение, что и у его шестой жертвы – ужас и страдание.
– Если бы его не перемкнуло, – сказала Джоанна, – хороший был бы мужик. Подумать только, первый человек, которого я убила своими руками – тот, с которым я переспала!
Алекс Зайдель глядел на нее с ужасом и восторгом.


Ссылка на ФБ




 

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Лилия и роза

Название: Лилия и роза.
Автор: Альвхильд
Бета: Айриэн, [L]Сильвара Среброволосая[/L]
Размер: 1390 слова
Персонажи: Фридрих IV Гольденбаум, Сюзанна фон Бенемюнде, Аннерозе фон Грюнвальд
Жанр: драма
Рейтинг: R

Лилия

Лилия

...Голоса она слышала как-то отстраненно, они были далеко за стеной боли и усталости.
- ...двойное обвитие...
- ...потеряем, если не приступим сейчас...
- Но шрам...
- Плевать, пусть лучше живет со шрамом, чем умрет. Анестезию, живо!
По вене побежала холодная жгучая струйка - и всё пропало...
Просыпаясь, она жалела, что не сможет наяву узнать голос, который сказал "плевать на шрам". Они все равно не успели, ребенок родился мертвым, а её живот был располосован теперь тонким розовым шрамом. Если бы они были порасторопнее, шрам бы окупился - она стала бы матерью принца, а так всё оказалось впустую.
И она ненавидела, когда ей - во сне, наяву ли - мерещилась обжигающая холодом струйка в вене. Как предчувствие близкой опасности.
Ее тело слишком хорошо запоминало ощущения. В ее памяти были крепкие объятия, скользящие по плечам умелые руки - пальцы, ласкающие сосок, проникающие в лоно, дыхание, щекочущее шею, тяжесть мужского тела, нетерпеливые или, наоборот, неторопливые толчки, разгорающееся желание и сладкие содрогания, после которых телом и мыслями овладевает истома. Ее руки, ее кожа помнили его тело лучше, чем Сюзанна помнила его лицо. Память настоятельно требовала, чтобы рядом ощущалось тепло, исходящее от высокого крепкого мужчины. Без этого тепла было неуютно.
Он был искусным любовником - о, когда он оставил ее и отдалил от себя, она попробовала с другими, чтобы если не утолить, то хотя бы заглушить жажду своего тела, и могла сравнивать. Забыться не получалось, торопливые, небрежные ласки не приносили никакого удовольствия. Побывавшие в ее постели мужчины говорили, что она - непревзойденная любовница. "Да, - соглашалась Сюзанна мысленно. - Ведь это он научил меня".
Те десятки, а по слухам, и сотни женщин, с которыми он был до нее, не волновали Сюзанну. Они были, он их оставил. И когда его жена умерла, он остановил свой выбор на семнадцатилетней красавице с волосами цвета воронова крыла, только начавшей выезжать в свет - на маркизе фон Бенемюнде.
Ему было за сорок, и он не был красавцем. Мужчины и женщины из рода Голденбаумов редко бывают отмечены красотой - тяжелые подбородки, густые брови, резкий очерк лица, но у мужчин в зрелые годы это выглядит привлекательно. Прошедшие с тех пор годы лишь добавили ему благородства в облик - даже седина, даже избороздившие лицо морщины.
А к ней время безжалостно. Все больше седых волос - брюнетки начинают седеть рано, а ей уже за тридцать. И по утрам отеки под глазами. И жесткая складка у губ все заметней. И этот шрам...
Восемь лет она провела на самой вершине - кайзерин во всем, кроме имени. Ее расположения искали могущественнейшие люди империи, и сам канцлер Лихтенладе учитывал ее в своих политических играх. Она любила блеск двора, она пила власть, как золотое вино с Ингви, она танцевала на балах, раздавала милости и награды.
Она стала бы императрицей, если бы первый ребенок не умер у нее во чреве - он превратился в отвратительные кровавые сгустки, которые вышли из нее с неописуемой болью. И если бы ее второй ребенок родился живым. Как будто мало было того, что она девять месяцев носила его в себе, став тяжелой и неповоротливой, как носорог, что она мучилась от тошноты и обострившегося внезапно обоняния. А он родился мертвым.
Ей снова снится, как сильные уверенные руки ласкают ее тело и она отвечает на требовательные поцелуи, раскрывается, как цветок, подается навстречу - но вместо сладкой волны тело скручивает боль. И ненавистный голос произносит: "Плевать на шрам, спасайте ребенка" - о, как она теперь ненавидит своего нерожденного сына, которого так ждала! И она видит себя со стороны - нагое тело на ослепительно белом столе, под безжалостной бестеневой лампой; вскрытый и выпотрошенный живот, зияет темно-красный разрез, звякает металл, и по венам бежит обжигающий холод, ударяет в голову, и она просыпается от этой боли.

Роза

Роза

Когда Аннерозе давала формальное согласие на службу во дворце, она вполне представляла себе, зачем ее туда приглашают. И понимала, что ее знания, полученные из книг, обрывков чужих разговоров, сплетен, наблюдений за отцом и соседями, неполны настолько, насколько может быть неполным умозрительное представление о неизвестной реальности.
Всё оказалось куда хуже. Она полагала, что готова ко всему - в конце концов, миллионы женщин во вселенной вступают под давлением обстоятельств в отношения с мужчинами, и ничего, живут и даже счастливы. Она надеялась, что привыкнет. Но оказалось, что для нее это невозможно. Нет, Фридрих не был злым человеком. Он не взял ее силой. Он был хорошим любовником, он знал, как доставить женщине удовольствие, как заставить ее отвечать на его желание. Ее тело было послушно ему, как послушен инструмент чутким пальцам музыканта.
Ее тошнило от этого. Каждое прикосновение, от которого заострялись до сладкой боли соски, увлажнялось между ног и продергивало струйками холода вдоль спины, было как грязное клеймо. Ему важен был ее отклик, и он добивался реакции без притворства, и это было хуже всего.
Когда она ехала в Нойе Сан-Суси, она считала, что достаточно будет внешнего послушания. У нее был большой опыт: она была лучшей ученицей в гимназии, она стала идеальной хозяйкой в доме, она всегда вела себя так, как предписывали книги для девочек. Доведенная до автоматизма идеальная вежливость служила ей отличным щитом - она позволяла избегать двусмысленных ситуаций, отводила в сторону сальные шутки лавочников рыночных торговок и тех мужчин, что провожали ее жадными взглядами на улице. Она думала, что, конечно, не будет ничего скрывать, кроме своих мыслей. То, что она читает, говорит или делает, должно быть всегда открыто для ее хозяина; только душа ее будет заперта для него.
И это не помогло. Та граница, которую она хотела сохранить, проходила по ее телу. Ее тело принадлежало ей - вместе со старым пианино, ворохом разрозненных нот и Райнхардом. Но она согласилась отдать в пользование тело - и ее границы рухнули с отчаянным стеклянным звоном.
Она разделилась надвое - и Аннерозе спряталась внутри спокойной, уверенной графини Грюнвальд. Аннерозе наряжала графиню, подбирала ей прически и украшения, выводила ее ко двору, вела ее под руку с Его Величеством (когда они были наедине) или на шаг позади (на публике). Потом она раздевала графиню, расчесывала ей волосы и укладывала в постель. И там оказывалось, что у Аннерозе и графини Грюнвальд - одно тело на двоих. И если Аннерозе хочет, чтобы графиня Грюнвальд оставалась желанна и привлекательна для своего венценосного любовника, ей придется отдаться его ласкам, ничего не оставляя неприкосновенным, и самой исполнять его прихоти - такого рода, что о них не пишут в любовных романах. Он даже не требовал, чтобы она брала его пробуждающийся член в рот целиком и доводила дело до конца, и без всякого стеснения ласкал ее языком сам. На первое можно было себя уговорить и заставить, второе было приятно до дрожи, до искр перед глазами.
И, отвечая на желание кайзера, принимая его в себя, подчиняясь, Аннерозе и стремилась получить от этого свою долю наслаждения, и ненавидела себя за него.
А утром с постели вновь вставала прекрасная златокудрая кукла - графиня Грюнвальд, с мягким ласковым голосом, вся - спокойствие и безмятежность, выказывающая ум, когда это было приятно кайзеру, и умеющая промолчать, когда говорить неуместно.
Иногда Аннерозе думала, что могла бы полюбить Фридриха - не как любовника, а, например, как родственника. Пекла бы ему яблочный пирог, следила бы, чтобы не переутомлялся после приступа аритмии и вовремя принимал лекарства, играла бы ему на рояле... Если бы она была нужна ему, она, а не удобный в обращении предмет с теплым дыханием. Она была для него вещью, а вещь не может любить хозяина, может только служить.
Ведь был и рояль, настоящий беккеровский кабинетный рояль, с чудесным мягким звуком. И был учитель музыки, который занимался с ней. И все чаще качал головой, признавая свое бессилие - его ученица играла всё хуже и хуже. Никому нельзя показывать, что ты любишь на самом деле, - и Аннерозе откладывала те ноты, что ей нравились, на потом. Так ребенок откладывает напоследок лакомый кусочек... и забывает о нем. То, что она хотела играть, пылилось стопкой в шкафу, а ее пальцы выбивали из рояля безупречные по технике невыносимо скучные пьесы. В той, заветной, папке накопилось много того, что она даже не раскрывала никогда, откладывая на потом, которое никогда не настанет. Графиня Грюнвальд музицирует со спокойной улыбкой, не вкладывая в свою игру ничего, кроме желания украсить досуг Его Величества. Учитель перестал приходить - он умел учить живых людей, а не фарфоровых кукол, играющих мертвую музыку.
А как же миллионы женщин, вышедших замуж по сговору? - недоумевала Аннерозе. Они тоже ненавидят себя за лицемерие, превращая свое тело в бесчувственный пластик, и ужасаются, когда пластик оказывается их собственной плотью?
Для Аннерозе оставалось все меньше места, она сворачивалась внутри графини Грюнвальд в жалкий комочек. Она заснула бы навеки, но кто же тогда будет по утрам поднимать графиню Грюнвальд с постели?



Комментарий: И обе умерли, о да. Вещь радует глаз, потом становится ненужной и ее выкидывают. Вот еще из той же серии "Повезет мне в смерти" AnnetCat.

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Фрейр и Фрейя

Название: Фрейр и Фрейя
Автор: Альвхильд
Размер: драббл, 548 слов
Персонажи: Эрнст Меклингер, Райнхард фон Лоэнграмм, Аннерозе фон Грюневальд
Жанр: драма
Рейтинг: G

Читать дальше

В свободное время Меклингер писал портрет. По памяти. По нескольким быстрым эскизам в блокноте, который он всегда носил с собой. Зачем этот портрет, что с ним делать потом - он не задумывался. Он просто хотел запечатлеть этот облик.
Когда он увидел ее впервые… Нет, не так - когда он впервые увидел их рядом, брата и сестру, он был потрясен. Они были очень похожи - тот же медальный профиль, очертания лица, разрез глаз, небесно-голубых у нее и прозрачно-ледяных у него. Фрейр и Фрейя, подумал тогда Меклингер. Женщина, ради которой двинулись среди звезд тысячи кораблей, и мужчина, который эти корабли двинул. Образ, врезавшийся в зрительную память, как камея Гонзага. Совершенная женственность и совершенное мужество.
Да, несмотря на юношеский облик Райнхарда, Меклингер с самой первой встречи видел в нем мужчину. И слышал рядом с ним музыку вечности. Он никому не говорил об этом, да и кто бы понял? Как передать это ощущение, описать неземное звучание, сопровождающее движения флотов? В тот, первый раз, у Тиамат, это было "Болеро" Равеля - оно звучало в бесконечных вариациях весь бой, с того самого мига, как Райнхард - тогда еще Мюзель, а не Лоэнграмм - спокойным голосом приказал выдвигаться вперед. У Амритсара это была симфония Малера... Изрядно растренированные, деревенеющие без упражнений пальцы вспоминали партию фортепиано сами. Это было... ему не с чем было сравнить. Разве что с первым концертом. Но карьера музыканта не состоялась, а военная привела его в круг блистательных "диадохов" Нового Рейха.
Коллекции, записи, редкие вечера за роялем - и блокнот, наполовину изрисованный набросками. И пока у командующего столичного флота, в глубоком тылу, есть время, он переносит эти наброски на холст.
Он не обманывался своими талантами. Да, мог бы стать пианистом - но не стал. Сочинял недурную музыку - но ничего особенного. И в классическом изостиле писал посредственно, предпочитая абстрактную игру цвета и форм. В искусстве он был разве что квалифицированным потребителем, знатоком, резонатором. В военном деле... Его коньком были логистика и аналитика, а вовсе не командование флотом. Нет, он справлялся. И не пытался прыгнуть выше головы - Меклингер слишком ценил доверие Райнхарда, чтобы разменять его на рискованный рывок вверх.
Про себя он называл командующего по имени, как древнего героя. Его сестру - не мог. Ей годилось только иносказание, имя богини, она была Нанна ниток, Фрейя обручий, белорукая Гевьон.
Иногда Меклингер ловил себя на мысли, что брат и сестра были посланы богами в чуждый им современный мир, чтобы изменить его. Ему делалось страшно от той целеустремленности, с которой Райнхард сковал из себя самого клинок, решивший судьбу империи. Ему хотелось, чтобы врачи поскорее нашли причину болезни Райнхарда, чтобы избавиться от мысли о нездешнем пламени, сжигающем того изнутри. Он подозревал, что то же незримое пламя сжигает и кронпринцессу фон Грюнвальд в ее уединенной обители, и не мог представить, как она с этим живет. Мелодия Сольвейг не сочеталась с ней, несмотря на вышивку и цветы. Быть может, потому, что кронпринцесса никого не ждала.
Однажды, думал Меклингер, божественный дух отлетит прочь, Фрейр и Фрейя вернутся из Срединного мира в небесный Асгард. Повседневность и легенда вновь перестанут составлять единое целое, и в его душе умолкнет музыка вечности. Все уйдет и забудется, останутся лишь имена и даты. И, может быть, останется этот портрет, писаный по памяти и торопливым эскизам - свидетельство того, что они были, эти двое, жили среди людей и пили воду смертных, пока не стали легендой.

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Радио Красной Розы

Название: Радио Красная Роза
Автор: Альвхильд, монтаж AnnetCat
Форма: запись радиотрансляции
Рейтинг: R за мат в эфире
Исходники: "A Red, Red Rose" (R.Burnes, исп.ансамбль Caprice), "Любовь, как роза красная..." (Р.Бернс, пер.С.Маршак, исп.неизв.), "Bella ciao" (итальянская народная песня, исп.Дин Рид), "Sasurai No Huneuta" (Yokoyama Seiji)
Продолжительность и вес: 14 Мб, 00:12:52
Примечание: Время действия - 90-я серия, после демонстрации на площади Нгуэн Ким Хоа и беспорядков.
Ссылка для скачивания: narod.ru/disk/60180054001.2a418da0811a2dd71f1d7...





Обсуждение на ФБ: fk-2012.diary.ru/p180149793.htm

Комментарий
Это было чистой воды хулиганство. У меня давно крутится в голове сюжет с подпольным радио, дань Лакс Кляйн из "Гандам СИД" и Майе из "Аркадии моей юности". И вот идея частично реализовалась. К сожалению, камрад, который должен был записать трек Пулеметчика Ганса, не смог этого сделать. Ред Роуз тоже планировалась другой, ближе к женственным Майе и Лакс. Но увы, у девушки, которая записала пробный трек, получились интонации современной ведущей музыкальной FM-станции, а это не то, что надо. Так что Ред Роуз превратилась в бойкую девицу, которая непринужденно спрашивает в эфире: "Ну не ебаный ли стыд, дорогие сограждане, а?", а радио-свобода - во что-то вроде "Поттер-Радио".
Ну вот, хулиганское радио-свобода с вами, still here, still fighting...
Кстати, никто не обнаружил аллюзий на "Гандам СИД" и "Аркадию", хотя последняя песня не просто намекает...

@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Битва окончена. Начинается история

А дальше я буду публиковать тут свои тексты.

@темы: ФБ-12, Легенда о героях Галактики

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра