Название: Лилия и роза.
Автор: Альвхильд
Бета: Айриэн, [L]Сильвара Среброволосая[/L]
Размер: 1390 слова
Персонажи: Фридрих IV Гольденбаум, Сюзанна фон Бенемюнде, Аннерозе фон Грюнвальд
Жанр: драма
Рейтинг: R
Лилия
...Голоса она слышала как-то отстраненно, они были далеко за стеной боли и усталости.
- ...двойное обвитие...
- ...потеряем, если не приступим сейчас...
- Но шрам...
- Плевать, пусть лучше живет со шрамом, чем умрет. Анестезию, живо!
По вене побежала холодная жгучая струйка - и всё пропало...
Просыпаясь, она жалела, что не сможет наяву узнать голос, который сказал "плевать на шрам". Они все равно не успели, ребенок родился мертвым, а её живот был располосован теперь тонким розовым шрамом. Если бы они были порасторопнее, шрам бы окупился - она стала бы матерью принца, а так всё оказалось впустую.
И она ненавидела, когда ей - во сне, наяву ли - мерещилась обжигающая холодом струйка в вене. Как предчувствие близкой опасности.
Ее тело слишком хорошо запоминало ощущения. В ее памяти были крепкие объятия, скользящие по плечам умелые руки - пальцы, ласкающие сосок, проникающие в лоно, дыхание, щекочущее шею, тяжесть мужского тела, нетерпеливые или, наоборот, неторопливые толчки, разгорающееся желание и сладкие содрогания, после которых телом и мыслями овладевает истома. Ее руки, ее кожа помнили его тело лучше, чем Сюзанна помнила его лицо. Память настоятельно требовала, чтобы рядом ощущалось тепло, исходящее от высокого крепкого мужчины. Без этого тепла было неуютно.
Он был искусным любовником - о, когда он оставил ее и отдалил от себя, она попробовала с другими, чтобы если не утолить, то хотя бы заглушить жажду своего тела, и могла сравнивать. Забыться не получалось, торопливые, небрежные ласки не приносили никакого удовольствия. Побывавшие в ее постели мужчины говорили, что она - непревзойденная любовница. "Да, - соглашалась Сюзанна мысленно. - Ведь это он научил меня".
Те десятки, а по слухам, и сотни женщин, с которыми он был до нее, не волновали Сюзанну. Они были, он их оставил. И когда его жена умерла, он остановил свой выбор на семнадцатилетней красавице с волосами цвета воронова крыла, только начавшей выезжать в свет - на маркизе фон Бенемюнде.
Ему было за сорок, и он не был красавцем. Мужчины и женщины из рода Голденбаумов редко бывают отмечены красотой - тяжелые подбородки, густые брови, резкий очерк лица, но у мужчин в зрелые годы это выглядит привлекательно. Прошедшие с тех пор годы лишь добавили ему благородства в облик - даже седина, даже избороздившие лицо морщины.
А к ней время безжалостно. Все больше седых волос - брюнетки начинают седеть рано, а ей уже за тридцать. И по утрам отеки под глазами. И жесткая складка у губ все заметней. И этот шрам...
Восемь лет она провела на самой вершине - кайзерин во всем, кроме имени. Ее расположения искали могущественнейшие люди империи, и сам канцлер Лихтенладе учитывал ее в своих политических играх. Она любила блеск двора, она пила власть, как золотое вино с Ингви, она танцевала на балах, раздавала милости и награды.
Она стала бы императрицей, если бы первый ребенок не умер у нее во чреве - он превратился в отвратительные кровавые сгустки, которые вышли из нее с неописуемой болью. И если бы ее второй ребенок родился живым. Как будто мало было того, что она девять месяцев носила его в себе, став тяжелой и неповоротливой, как носорог, что она мучилась от тошноты и обострившегося внезапно обоняния. А он родился мертвым.
Ей снова снится, как сильные уверенные руки ласкают ее тело и она отвечает на требовательные поцелуи, раскрывается, как цветок, подается навстречу - но вместо сладкой волны тело скручивает боль. И ненавистный голос произносит: "Плевать на шрам, спасайте ребенка" - о, как она теперь ненавидит своего нерожденного сына, которого так ждала! И она видит себя со стороны - нагое тело на ослепительно белом столе, под безжалостной бестеневой лампой; вскрытый и выпотрошенный живот, зияет темно-красный разрез, звякает металл, и по венам бежит обжигающий холод, ударяет в голову, и она просыпается от этой боли.
Роза
Когда Аннерозе давала формальное согласие на службу во дворце, она вполне представляла себе, зачем ее туда приглашают. И понимала, что ее знания, полученные из книг, обрывков чужих разговоров, сплетен, наблюдений за отцом и соседями, неполны настолько, насколько может быть неполным умозрительное представление о неизвестной реальности.
Всё оказалось куда хуже. Она полагала, что готова ко всему - в конце концов, миллионы женщин во вселенной вступают под давлением обстоятельств в отношения с мужчинами, и ничего, живут и даже счастливы. Она надеялась, что привыкнет. Но оказалось, что для нее это невозможно. Нет, Фридрих не был злым человеком. Он не взял ее силой. Он был хорошим любовником, он знал, как доставить женщине удовольствие, как заставить ее отвечать на его желание. Ее тело было послушно ему, как послушен инструмент чутким пальцам музыканта.
Ее тошнило от этого. Каждое прикосновение, от которого заострялись до сладкой боли соски, увлажнялось между ног и продергивало струйками холода вдоль спины, было как грязное клеймо. Ему важен был ее отклик, и он добивался реакции без притворства, и это было хуже всего.
Когда она ехала в Нойе Сан-Суси, она считала, что достаточно будет внешнего послушания. У нее был большой опыт: она была лучшей ученицей в гимназии, она стала идеальной хозяйкой в доме, она всегда вела себя так, как предписывали книги для девочек. Доведенная до автоматизма идеальная вежливость служила ей отличным щитом - она позволяла избегать двусмысленных ситуаций, отводила в сторону сальные шутки лавочников рыночных торговок и тех мужчин, что провожали ее жадными взглядами на улице. Она думала, что, конечно, не будет ничего скрывать, кроме своих мыслей. То, что она читает, говорит или делает, должно быть всегда открыто для ее хозяина; только душа ее будет заперта для него.
И это не помогло. Та граница, которую она хотела сохранить, проходила по ее телу. Ее тело принадлежало ей - вместе со старым пианино, ворохом разрозненных нот и Райнхардом. Но она согласилась отдать в пользование тело - и ее границы рухнули с отчаянным стеклянным звоном.
Она разделилась надвое - и Аннерозе спряталась внутри спокойной, уверенной графини Грюнвальд. Аннерозе наряжала графиню, подбирала ей прически и украшения, выводила ее ко двору, вела ее под руку с Его Величеством (когда они были наедине) или на шаг позади (на публике). Потом она раздевала графиню, расчесывала ей волосы и укладывала в постель. И там оказывалось, что у Аннерозе и графини Грюнвальд - одно тело на двоих. И если Аннерозе хочет, чтобы графиня Грюнвальд оставалась желанна и привлекательна для своего венценосного любовника, ей придется отдаться его ласкам, ничего не оставляя неприкосновенным, и самой исполнять его прихоти - такого рода, что о них не пишут в любовных романах. Он даже не требовал, чтобы она брала его пробуждающийся член в рот целиком и доводила дело до конца, и без всякого стеснения ласкал ее языком сам. На первое можно было себя уговорить и заставить, второе было приятно до дрожи, до искр перед глазами.
И, отвечая на желание кайзера, принимая его в себя, подчиняясь, Аннерозе и стремилась получить от этого свою долю наслаждения, и ненавидела себя за него.
А утром с постели вновь вставала прекрасная златокудрая кукла - графиня Грюнвальд, с мягким ласковым голосом, вся - спокойствие и безмятежность, выказывающая ум, когда это было приятно кайзеру, и умеющая промолчать, когда говорить неуместно.
Иногда Аннерозе думала, что могла бы полюбить Фридриха - не как любовника, а, например, как родственника. Пекла бы ему яблочный пирог, следила бы, чтобы не переутомлялся после приступа аритмии и вовремя принимал лекарства, играла бы ему на рояле... Если бы она была нужна ему, она, а не удобный в обращении предмет с теплым дыханием. Она была для него вещью, а вещь не может любить хозяина, может только служить.
Ведь был и рояль, настоящий беккеровский кабинетный рояль, с чудесным мягким звуком. И был учитель музыки, который занимался с ней. И все чаще качал головой, признавая свое бессилие - его ученица играла всё хуже и хуже. Никому нельзя показывать, что ты любишь на самом деле, - и Аннерозе откладывала те ноты, что ей нравились, на потом. Так ребенок откладывает напоследок лакомый кусочек... и забывает о нем. То, что она хотела играть, пылилось стопкой в шкафу, а ее пальцы выбивали из рояля безупречные по технике невыносимо скучные пьесы. В той, заветной, папке накопилось много того, что она даже не раскрывала никогда, откладывая на потом, которое никогда не настанет. Графиня Грюнвальд музицирует со спокойной улыбкой, не вкладывая в свою игру ничего, кроме желания украсить досуг Его Величества. Учитель перестал приходить - он умел учить живых людей, а не фарфоровых кукол, играющих мертвую музыку.
А как же миллионы женщин, вышедших замуж по сговору? - недоумевала Аннерозе. Они тоже ненавидят себя за лицемерие, превращая свое тело в бесчувственный пластик, и ужасаются, когда пластик оказывается их собственной плотью?
Для Аннерозе оставалось все меньше места, она сворачивалась внутри графини Грюнвальд в жалкий комочек. Она заснула бы навеки, но кто же тогда будет по утрам поднимать графиню Грюнвальд с постели?
Комментарий: И обе умерли, о да. Вещь радует глаз, потом становится ненужной и ее выкидывают. Вот еще из той же серии "Повезет мне в смерти" AnnetCat.
Автор: Альвхильд
Бета: Айриэн, [L]Сильвара Среброволосая[/L]
Размер: 1390 слова
Персонажи: Фридрих IV Гольденбаум, Сюзанна фон Бенемюнде, Аннерозе фон Грюнвальд
Жанр: драма
Рейтинг: R
Лилия
Лилия
...Голоса она слышала как-то отстраненно, они были далеко за стеной боли и усталости.
- ...двойное обвитие...
- ...потеряем, если не приступим сейчас...
- Но шрам...
- Плевать, пусть лучше живет со шрамом, чем умрет. Анестезию, живо!
По вене побежала холодная жгучая струйка - и всё пропало...
Просыпаясь, она жалела, что не сможет наяву узнать голос, который сказал "плевать на шрам". Они все равно не успели, ребенок родился мертвым, а её живот был располосован теперь тонким розовым шрамом. Если бы они были порасторопнее, шрам бы окупился - она стала бы матерью принца, а так всё оказалось впустую.
И она ненавидела, когда ей - во сне, наяву ли - мерещилась обжигающая холодом струйка в вене. Как предчувствие близкой опасности.
Ее тело слишком хорошо запоминало ощущения. В ее памяти были крепкие объятия, скользящие по плечам умелые руки - пальцы, ласкающие сосок, проникающие в лоно, дыхание, щекочущее шею, тяжесть мужского тела, нетерпеливые или, наоборот, неторопливые толчки, разгорающееся желание и сладкие содрогания, после которых телом и мыслями овладевает истома. Ее руки, ее кожа помнили его тело лучше, чем Сюзанна помнила его лицо. Память настоятельно требовала, чтобы рядом ощущалось тепло, исходящее от высокого крепкого мужчины. Без этого тепла было неуютно.
Он был искусным любовником - о, когда он оставил ее и отдалил от себя, она попробовала с другими, чтобы если не утолить, то хотя бы заглушить жажду своего тела, и могла сравнивать. Забыться не получалось, торопливые, небрежные ласки не приносили никакого удовольствия. Побывавшие в ее постели мужчины говорили, что она - непревзойденная любовница. "Да, - соглашалась Сюзанна мысленно. - Ведь это он научил меня".
Те десятки, а по слухам, и сотни женщин, с которыми он был до нее, не волновали Сюзанну. Они были, он их оставил. И когда его жена умерла, он остановил свой выбор на семнадцатилетней красавице с волосами цвета воронова крыла, только начавшей выезжать в свет - на маркизе фон Бенемюнде.
Ему было за сорок, и он не был красавцем. Мужчины и женщины из рода Голденбаумов редко бывают отмечены красотой - тяжелые подбородки, густые брови, резкий очерк лица, но у мужчин в зрелые годы это выглядит привлекательно. Прошедшие с тех пор годы лишь добавили ему благородства в облик - даже седина, даже избороздившие лицо морщины.
А к ней время безжалостно. Все больше седых волос - брюнетки начинают седеть рано, а ей уже за тридцать. И по утрам отеки под глазами. И жесткая складка у губ все заметней. И этот шрам...
Восемь лет она провела на самой вершине - кайзерин во всем, кроме имени. Ее расположения искали могущественнейшие люди империи, и сам канцлер Лихтенладе учитывал ее в своих политических играх. Она любила блеск двора, она пила власть, как золотое вино с Ингви, она танцевала на балах, раздавала милости и награды.
Она стала бы императрицей, если бы первый ребенок не умер у нее во чреве - он превратился в отвратительные кровавые сгустки, которые вышли из нее с неописуемой болью. И если бы ее второй ребенок родился живым. Как будто мало было того, что она девять месяцев носила его в себе, став тяжелой и неповоротливой, как носорог, что она мучилась от тошноты и обострившегося внезапно обоняния. А он родился мертвым.
Ей снова снится, как сильные уверенные руки ласкают ее тело и она отвечает на требовательные поцелуи, раскрывается, как цветок, подается навстречу - но вместо сладкой волны тело скручивает боль. И ненавистный голос произносит: "Плевать на шрам, спасайте ребенка" - о, как она теперь ненавидит своего нерожденного сына, которого так ждала! И она видит себя со стороны - нагое тело на ослепительно белом столе, под безжалостной бестеневой лампой; вскрытый и выпотрошенный живот, зияет темно-красный разрез, звякает металл, и по венам бежит обжигающий холод, ударяет в голову, и она просыпается от этой боли.
Роза
Роза
Когда Аннерозе давала формальное согласие на службу во дворце, она вполне представляла себе, зачем ее туда приглашают. И понимала, что ее знания, полученные из книг, обрывков чужих разговоров, сплетен, наблюдений за отцом и соседями, неполны настолько, насколько может быть неполным умозрительное представление о неизвестной реальности.
Всё оказалось куда хуже. Она полагала, что готова ко всему - в конце концов, миллионы женщин во вселенной вступают под давлением обстоятельств в отношения с мужчинами, и ничего, живут и даже счастливы. Она надеялась, что привыкнет. Но оказалось, что для нее это невозможно. Нет, Фридрих не был злым человеком. Он не взял ее силой. Он был хорошим любовником, он знал, как доставить женщине удовольствие, как заставить ее отвечать на его желание. Ее тело было послушно ему, как послушен инструмент чутким пальцам музыканта.
Ее тошнило от этого. Каждое прикосновение, от которого заострялись до сладкой боли соски, увлажнялось между ног и продергивало струйками холода вдоль спины, было как грязное клеймо. Ему важен был ее отклик, и он добивался реакции без притворства, и это было хуже всего.
Когда она ехала в Нойе Сан-Суси, она считала, что достаточно будет внешнего послушания. У нее был большой опыт: она была лучшей ученицей в гимназии, она стала идеальной хозяйкой в доме, она всегда вела себя так, как предписывали книги для девочек. Доведенная до автоматизма идеальная вежливость служила ей отличным щитом - она позволяла избегать двусмысленных ситуаций, отводила в сторону сальные шутки лавочников рыночных торговок и тех мужчин, что провожали ее жадными взглядами на улице. Она думала, что, конечно, не будет ничего скрывать, кроме своих мыслей. То, что она читает, говорит или делает, должно быть всегда открыто для ее хозяина; только душа ее будет заперта для него.
И это не помогло. Та граница, которую она хотела сохранить, проходила по ее телу. Ее тело принадлежало ей - вместе со старым пианино, ворохом разрозненных нот и Райнхардом. Но она согласилась отдать в пользование тело - и ее границы рухнули с отчаянным стеклянным звоном.
Она разделилась надвое - и Аннерозе спряталась внутри спокойной, уверенной графини Грюнвальд. Аннерозе наряжала графиню, подбирала ей прически и украшения, выводила ее ко двору, вела ее под руку с Его Величеством (когда они были наедине) или на шаг позади (на публике). Потом она раздевала графиню, расчесывала ей волосы и укладывала в постель. И там оказывалось, что у Аннерозе и графини Грюнвальд - одно тело на двоих. И если Аннерозе хочет, чтобы графиня Грюнвальд оставалась желанна и привлекательна для своего венценосного любовника, ей придется отдаться его ласкам, ничего не оставляя неприкосновенным, и самой исполнять его прихоти - такого рода, что о них не пишут в любовных романах. Он даже не требовал, чтобы она брала его пробуждающийся член в рот целиком и доводила дело до конца, и без всякого стеснения ласкал ее языком сам. На первое можно было себя уговорить и заставить, второе было приятно до дрожи, до искр перед глазами.
И, отвечая на желание кайзера, принимая его в себя, подчиняясь, Аннерозе и стремилась получить от этого свою долю наслаждения, и ненавидела себя за него.
А утром с постели вновь вставала прекрасная златокудрая кукла - графиня Грюнвальд, с мягким ласковым голосом, вся - спокойствие и безмятежность, выказывающая ум, когда это было приятно кайзеру, и умеющая промолчать, когда говорить неуместно.
Иногда Аннерозе думала, что могла бы полюбить Фридриха - не как любовника, а, например, как родственника. Пекла бы ему яблочный пирог, следила бы, чтобы не переутомлялся после приступа аритмии и вовремя принимал лекарства, играла бы ему на рояле... Если бы она была нужна ему, она, а не удобный в обращении предмет с теплым дыханием. Она была для него вещью, а вещь не может любить хозяина, может только служить.
Ведь был и рояль, настоящий беккеровский кабинетный рояль, с чудесным мягким звуком. И был учитель музыки, который занимался с ней. И все чаще качал головой, признавая свое бессилие - его ученица играла всё хуже и хуже. Никому нельзя показывать, что ты любишь на самом деле, - и Аннерозе откладывала те ноты, что ей нравились, на потом. Так ребенок откладывает напоследок лакомый кусочек... и забывает о нем. То, что она хотела играть, пылилось стопкой в шкафу, а ее пальцы выбивали из рояля безупречные по технике невыносимо скучные пьесы. В той, заветной, папке накопилось много того, что она даже не раскрывала никогда, откладывая на потом, которое никогда не настанет. Графиня Грюнвальд музицирует со спокойной улыбкой, не вкладывая в свою игру ничего, кроме желания украсить досуг Его Величества. Учитель перестал приходить - он умел учить живых людей, а не фарфоровых кукол, играющих мертвую музыку.
А как же миллионы женщин, вышедших замуж по сговору? - недоумевала Аннерозе. Они тоже ненавидят себя за лицемерие, превращая свое тело в бесчувственный пластик, и ужасаются, когда пластик оказывается их собственной плотью?
Для Аннерозе оставалось все меньше места, она сворачивалась внутри графини Грюнвальд в жалкий комочек. Она заснула бы навеки, но кто же тогда будет по утрам поднимать графиню Грюнвальд с постели?
Комментарий: И обе умерли, о да. Вещь радует глаз, потом становится ненужной и ее выкидывают. Вот еще из той же серии "Повезет мне в смерти" AnnetCat.
@темы: фанфики, ФБ-12, Легенда о героях Галактики