Название: Обмен
Автор:
Альвхильд
Размер: мини, 2505 слова
Персонажи: ОМП, НМП, Райнхард фон Лоэнграмм
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: В уставе Рейхсфлота нет пункта о сдаче в плен. Но превратности войны неизбежны.
Есть не хотелось. Конрад посмотрел в тарелку с кашей – овсянка даже с сахаром вызывала отвращение. "Заболел, наверное", – вяло подумал он. Впрочем, мысль эта приходила ему в голову постоянно, но в глубине души он знал, что никакая это не болезнь, а те самые пессимизм и упадок духа, которыми вечно пугал заместитель по воспитательной работе лейтенант Фогель. Интересно, как он сам сейчас – испытывает энтузиазм в служении и преданность Рейху? Или погружен в такое же уныние?
С энтузиазмом у Конрада было плохо. А уныние настигло его в тот момент, когда он проснулся в предвкушении увольнительной, но вместо бодренькой музычки после побудки услышал зачитанное со страшным акцентом объявление о том, что крепость Изерлон захвачена Союзом Свободных Планет и всем предписано оставаться на местах до выяснения.
Одно ведь дело попасть в плен в бою – раненым там, в спасательном катере, или выжить на аварийном корабле и ждать, пока тебя снимут оттуда победители. И другое – вот так, по-дурацки, проснуться в день увольнительной и узнать, что ты теперь не солдат Рейха, а просто пленный.
Транспортировку с Изерлона на Эконию, в лагерь, Конрад не помнил совершенно. Боялся поначалу, что будут бить или издеваться, но всех пленных просто поротно и повзводно загрузили в транспортники и растащили по лагерям. Конечно, в пути припомнили всё, что читали и слыхали о мятежнических лагерях военнопленных. "Вот погодите, – сулил Густав Арендт из военной полиции, – долетим, так они нас заставят поплясать. Уж всем покажут..."
Однако вскоре Конрад решил, что лучше уж каторжный труд и надсмотрщики с дубинками, чем отупляющая скука замкнутого пространства, которое приходится делить с людьми, точно так же дуреющими от отсутствия новых впечатлений и бездеятельности. Единственное занятие было – говорить и слушать.
Например, историю захвата Изерлона, которую красочно рассказывал капрал Штольц, стоявший в тот самый день на карауле в центре управления.
– ...а тут господин капитан говорит: "Надо сначала проверить, кто они такие!" А его превосходительство отвечает, что, мол, некогда, ведите их сюда. И вот открываем мы дверь, а там три офицера капсулу везут, а в капсуле корветтен-капитан лежит, бледный как покойник, голова обвязана, вроде как и не дышит уже.
Слушатели затаили дыхание, а Штольц продолжал:
– Подходит это к нему их превосходительство, наклоняется, а тот его раз – и за шею, и ну душить, выпрыгнул из капсулы и пистолетом угрожает. А офицеры те на охрану бросились, раз-раз – и уложили, и уже с бластерами стоят. Ну, мы наизготовку, и господин капитан с пистолетом, а только их превосходительство...
– Что – только? Не тяни!
– Ну, точно, давай не тяни!
– Зассал он, – вздохнул Штольц. – Велел не стрелять и оружие бросить.
– А вы?
– Бросили.
– Зассали, значит... – разочарованно протянул кто-то из слушателей.
– Сам ты зассал! Приказ же!
– А тревога откуда была?
– А это господин капитан Шеллерман коды ввел. Не побоялся. Ну, они тогда всех повязали, караульного оставили и пошли в компьютерный центр, заново запускать.
– Коды знали, стало быть, – подал голос один из техников. – Сдал кто-то.
– А я слышал, – вступил в разговор один из немногих флотских, – что они парней с "Бремена" на кусочки живьем резали, чтобы пароли и коды добыть. А те молчали, покуда эти с капитана лицо не стали срезать. А связист у них был молоденький парнишка, только что из мичманов, не выдержал ужаса такого и всё выдал.
– Враки это, – уверенно возразил техник.
– Может, и враки, – сказал Штольц, недовольный тем, что перестал быть центром внимания. – А только этот корветтен-капитан, который вовсе даже полковник, лицо-то с себя снял. Я сам видел. Сначала-то его точно за капитана "Бремена" приняли, а потом он раз – снял его, а там совсем другой человек.
На некоторое время воцарилось молчание, потом кто-то протянул:
– Ну, это ж розенриттеры...
К прибытию на Эконию история захвата Изерлона обросла такими подробностями, что стала похожа на сказку. Помимо лица убитого капитана "Бремена", которое с него срезал командир розенриттеров, чтобы надеть на себя, и добытых страшными пытками кодов там фигурировала сотня розенриттеров, прятавшихся в тайниках под обшивкой несчастного крейсера, излучатель психической энергии, который заставлял людей терять волю и подчиняться захватчикам, залитый кровью по щиколотку пол в компьютерном центре и еще куча всего. В самом деле, не верить же в то, что неприступную крепость обманом взял десяток десантников?
На Эконии ничего особенного им не показали и плясать не заставили. Лагерь был больше похож на казармы – правда, в казармах отдельных комнат не предусмотрено. Вещи забирать не стали, обыскали только и всякие ножики отобрали. Выдали лагерную одежду – серые комбезы с нашитыми бирками, ботинки, по паре смен белья. Кормили не бог весть как, но уж не хуже, чем на Изерлоне – обычный армейский паек.
Паек этот еще долго не лез Конраду в горло. Впереди простирались унылые годы в серых бараках на Эконии, в ожидании очередного обмена пленными. А если и обменяют – то что? Вернешься домой с позором, без погон, с отметкой о плене в аусвайсе. Людям же в глаза смотреть будет стыдно. Еще и не на всякую работу возьмут. Конрад очень хорошо понимал тех ребят, которые годами отказывались вносить свое имя в обменные списки. Лучше считаться погибшим, за погибшего в бою солдата семье хоть разовое пособие положено, а если был единственным кормильцем – то пенсию платят какую-никакую. Таких в лагере было не то чтобы много, но были.
Рассказывали даже давнюю историю об одном офицере, то ли фрегаттен-капитане, то ли вовсе флотилиен-адмирале, который застрял в плену лет на сорок. Жил себе в отдельном блоке, собрал целую библиотеку, рулил тут всем, а всё потому, что не хотел давать развод жене, которая собиралась выйти замуж за любовника.
С работой в лагере было просто – у мятежников на Эконии был горнодобывающий комбинат, на комбинате – море малоквалифицированной работы, в городке при комбинате и космодроме – тоже. Было из чего выбрать. Платили как вольным, двадцать пять процентов вычитали на содержание, остальное начисляли на карточки, как своим. Не всем, конечно, разрешали работать, да и вольно передвигаться не позволяли, но жить было можно. Конрад сначала хотел в рожу плюнуть тому мужику, который ведал в лагере устройством на работу, и пусть бы задаром кормили, но быстро понял, что без работы можно со скуки свихнуться.
Были тут парни, которые сидели в лагере по три-четыре года, некоторые и дольше. Иные умудрились специальность получить, со свидетельством, официально. Правда, дома цена этому свидетельству была – ниже не придумаешь, да никто и не собирался им там размахивать. Наоборот, опасались, как бы кто не проболтался. А то ведь пришьют "добровольную помощь врагу" – и всё, получи свои три года в каких-нибудь шахтах.
Но делать было всё равно нечего, так что Конрад подал заявление на постоянную работу. Уныние никуда не делось, жизнь была все равно кончена. Дни шли за днями – подъем, завтрак, поездка на спецтранспорте, работа, обед, вечером транспорт в лагерь из рабочей зоны, ужин, болтовня в столовке, новости по ТВ (удивительно: передачи шли не только на здешнем птичьем языке, но и на вполне приличном рейхсшпрахе!), два раза в неделю кино, в выходные – футбольный матч.
Поначалу Конрад опасался вовсе даже не каторги и надсмотрщиков с дубинками, а тех штук, которые неизбежно возникают в армии и в тюрьме. В первый год службы он натерпелся от старослужащих, но ни разу не прогнулся – форму им не стирал, вместо других полы и сортиры не мыл. Но тут ничего подобного не было – охрана не допустила.
Через месяц Конраду уже казалось, что жизнь всегда состояла из череды однообразных дней... а впрочем, в армии, что ли, разнообразнее?
Потом в новостях стали передавать сводки с театра военных действий. Союз вторгся на территорию Рейха. Это было непредставимо. Вот зачем мятежникам был нужен Изерлон! Теперь они заполонят планеты Рейха одну за другой, сбросят наземь статуи кайзеров и буду фотографироваться на их фоне в своих нелепых белых штанах и черных куртках. Легко считать, что ты ничего не мог сделать и от тебя ничего не зависело, но совершенно невозможно было смотреть новости и не испытывать чувства вины. Хотелось встать в строй, снова сесть в орудийную башню и положить руки на рукояти системы управления огнём.
Оставалось только смотреть кино, играть по выходным в футбол и слушать рассказчиков.
Капрал Штольц, который уже почти четыре года отслужил на Изерлоне, оказался неистощимым кладезем историй, которые рассказывал, украшая в меру своей фантазии. Любимой его темой были розенриттеры – видать, захват крепости произвел на него сильное впечатление. Михель Лёвенберг, которого забрали в армию аж с третьего курса университета, потихоньку записывал за Штольцем – мол, современный фольклор.
– ...был один граф, не слишком богатый и не самый умный. Поссорился с соседом, накрутил дел, да таких, что оставалось только сбежать. Взял семью, да и удрал на ту сторону. Жив остался – и ладно, перебивался кое-как. А вот сын его был человек гордый. И пошел он служить в армию. В ихнюю мятежническую армию, а в какую еще? Записался в полк, честь по чести. Да только полк тот звался – "Рыцари Розы". Принес страшную клятву на крови, что никому не выдаст тайны красной розы, и стал служить. Что с ним там делали, того я не знаю, а только сделался он бойцом беспощадным, сильным не по-людски и безжалостным, как все они, кто кровью клялся. Говорят, что для этого облучают им головы, чтобы чувства все выжечь насовсем, вживляют искусственные мышцы и вливают в жилы особую черную кровь, чтобы розенриттеры становились выносливыми, как машины. И так сражался он, много народу перебил, сердце мог вырвать из груди голыми руками. Стал аж командиром розенриттеров, полковником. И вот захватили мятежники одну нашу базу, всех перебили. Стоят над трупами – и вдруг видит полковник, что у одного молодого офицера в руке фотография. Вырвал он из мертвых пальцев фото, а на нем красивая девушка улыбается. Невеста убитого это была. И такая она была красивая, что дрогнул полковник, забилось у него сердце, и вспомнил он, как был человеком. Вскоре вернулся он в Рейх и поклялся отомстить за то, что мятежники с ним сделали. Опять воевать пошел, но только уже за наших. И вот однажды встретил он ту девушку с фотографии. И признался ей, что полюбил ее с первого взгляда. Ну, он был собой недурен, так что вскоре поженились они. Только никуда его черная кровь не делась. Однажды пришел к ней брат, принес красную розу в подарок – а она розы любила. Говорят, – так вот, а тут полковник домой вернулся. Увидел розу, помрачнел, да велел выбросить. А жена выбрасывать не стала, спрятала ее. И вот сели они за ужин, и чует полковник – роза пахнет. Закричал он на жену, обозвал ее разными словами да ударил со всей силы. А силища у него была немереная. Проломил он ей висок, и упала она замертво. Тут он в себя-то пришел, как кровь увидел, заплакал – да поздно уже было.
– Ну, а что потом? – спросил кто-то из слушателей.
– Потом, говорят, отправился он опять на войну, вызвал розенриттеров на бой и погиб.
– Да ерунда это, брехня, – как всегда, среди слушателей были и люди недоверчивые.
– Вот зуб даю, не брехня. Меня как раз в тот год перевели из учебки на Изерлон.
Иногда Конрад ловил себя на том, что начинает верить в эти сказки. Может, тогда и в другую сказку удастся поверить – что однажды он вернется домой.
Кто ж знал, что эта сказка сбудется совсем скоро. Что вдруг кончится война и победители вспомнят о своих неудачливых солдатах.
– Конрад Бергманн!
– Я!
Пожилой лейтенант в этой их нелепой форме – белые штаны, темно-зеленая, почти черная куртка – сделал отметку в списке, прогнал карточку через чекер.
– Транспорт Е-203.
Конрад забрал свою карточку и шагнул влево, к указателю Е-203. За плечами болтался тощий рюкзак с личными вещами, а в голове который уж день было пусто. Конрад знал, что должен бы радоваться, – но радости не было. Ну, вот вернется он, маму увидит, отца, братьев... Хотя Эрих уже в армии должен быть. Так вот, вернется – и что? С отметкой о плене еще поди найди приличную работу, да и без нее стыда не оберешься. Нету в уставе такого слова – плен.
Этот обмен вообще не по спискам, странный какой-то. Всех на всех. Есть имя в списках на обмен, нету – неважно. Так что стоять их лагерю пустым до следующей кампании.
Тупоносый челнок, похожий на перекормленного баклана, был уже полон народу. Все в лагерных комбезах, с рюкзачками – у кого потощее, у кого пополнее. Конрад огляделся и выбрал место рядом со своими, из второго отделения.
– Вот каждый раз как я их челнок вижу, так боюсь, что не взлетит, – сказал Густав. – Толстожопое какое-то убожество.
– Зато вместительное, – отозвался Михель.
– Только непонятно, как оно летает...
– ...и крыльями не машет. Хватит, достал уже своим аэродинамическим эстетизмом.
Густав агрессивно выпятил челюсть, но тут из динамика над головами заговорил голос с мягким местным акцентом:
– Прошу внимания! Пожалуйста, займите свои места и пристегните ремни безопасности.
Транспорт был обычным военным транспортным кораблем, только жилые палубы изолировали от технических отсеков, выхода в ангары и к помещениям экипажа. Как в прошлый раз.
Охраны было немного, как в лагере. Логично, а что – бежать некуда, да даже если поднять бунт и захватить этот транспорт, дальше что? Переть без навигационных карт куда глаза глядят? А смысл?
Добравшись до своего места в одном из кубриков, Конрад расстелил постель, сунул в запирающуюся ячейку свой рюкзак и повалился на койку. Ему досталась нижняя, напротив двери.
В рюкзаке у Конрада лежала его солдатская форма – китель, брюки и пояс. Ботинки он сносил до дыр, поэтому летел в казенных. Были у него и новые: купил в лагерном магазине вместе с гражданскими штанами, рубашкой и курткой. Когда объявили об обмене, все, у кого водились деньги, стали их спешно тратить. Жалко было, что пропадут, не возьмешь же с собой в Рейх альянсовские динары. Слухи ходили, что не всякую вещь пропустят, могут и совершенно безобидный с виду носовой платок отобрать.
Чем ближе транспорт был к Мюльхейму, где были фильтрационные лагеря, тем напряженнее делались люди. То и дело вспыхивали ссоры, несколько раз пришлось вмешиваться охране.
"Странно, – думал Конрад. – В лагере все мечтали вернуться, а теперь вот возвращаемся – и боимся".
Наконец они выгрузились на мюльхеймской базе. Плац, ровные ряды казарм, охрана – уже не разболтанная альянсовская, а подтянутая, в черной форме, в шлемах с триплексовым забралом, при бластерах, и толпы уставших, измученных долгим перелетом людей. Постепенно всех распихали по казармам – по привычности действий Конрад понял, что это не первый транспорт с пленными, который тут принимают.
Народ в казарме шумел упаковкой, гул голосов не умолкал – и вдруг этот привычный шум перебили хрустальные ноты позывного. Та-да-да-дам – как натянутая струна лопнула.
Пыльный экран засветился, прогреваясь, а между тем звонкий голос заговорил:
– Стойкие воины, отважно сражавшиеся, но захваченные врагом! Обещаю вам, что не стану вспоминать о нарушении устава. Я отменяю бессмысленную традицию осуждать сдавшихся в плен. Всем, кто вернулся, будут выплачены подъемные и выходные пособия. Любой из вас, если пожелает, может вернуться на военную службу без всяких ограничений и с повышением в чине.
Экран наконец прогрелся, прочихался, перестал идти полосами, и показал сказочного златокудрого принца в белом плаще гросс-адмирала. Конрад почувствовал, как реальность сминается и выскальзывает из хватки. А юноша на экране продолжал:
– Солдаты Рейха! Герои! Вам нечего стыдиться. Возвращайтесь домой, высоко подняв головы. Пусть позор ляжет на головы трусливых прежних военачальников, которые гнали вас на передовую без всякого смысла, так что вы принуждены были сдаться в плен. Я, адмирал Лоэнграмм, благодарю вас всех и прошу у вас прощения...
Дальше Конрад ничего уже не разбирал. Серая тошнота, ставшая за полгода привычной, внезапно исчезла. Он снова был солдатом Рейха, и ясно было, что делать и как жить. Интересно, капитан Шеллерман вернется на службу?
– ...да это ж "адмирал из-под юбки"! Ну, которого сестра греет старому кайзеру постель...
Конрад обернулся и увидел Густава.
– Заткнись, а? – попросил он.
– Чё вы меня вечно затыкаете? Ничё, вот он на кайзеровой внучке женится и покажет всем... вот попляшете тогда...
– Надоел, – коротко бросил Конрад и пошел спрашивать, где тут записываться обратно в армию.
Автор:
АльвхильдРазмер: мини, 2505 слова
Персонажи: ОМП, НМП, Райнхард фон Лоэнграмм
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: В уставе Рейхсфлота нет пункта о сдаче в плен. Но превратности войны неизбежны.
Есть не хотелось. Конрад посмотрел в тарелку с кашей – овсянка даже с сахаром вызывала отвращение. "Заболел, наверное", – вяло подумал он. Впрочем, мысль эта приходила ему в голову постоянно, но в глубине души он знал, что никакая это не болезнь, а те самые пессимизм и упадок духа, которыми вечно пугал заместитель по воспитательной работе лейтенант Фогель. Интересно, как он сам сейчас – испытывает энтузиазм в служении и преданность Рейху? Или погружен в такое же уныние?
С энтузиазмом у Конрада было плохо. А уныние настигло его в тот момент, когда он проснулся в предвкушении увольнительной, но вместо бодренькой музычки после побудки услышал зачитанное со страшным акцентом объявление о том, что крепость Изерлон захвачена Союзом Свободных Планет и всем предписано оставаться на местах до выяснения.
Одно ведь дело попасть в плен в бою – раненым там, в спасательном катере, или выжить на аварийном корабле и ждать, пока тебя снимут оттуда победители. И другое – вот так, по-дурацки, проснуться в день увольнительной и узнать, что ты теперь не солдат Рейха, а просто пленный.
Транспортировку с Изерлона на Эконию, в лагерь, Конрад не помнил совершенно. Боялся поначалу, что будут бить или издеваться, но всех пленных просто поротно и повзводно загрузили в транспортники и растащили по лагерям. Конечно, в пути припомнили всё, что читали и слыхали о мятежнических лагерях военнопленных. "Вот погодите, – сулил Густав Арендт из военной полиции, – долетим, так они нас заставят поплясать. Уж всем покажут..."
Однако вскоре Конрад решил, что лучше уж каторжный труд и надсмотрщики с дубинками, чем отупляющая скука замкнутого пространства, которое приходится делить с людьми, точно так же дуреющими от отсутствия новых впечатлений и бездеятельности. Единственное занятие было – говорить и слушать.
Например, историю захвата Изерлона, которую красочно рассказывал капрал Штольц, стоявший в тот самый день на карауле в центре управления.
– ...а тут господин капитан говорит: "Надо сначала проверить, кто они такие!" А его превосходительство отвечает, что, мол, некогда, ведите их сюда. И вот открываем мы дверь, а там три офицера капсулу везут, а в капсуле корветтен-капитан лежит, бледный как покойник, голова обвязана, вроде как и не дышит уже.
Слушатели затаили дыхание, а Штольц продолжал:
– Подходит это к нему их превосходительство, наклоняется, а тот его раз – и за шею, и ну душить, выпрыгнул из капсулы и пистолетом угрожает. А офицеры те на охрану бросились, раз-раз – и уложили, и уже с бластерами стоят. Ну, мы наизготовку, и господин капитан с пистолетом, а только их превосходительство...
– Что – только? Не тяни!
– Ну, точно, давай не тяни!
– Зассал он, – вздохнул Штольц. – Велел не стрелять и оружие бросить.
– А вы?
– Бросили.
– Зассали, значит... – разочарованно протянул кто-то из слушателей.
– Сам ты зассал! Приказ же!
– А тревога откуда была?
– А это господин капитан Шеллерман коды ввел. Не побоялся. Ну, они тогда всех повязали, караульного оставили и пошли в компьютерный центр, заново запускать.
– Коды знали, стало быть, – подал голос один из техников. – Сдал кто-то.
– А я слышал, – вступил в разговор один из немногих флотских, – что они парней с "Бремена" на кусочки живьем резали, чтобы пароли и коды добыть. А те молчали, покуда эти с капитана лицо не стали срезать. А связист у них был молоденький парнишка, только что из мичманов, не выдержал ужаса такого и всё выдал.
– Враки это, – уверенно возразил техник.
– Может, и враки, – сказал Штольц, недовольный тем, что перестал быть центром внимания. – А только этот корветтен-капитан, который вовсе даже полковник, лицо-то с себя снял. Я сам видел. Сначала-то его точно за капитана "Бремена" приняли, а потом он раз – снял его, а там совсем другой человек.
На некоторое время воцарилось молчание, потом кто-то протянул:
– Ну, это ж розенриттеры...
К прибытию на Эконию история захвата Изерлона обросла такими подробностями, что стала похожа на сказку. Помимо лица убитого капитана "Бремена", которое с него срезал командир розенриттеров, чтобы надеть на себя, и добытых страшными пытками кодов там фигурировала сотня розенриттеров, прятавшихся в тайниках под обшивкой несчастного крейсера, излучатель психической энергии, который заставлял людей терять волю и подчиняться захватчикам, залитый кровью по щиколотку пол в компьютерном центре и еще куча всего. В самом деле, не верить же в то, что неприступную крепость обманом взял десяток десантников?
На Эконии ничего особенного им не показали и плясать не заставили. Лагерь был больше похож на казармы – правда, в казармах отдельных комнат не предусмотрено. Вещи забирать не стали, обыскали только и всякие ножики отобрали. Выдали лагерную одежду – серые комбезы с нашитыми бирками, ботинки, по паре смен белья. Кормили не бог весть как, но уж не хуже, чем на Изерлоне – обычный армейский паек.
Паек этот еще долго не лез Конраду в горло. Впереди простирались унылые годы в серых бараках на Эконии, в ожидании очередного обмена пленными. А если и обменяют – то что? Вернешься домой с позором, без погон, с отметкой о плене в аусвайсе. Людям же в глаза смотреть будет стыдно. Еще и не на всякую работу возьмут. Конрад очень хорошо понимал тех ребят, которые годами отказывались вносить свое имя в обменные списки. Лучше считаться погибшим, за погибшего в бою солдата семье хоть разовое пособие положено, а если был единственным кормильцем – то пенсию платят какую-никакую. Таких в лагере было не то чтобы много, но были.
Рассказывали даже давнюю историю об одном офицере, то ли фрегаттен-капитане, то ли вовсе флотилиен-адмирале, который застрял в плену лет на сорок. Жил себе в отдельном блоке, собрал целую библиотеку, рулил тут всем, а всё потому, что не хотел давать развод жене, которая собиралась выйти замуж за любовника.
С работой в лагере было просто – у мятежников на Эконии был горнодобывающий комбинат, на комбинате – море малоквалифицированной работы, в городке при комбинате и космодроме – тоже. Было из чего выбрать. Платили как вольным, двадцать пять процентов вычитали на содержание, остальное начисляли на карточки, как своим. Не всем, конечно, разрешали работать, да и вольно передвигаться не позволяли, но жить было можно. Конрад сначала хотел в рожу плюнуть тому мужику, который ведал в лагере устройством на работу, и пусть бы задаром кормили, но быстро понял, что без работы можно со скуки свихнуться.
Были тут парни, которые сидели в лагере по три-четыре года, некоторые и дольше. Иные умудрились специальность получить, со свидетельством, официально. Правда, дома цена этому свидетельству была – ниже не придумаешь, да никто и не собирался им там размахивать. Наоборот, опасались, как бы кто не проболтался. А то ведь пришьют "добровольную помощь врагу" – и всё, получи свои три года в каких-нибудь шахтах.
Но делать было всё равно нечего, так что Конрад подал заявление на постоянную работу. Уныние никуда не делось, жизнь была все равно кончена. Дни шли за днями – подъем, завтрак, поездка на спецтранспорте, работа, обед, вечером транспорт в лагерь из рабочей зоны, ужин, болтовня в столовке, новости по ТВ (удивительно: передачи шли не только на здешнем птичьем языке, но и на вполне приличном рейхсшпрахе!), два раза в неделю кино, в выходные – футбольный матч.
Поначалу Конрад опасался вовсе даже не каторги и надсмотрщиков с дубинками, а тех штук, которые неизбежно возникают в армии и в тюрьме. В первый год службы он натерпелся от старослужащих, но ни разу не прогнулся – форму им не стирал, вместо других полы и сортиры не мыл. Но тут ничего подобного не было – охрана не допустила.
Через месяц Конраду уже казалось, что жизнь всегда состояла из череды однообразных дней... а впрочем, в армии, что ли, разнообразнее?
Потом в новостях стали передавать сводки с театра военных действий. Союз вторгся на территорию Рейха. Это было непредставимо. Вот зачем мятежникам был нужен Изерлон! Теперь они заполонят планеты Рейха одну за другой, сбросят наземь статуи кайзеров и буду фотографироваться на их фоне в своих нелепых белых штанах и черных куртках. Легко считать, что ты ничего не мог сделать и от тебя ничего не зависело, но совершенно невозможно было смотреть новости и не испытывать чувства вины. Хотелось встать в строй, снова сесть в орудийную башню и положить руки на рукояти системы управления огнём.
Оставалось только смотреть кино, играть по выходным в футбол и слушать рассказчиков.
Капрал Штольц, который уже почти четыре года отслужил на Изерлоне, оказался неистощимым кладезем историй, которые рассказывал, украшая в меру своей фантазии. Любимой его темой были розенриттеры – видать, захват крепости произвел на него сильное впечатление. Михель Лёвенберг, которого забрали в армию аж с третьего курса университета, потихоньку записывал за Штольцем – мол, современный фольклор.
– ...был один граф, не слишком богатый и не самый умный. Поссорился с соседом, накрутил дел, да таких, что оставалось только сбежать. Взял семью, да и удрал на ту сторону. Жив остался – и ладно, перебивался кое-как. А вот сын его был человек гордый. И пошел он служить в армию. В ихнюю мятежническую армию, а в какую еще? Записался в полк, честь по чести. Да только полк тот звался – "Рыцари Розы". Принес страшную клятву на крови, что никому не выдаст тайны красной розы, и стал служить. Что с ним там делали, того я не знаю, а только сделался он бойцом беспощадным, сильным не по-людски и безжалостным, как все они, кто кровью клялся. Говорят, что для этого облучают им головы, чтобы чувства все выжечь насовсем, вживляют искусственные мышцы и вливают в жилы особую черную кровь, чтобы розенриттеры становились выносливыми, как машины. И так сражался он, много народу перебил, сердце мог вырвать из груди голыми руками. Стал аж командиром розенриттеров, полковником. И вот захватили мятежники одну нашу базу, всех перебили. Стоят над трупами – и вдруг видит полковник, что у одного молодого офицера в руке фотография. Вырвал он из мертвых пальцев фото, а на нем красивая девушка улыбается. Невеста убитого это была. И такая она была красивая, что дрогнул полковник, забилось у него сердце, и вспомнил он, как был человеком. Вскоре вернулся он в Рейх и поклялся отомстить за то, что мятежники с ним сделали. Опять воевать пошел, но только уже за наших. И вот однажды встретил он ту девушку с фотографии. И признался ей, что полюбил ее с первого взгляда. Ну, он был собой недурен, так что вскоре поженились они. Только никуда его черная кровь не делась. Однажды пришел к ней брат, принес красную розу в подарок – а она розы любила. Говорят, – так вот, а тут полковник домой вернулся. Увидел розу, помрачнел, да велел выбросить. А жена выбрасывать не стала, спрятала ее. И вот сели они за ужин, и чует полковник – роза пахнет. Закричал он на жену, обозвал ее разными словами да ударил со всей силы. А силища у него была немереная. Проломил он ей висок, и упала она замертво. Тут он в себя-то пришел, как кровь увидел, заплакал – да поздно уже было.
– Ну, а что потом? – спросил кто-то из слушателей.
– Потом, говорят, отправился он опять на войну, вызвал розенриттеров на бой и погиб.
– Да ерунда это, брехня, – как всегда, среди слушателей были и люди недоверчивые.
– Вот зуб даю, не брехня. Меня как раз в тот год перевели из учебки на Изерлон.
Иногда Конрад ловил себя на том, что начинает верить в эти сказки. Может, тогда и в другую сказку удастся поверить – что однажды он вернется домой.
Кто ж знал, что эта сказка сбудется совсем скоро. Что вдруг кончится война и победители вспомнят о своих неудачливых солдатах.
– Конрад Бергманн!
– Я!
Пожилой лейтенант в этой их нелепой форме – белые штаны, темно-зеленая, почти черная куртка – сделал отметку в списке, прогнал карточку через чекер.
– Транспорт Е-203.
Конрад забрал свою карточку и шагнул влево, к указателю Е-203. За плечами болтался тощий рюкзак с личными вещами, а в голове который уж день было пусто. Конрад знал, что должен бы радоваться, – но радости не было. Ну, вот вернется он, маму увидит, отца, братьев... Хотя Эрих уже в армии должен быть. Так вот, вернется – и что? С отметкой о плене еще поди найди приличную работу, да и без нее стыда не оберешься. Нету в уставе такого слова – плен.
Этот обмен вообще не по спискам, странный какой-то. Всех на всех. Есть имя в списках на обмен, нету – неважно. Так что стоять их лагерю пустым до следующей кампании.
Тупоносый челнок, похожий на перекормленного баклана, был уже полон народу. Все в лагерных комбезах, с рюкзачками – у кого потощее, у кого пополнее. Конрад огляделся и выбрал место рядом со своими, из второго отделения.
– Вот каждый раз как я их челнок вижу, так боюсь, что не взлетит, – сказал Густав. – Толстожопое какое-то убожество.
– Зато вместительное, – отозвался Михель.
– Только непонятно, как оно летает...
– ...и крыльями не машет. Хватит, достал уже своим аэродинамическим эстетизмом.
Густав агрессивно выпятил челюсть, но тут из динамика над головами заговорил голос с мягким местным акцентом:
– Прошу внимания! Пожалуйста, займите свои места и пристегните ремни безопасности.
Транспорт был обычным военным транспортным кораблем, только жилые палубы изолировали от технических отсеков, выхода в ангары и к помещениям экипажа. Как в прошлый раз.
Охраны было немного, как в лагере. Логично, а что – бежать некуда, да даже если поднять бунт и захватить этот транспорт, дальше что? Переть без навигационных карт куда глаза глядят? А смысл?
Добравшись до своего места в одном из кубриков, Конрад расстелил постель, сунул в запирающуюся ячейку свой рюкзак и повалился на койку. Ему досталась нижняя, напротив двери.
В рюкзаке у Конрада лежала его солдатская форма – китель, брюки и пояс. Ботинки он сносил до дыр, поэтому летел в казенных. Были у него и новые: купил в лагерном магазине вместе с гражданскими штанами, рубашкой и курткой. Когда объявили об обмене, все, у кого водились деньги, стали их спешно тратить. Жалко было, что пропадут, не возьмешь же с собой в Рейх альянсовские динары. Слухи ходили, что не всякую вещь пропустят, могут и совершенно безобидный с виду носовой платок отобрать.
Чем ближе транспорт был к Мюльхейму, где были фильтрационные лагеря, тем напряженнее делались люди. То и дело вспыхивали ссоры, несколько раз пришлось вмешиваться охране.
"Странно, – думал Конрад. – В лагере все мечтали вернуться, а теперь вот возвращаемся – и боимся".
Наконец они выгрузились на мюльхеймской базе. Плац, ровные ряды казарм, охрана – уже не разболтанная альянсовская, а подтянутая, в черной форме, в шлемах с триплексовым забралом, при бластерах, и толпы уставших, измученных долгим перелетом людей. Постепенно всех распихали по казармам – по привычности действий Конрад понял, что это не первый транспорт с пленными, который тут принимают.
Народ в казарме шумел упаковкой, гул голосов не умолкал – и вдруг этот привычный шум перебили хрустальные ноты позывного. Та-да-да-дам – как натянутая струна лопнула.
Пыльный экран засветился, прогреваясь, а между тем звонкий голос заговорил:
– Стойкие воины, отважно сражавшиеся, но захваченные врагом! Обещаю вам, что не стану вспоминать о нарушении устава. Я отменяю бессмысленную традицию осуждать сдавшихся в плен. Всем, кто вернулся, будут выплачены подъемные и выходные пособия. Любой из вас, если пожелает, может вернуться на военную службу без всяких ограничений и с повышением в чине.
Экран наконец прогрелся, прочихался, перестал идти полосами, и показал сказочного златокудрого принца в белом плаще гросс-адмирала. Конрад почувствовал, как реальность сминается и выскальзывает из хватки. А юноша на экране продолжал:
– Солдаты Рейха! Герои! Вам нечего стыдиться. Возвращайтесь домой, высоко подняв головы. Пусть позор ляжет на головы трусливых прежних военачальников, которые гнали вас на передовую без всякого смысла, так что вы принуждены были сдаться в плен. Я, адмирал Лоэнграмм, благодарю вас всех и прошу у вас прощения...
Дальше Конрад ничего уже не разбирал. Серая тошнота, ставшая за полгода привычной, внезапно исчезла. Он снова был солдатом Рейха, и ясно было, что делать и как жить. Интересно, капитан Шеллерман вернется на службу?
– ...да это ж "адмирал из-под юбки"! Ну, которого сестра греет старому кайзеру постель...
Конрад обернулся и увидел Густава.
– Заткнись, а? – попросил он.
– Чё вы меня вечно затыкаете? Ничё, вот он на кайзеровой внучке женится и покажет всем... вот попляшете тогда...
– Надоел, – коротко бросил Конрад и пошел спрашивать, где тут записываться обратно в армию.
@темы: фанфики, ФБ-13, Легенда о героях Галактики