Название: Сын Марса (продолжение)
Новицкая по целым дням пропадала в Соацере. Свела знакомство с врачевателями, с женами высокопоставленных инженеров. Марсиане удивлялись женщине-врачевателю, но говорили почтительно, на вопросы отвечали – Дочь Неба возбуждала любопытство куда больше, чем Сыны Неба. О магацитлах, воинах и инженерах, они знали всю жизнь, но у тех магацитлов не было женщин, им пришлось взять в жены девушек аолов. Женщина-магацитл была вне их опыта, существом высшего порядка.
Улетевший со своим сопровождающим в горы Сванидзе выходил на связь каждый вечер, рация шипела и плевалась от помех, но голос геолога звучал бодро.
Аверин то в одиночку, то в сопровождении Берсенева ездил по заводам и собраниям инженеров. В огромных цехах двигались сложные, непонятные механизмы, так же далеко ушедшие от рычагов и шестеренок, как человек от первого теплокровного, сумчатой всеядной крысы. Энергия к машинам поступала не по проводам – она была разлита в самом воздухе, весь Марс заключен был в скорлупу электромагнитного поля, которое поддерживали станции на полюсах.
Трудности с языком начались сразу же: Аэлита преподала гостям здешнюю разновидность высокой литературной речи. На этом языке говорили Тускуб, Хон, дворцовые слуги и инженеры. Речь остальных отличалась, как нанкинский диалект от мандаринского. Язык простонародья приходилось учить на ходу.
Вечером связывались с кораблем.
Там все было спокойно – Шпильман нашел древние развалины, в развалинах и копался, голос дрожал от восторга, когда он описывал находки. Семирад сопровождал его, возил на мобиле, помогал копать тяжелый, неподатливый грунт. Маша оставалась на корабле.
– …А что, товарищи, еда тут ничего, – сказал Сванидзе, уписывая какое-то нежное солоноватое желе, проложенное слоями взбитого в однородную массу чего-то мясного. – Вкусно.
– Ну уж не мороженая картошка, – усмехнулся Аверин.
– Скажете тоже, Николай Иванович! Лара, ты вот это пробовала?
Новицкая взяла у Сванидзе мисочку тоненького синего фарфора, в которой уложено были слоями в виде лепестков очередное изысканное кушанье.
– Слава богу, не ласточкины гнезда, – сказала она.
– Кстати, как твои визиты по их больницам? – спросил Аверин
– Коля, – сказала Лариса Андреевна, втыкая плоскую лопаточку в содержимое тарелки, – они лечат рак. Они лечат воспаления любой сложности. Им даже эпидемиолог не нужен с тех пор, как они покончили с трущобами. Мне показывали те трущобы, которые еще не снесли, – страшнее только китайские.
– А Лось описывает... – начал было Берсенев.
– Вот после него и снесли, – жестко усмехнулась Новицкая. – Некоторые вместе с обитателями. Там теперь гладкое керамическое поле идеально круглой формы.
– А чем они это сделали, не сказали? – поинтересовался Аверин.
– Лучевым оружием. Нет, Коля, не атомным взрывом, счетчик там молчал.
Аверин отхлебнул из затейливого бокала голубоватой жидкости, поморщился – кисло.
– Хозяева наши не прочь узнать секрет атомной энергии, – сказал он. – На Марсе мало радиоактивных материалов, это их тормозит. У меня такое ощущение, что они нас боятся.
– Неудивительно, – сказал Берсенев. – Мы же магацитлы, Сыны Неба. Для них это много значит.
– Подробнее, пожалуйста. – Аверин подпер подбородок рукой и уставился на Берсенева.
– Ну, для них магацитлы, земляне, что-то вроде божеств-прародителей. Простой народ даже слова такого не произносит, только иносказательно. К статуям этим трехглазым кладут приношения. Так-то религии у них нет.
– А как же учение пастуха? Ну, все эти "стань тенью для зла, бедный сын Тумы"? – с живым интересом спросил Аверин.
– Это не религия. Это что-то вроде... ну, скажем так, конфуцианства. Свод правил духовного совершенства. Религия, она... как бы так сказать... В общем, она для связи человека с высшими силами. С богом там, с духами всякими. Плюс мифология – почему солнце встает-садится, почему ветер дует. Плюс нравственность. А тут одна мораль – и больше ничего. "Скройся от зла" – а за это даже награды никакой нет. Ну, так, магацитлы не заметят и не ограбят мимоходом. А магацитлы для них – что-то вроде богов-прародителей, мифические фигуры. И тут мы...
– Понятно.
– Видел я те статуи, – поделился Сванидзе. – Они что, правда были с тремя глазами?
– Нет. Это мистический глаз, символ.
– Я вот, товарищи, охотно верю, что цивилизация у них древнее нашей, – сказал Сванидзе. – Рудники! Водили меня тут на экскурсию, это довольно далеко, в горах... ну, неважно. Так вот, там выбрано все. Полиметаллические руды были. Теперь только пустая порода. Я там разговорился с одним парнем, он горный инженер. Так он говорит, что таких пустых рудников много. А годных в дело мало. И вообще металла не хватает, используют вторично.
– Можете оценить, как долго ведутся выработки?
– Очень примерно, – подумав, ответил Сванидзе. – Но так, если чисто экстраполировать – десять тысяч лет как минимум. Дерг утверждает, что больше. Мы тут с ним длиной мерялись... извините. Лариса Андреевна...
– И у кого длинее? – без улыбки поинтересовался Аверин.
– У них. Двадцать тысяч лет они считают от прилета магацитлов, да до того столько же. Он мне показывал совсем старые развалины, которые тут были еще до магацитлов. Скажу я вам, цивилизация была на уровне.
Сванидзе сбегал в свою комнату и принес пластмассовый контейнер для образцов. В коробочке лежал металлический диск диаметром сантиметров пять, со сложным геометрическим узором. Тончайшие темно-красные, темно-синие, темно-зеленые дуги, казалось, вращаются вокруг сверкающего пятнышка в центре.
– Если долго смотреть, начинает мерещиться музыка, – пояснил он.
– Это вроде геометрических свитков, которые описывает Лось – помните, товарищи? – сказал Берсенев.
– Да музыка ладно! – махнул рукой Сванидзе. – Материал посмотрите! Как будто вчера отливали-шлифовали. А как эти линии сделаны, я до сих пор не понял.
– А ваш приятель – он гори или аол? – спросил Берсенев. – Голубой или красный?
– А это важно?
– Не знаю пока.
– Он красный.
– Это действительно имеет значение, Всеволод Сергеевич? – заинтересовался Аверин.
– Пока не знаю. Но я вот что заметил, Николай Иванович: гори, потомки землян, преобладают в правящей касте и среди инженеров. И многие из них владеют гипнозом. Помните, в первый день Тускуб на нас немножко попробовал? Некоторые и мелкие предметы на расстоянии сдвигают. В общем, у них в ходу мелкая мистика на каждый день, хотя, конечно, чтобы так давить на психику, как Тускуб, надо быть человеком незаурядным. И у меня сложилось впечатление, что они находятся во власти самой примитивной мистики. Религии нет, а судьба-предназначение есть. А вот аолы, местные, так сказать, аборигены, атеистичны. Но кое-какие запреты соблюдают. Скажем, мясную пищу не едят в определенные дни, воду пьют обязательно из закрытых чашек – видели такие, с носиком?
– Интересно. Буду обращать внимание…
Теологический диспут прервался появлением Хона. Обеспокоенный марсианин сообщил, что Тускуб лично желает беседовать с главой землян и его переводчиком. Аверин и Берсенев переглянулись: до назначенного Тускубом первоначального срока оставалось еще три дня.
Что-то случилось? Что?
– Мы придем через десять минут, – сказал Аверин, рассчитывая за это время связаться с кораблем, но Хон решительно покачал головой:
– Сейчас, сейчас, сию минуту, очень важно, очень, – повторял он, клянясь часто, как перепуганный китайский дворцовый евнух. Берсеневу претила эта суетливая повадка марсианских слуг. Их униженные просьбы хотелось выполнить как можно быстрее, чтобы прекратить это пресмыкание.
– Хорошо-хорошо, – Аверин испытывал сходные чувства. – Мы идем.
Тускуб стоял, опираясь на трость, облеченный складками тяжелой черной ткани, похожий на каменное изваяние. Он не поприветствовал вошедших ни словом, ни жестом, лишь повел рукой в сторону сидений, вроде небольших козеток, и сам примостился на такой же напротив, опираясь локтем.
– Я велел выставить охрану вокруг вашего корабля, – сказал он без предисловий.
Берсенев покосился на Аверина, тот кивнул. Он понимал все.
– Да, повелитель Тускуб. Мы дали согласие, при условии, что ваши люди будут подходить ближе чем на сто шагов к кораблю только с нашего разрешения.
– Мне необходимо разрешение для четверых солдат и одного офицера. Они должны войти в корабль и схватить опасного бунтовщика. Велите вашей шохейя впустить их.
Словом "шохейя", "мужедева", марсиане прозвали Машу. Ее военный статус был очевиден марсианам и весьма их удивлял. Берсенев так и не мог понять, произносят они это слово с почтением или с суеверным ужасом.
– Как мы можем отдать приказ, ничего не зная об обстоятельствах дела? – по-русски спросил Аверин. Берсенев перевел.
– Вы знаете главное: этот человек проник за линию оцепления. Он может натворить бед на вашем корабле.
– Думаю, магацитлы в силах постоять за себя, – Аверин позволил себе лукаво улыбнуться. – По крайней мере то время, что понадобится нам для связи. Вы явно опасаетесь этого контакта, почтенный Тускуб. И не за нас вы боитесь.
Старик попробовал прожечь своими желтыми глазами дырку в переносице Берсенева, но тот опять не поддался.
– Хорошо же, – проворчал Тускуб, снова принимая вид отстраненный и надменный. – Буду откровенен с вами. Магацитлы, прибывшие тридцать лет назад, не только попали к нам во времена смут – но и привезли смуту с собой.
Аверин заговорил медленно, делая после каждой фразы паузу для перевода.
– У нас тогда тоже была смута. Те, кто прилетал к вам, сражались на одной стороне с нашими отцами и старшими братьями.
– До ваших смут мне нет дела, – нахмурился Тускуб. – Но они присоединились к бунтовщикам и многих убили.
– И вы приказали убить их.
– Конечно. Я не представлю себе правителя, который на моем месте поступил бы иначе.
– Вы себе многого не представляете, – ответил Аверин. – Если бы мы не прилетели в силе, что бы вы сделали с нами?
Тускуб усмехнулся.
– Я и сейчас могу вас уничтожить.
– Можете, – согласился начальник экспедиции. – Но подумайте вот о чем: те двое землян были отчаянные авантюристы, они действовали сами по себе – и то навели у вас шороху. Мы же представляем Союз Советских Социалистических Республик...
Берсенев поймал себя на том, что сам уже думает по-марсиански и перелагает слова начальника в понятные Тускубу смыслы почти бессознательно:
– Те магацитлы были отчаянными одиночками, и все же подняли великую смуту и многих убили. А за нами стоит союз могучих держав. Если вы уничтожите нас, вас ждет возмездие магацитлов, которые прилетят по нашим следам. Не говоря уж о том, что наш корабль – сам по себе оружие, и управляют им два могучих воина, отточивших свое мастерство в великих битвах недавних лет.
Да, думал он, глядя в лицо марсианского владыки. Наконец-то взят верный тон. Угрозы, страх – вот что понятно таким, как этот старый паук.
– Ваши враги в этих войнах были столь же могучи? – приподнял брови Тускуб.
– Сильнее вас, – ответил Аверин.
– И что вы сделали с ними?
– Мы победили их и переменили их жизнь так, что в их стране больше нет хозяев, а все трудятся за справедливую плату.
Это было, конечно, преувеличение – часть Германии досталась капиталистам, но Аверин не вдавался в частности – все равно проверить Тускуб не мог.
– И весь Талцетл теперь лежит у ваших ног?
– Нет, – качнул головой Аверин. – Мы не из тех, кто попирает побежденных ногами. Мы хотим, чтобы вчерашние враги стали равными нам, стали союзниками.
– Стало быть, на Талцетл у вас есть враги, – Тускуб усмехнулся. – У тех, кто рассуждает, как вы, не может не быть врагов. Они тоже способны построить межзвездный корабль?
Челюсти Аверина напряглись на миг. Американская марсианская программа ненамного отставала от советской. К сожалению, Лося угораздило приземлиться в Мичигане, и американцы, прежде чем передать аппарат Советской России, облазали его весь и сфотографировали-зарисовали в деталях, и в двигатель лазали, и образец ультралиддита брали. Атомная бомба во время войны отвлекла их от марсианского проекта, но сейчас, завладев разработками фон Брауна (да и самим ученым), они рванули вперед с удвоенной силой.
– Они способны, – сказал Аверин. – Но им нужны рабы, а не союзники. На страну, не желавшую им покориться, они сбросили бомбу такой силы, что десятки тысяч людей погибли в одно мгновение, а выжившие позавидовали мертвым. С вами они поступят не лучше.
– На вашем месте и я бы говорил то же, – Тускуб чуть раздвинул узкие губы. – А на своем я думаю, отчего бы мне верить вам и не искать с ними союза.
– Оттого, что мы уже здесь, – сказал Аверин.
– Не очень весомая причина. Я видел ваши движущиеся световые проекции. Это примитивная техника, от которой мы отказались тысячи лет назад. Ваши рабы здоровые и крепкие, они хорошо питаются – но это, пожалуй, и все, чем вы смогли меня удивить. Вы не те магацитлы, что потрясли Туму в годы великого смешения народов. Вы молодая, глупая и на удивление наглая раса.
Аверин засмеялся.
– Могущество расы не зависит от возраста. Те атланты, двадцать тысяч лет назад, имели еще более примитивную технику. Их было мало. Нас – много. И мы не остановимся в границах Марса – мы пойдем мимо и дальше.
-– Идите куда хотите. Время перемалывает всех. Вы состаритесь так же, как и мы. Я хотел предостеречь вас от беды – но вы сами не захотели слушать. Этот безумный летун, которого вы отказываетесь выдать моим стражам -– скорее всего, один из безумных анархистов, что зовут себя Шоха-га-Тави, Людьми Надежды. Возможно даже, это мой сумасшедший внук. Не жалуйтесь потом – вы сами пустили к себе чуму.
И Тускуб повернулся к гостям спиной, давая понять, что аудиенция окончена.
Глава третья. Айоль
А вышло так, что Маша от скуки взяла обыкновение прогуливаться по окрестным холмам.
У солдат оцепления, что выставил Тускуб, был приказ: не приближаться к кораблю ближе, чем на сто шагов. Но приказа удерживать землян в круге оцепления у них не было. Шпильман ковырялся в холмах, раскапывая какое-то строение, а Маша должна была "держать форт" – то есть, не пускать марсиан внутрь корабля.
Это было неописуемо скучно. Маша предпочла бы помогать Шпильману – на слабосильность жаловаться не приходилось, а в условиях сниженной гравитации подавно – но Аверин строго запретил пилотам оставлять корабль без присмотра, и Маша подчинилась. Еще с войны знала, что такое дисциплина. Оставалось прогуляться по холмам в часы отдыха, не выпуская корабль из виду, да слушать восторженные рассказы Шпильмана ("Здесь везде культурный слой, Маша, понимаете? Везде!")
Марсианский язык давался плохо, даже с помощью гипнокристаллов. Иногда Маша, проходя мимо постов марсиан, слышала перешептывание: "Шохейя, шохейя" – и ловила взгляды, не то восторженные, не то перепуганные. Слово она понимала – "муж-девка", что-то вроде "бой-бабы" на их языке, наверное. Марсианские солдатики, даже самые крепкие, были ей вровень, а ведь Маша в полку была из самых "левофланговых" и весила сорок два кило. Даже китайцев она встречала покрепче. Вот ведь мизерная нация, а туда же: свищут вслед, как настоящие.
Видеть в марсианах мужчин не получалось. Ради любопытства сунулась она к их пилотам, и те охотно пошли на контакт, но словарного запаса для разговора о механике не хватало, а больше Маше ничего не было интересно.
На седьмой день унылого заточения, прогуливаясь в холмах, она заметила, как засуетились игрушечные солдатики. Глядя в небо, куда тыкали они узловатыми пальчиками, Маша поначалу ничего не заметила – стервятники-ихи постоянно кружили над лагерем в ожидании отбросов. Из корабля землян пожива была неважная: консервные банки да пакеты, а вот марсиане выбрасывали в свою мусорную яму что-то привлекательное: ихи то и дело пикировали на их стоянку.
Ихи наматывали все те же самые круги над лагерем, но один из них странно выглядел, и когда он, пикируя, кинулся вниз, Маша поняла, что это марсианин на маленьком индивидуальном самолетике.
С ближайших холмов забили зенитки, трескучие молнии пронзили фиолетовый небосвод, но не задели дерзкого пилота: выписывая в воздухе немыслимые петли, он ускользал, уклонялся, маневрировал.
Но чем ниже он опускался, тем ближе били орудия. Маша выругала себя за бездействие. "Что стоишь, коза, убьют же!" – и она помчалась на холм, где стояли орудия.
– Не стрелять! – заорала она на марсиан. – Прекратить огонь!
Она не знала марсианских слов для этой команды и кричала по-русски. Марсиане свистели и шикали на нее, грозили оружием – но она знала, что стрелять они не решатся, и расталкивала их, пробиваясь к зениткам, а потом выбрасывала с кресел хлипких наводчиков и пыталась перевернуть орудия, до странности легкие в этом хрупком мире. Ее били прикладами по плечам, по голове, тащили за руки-ноги, и в конце концов отволокли от пушек – но тут Семирад выскочил из корабля и дал несколько выстрелов в воздух. Марсиане разбежались; Маша поднялась и на нетвердых ногах, утирая кровь со лба, сошла с холма к кораблю.
Как упал пилот – она за свалкой не видела. Его летучая лодка, дрожа изломанными крыльями, как живая, ползла по песку, пока не ткнулась в покрытый окалиной корпус корабля. Никто не покинул сиденья. У Маши забилось сердце от знакомой боли, хотя этот летун был ей совсем никем, вот разве что – братом по воздушному морю, по отчаянному виражу и свисту ветра в волосах...
Она столько раз это видела – неуклюже севшая машина, из которой никто не выходит... Только не сейчас, не сейчас!
Марсиане предостерегающе кричали, но никто не решился перейти черту. Семирад первым добрался до летуна, разрезал стропы, поднял на руки легкое тело, как Маше показалось поначалу – ребенка или подростка. Впрочем, он был (она была?) покрупнее прочих местных; пепельная голова болталась бессильно, остроконечный шлем слетел и валялся на песке.
Плохо соображая, Маша втащила летательный аппарат вверх по аппарели и закрыла вход.
Семирад ее, конечно, выругал крепко – но прежде они осмотрели, раздели и перевязали отчаянного пилота. Упав, он грудью налетел на рулевую колонку и повредил ребра, а когда машину тащило, ободрал плечо об острые камни. Других повреждений вроде не было, но в себя он так и нее приходил. Без консультации, а лучше личного присутствия Новицкой ни Маша, ни командир, ни запыхавшийся Шпильман ничего решить не могли. Сама Татаринова отделалась кровоточащей ссадиной на лбу да несколькими синяками.
Бормоча про незваных гостей и татар, Семирад оставил пилота на Машу со Шпильманом, а сам полез наверх, связаться с Авериным. Он хотел упредить марсиан, которые наверняка уже вели переговоры со своим начальством, но не вышло: Тускуб перехватил Аверина и затеял долгий приватный разговор, который неизвестно еще чем кончится. Новицкая, выслушав описание повреждений пилота, сказала, что это, скорее всего, черепно-мозговая травма, о тяжести которой по радио сказать ничего нельзя. Или электротравма, если в него попали молнией. Кровь из носа-ушей не течет? Нет. Глаза не покраснели? Нет. Будем надеяться, сотрясение. Постельный режим и холод.
Из холода Маша могла обеспечить только смоченную водой тряпку на лоб. Никакой он, конечно, был не мальчик. Возраст марсианина так на глаз и не определишь, но двадцать, или десять по здешнему счету, за плечами он точно оставил. И веселенькие это были годы: под ключицей слева у парня темнел пулевой след, а правый бок украшало пятно то ли химического, то ли термического ожога, да такое, что Машиной ладонью не накроешь.
Минут через десять пилот пришел в себя и назвался Айолем. То есть, положил руку себе на грудь и сказал: "Айоль". Может, это на его диалекте "здравствуйте"? Или "У меня здесь болит"?
Лицо его казалось отчего-то знакомым. Ладное мускулистое тело было цвета тени на снегу в погожий день.
– Эх ты, кто же так летает, – сказала Маша по-русски. Марсианин чуть склонил голову на бок, словно это помогло бы ему понять вопрос. Потом протянул руку и коснулся Машиной щеки.
– Дациха шотл миха тао ра. Ия, ия тамаци. Шохейя.
"Когда летел, видел тебя", – поняла она. "Хорошо, хорошо дерешься. Муж-девка".
– Вот что, товарищ, – угрюмо сказал возникший в дверях Семирад. – Положение, в которое вы нас поставили, прямо скажем, неловкое. Командование ваше недовольно, собрались на холмах, кричат. Нашего начальника зачем-то вызвал Тускуб. Так что рассказывайте по-хорошему, кто вы, откуда и с какой целью нам на голову свалились, и чего от нас хотите.
Шпильман, дальше всех присутствующих продвинувшийся в марсианском, в меру сил перевел. Получилось у него примерно:
– Слушай, друг. Нам трудно от тебя. Солдаты кричат на холмах. Тускуб говорит с нашим вождем. Расскажи, кто ты и чего хочешь.
При первом упоминании Тускуба молодой человек нахмурился, при втором – вздернул верхнюю губу в гримасе презрения.
– Тускуб негодяй и убийца, – Маша не была уверена, что парень употребил именно эти слова, но Тускуба он выругал, тут сомневаться не приходилось. – Он хотел убить моего отца. Хотел убить другого Сына Неба. Мать умерла из-за него. Многие умерли. Лабиринты под Соацерой забиты костями погибших. Вы Сыны Неба, как мой отец. Дочери Неба, – он улыбнулся тепло, глядя на Машу, а потом снова посуровел. – Вы одной крови со мной. Будем союзниками против Тускуба.
Конечно же, – Маша закусила губу. Вот где она раньше видела это лицо, широковатое для чистокровного марсианина. Фотография, изъятая из следственного дела, печальный скуластый человек с глазами мертвеца. Мстислав Сергеевич Лось.
Отец марсианина Айоля.
– Твой отец – Сын Неба? – уточнил Семирад.
– Тот, что звал себя Мцис-лау и Лоц, – кивнул парень. – В Радужном Доле живет еще одно дитя Сынов Неба. Ихва, дочь Гуцеу. Мы одной крови. Помогите нам.
И он, порывисто вскочив, стиснул руки Семирада, безошибочно определив тут вождя.
– Помоги нам!
Из материалов экспедиции. Начитано Айолем на магнитофон, расшифровано Всеволодом Берсеневым
Примечание Берсенева: "Рассказ идет гладко, речь произвоит впечатление многократно отрепетированной".
...Мой отец, Мцислау Лотц, был Сыном Неба, его корабль приземлился в окрестностях Азоры. С ним был спутник, Гуцеу, великий воин. Он возглавил восстание и убил стольких, что стали говорить: это второе явление магацитлов, о котором говорили пророки. Отец мой больше тяготел к изучению преданий и, по словам, Гуцеу, построил небесный корабль. Он был скорее ученый, нежели воин, но те, кто видел его в бою, говорили, что он также был смертоносен и силен.
Моя мать была дочерью Нит и Тускуба из рода Хатава, наследственных инженеров и потомков Детей Неба. Нит умерла при ее рождении. Тускуб возглавил в то время Совет Инженеров и многих прельстил речами о беззаботной и сладкой смерти, полной достоинства. Наша раса вымирает, детей рождается все меньше, рабочих рук не хватает, чтобы поддерживать цивилизацию Тумы. Приходится бросать поля, каналы и города. Прежние владыки искали способа отсрочить конец, но Тускуб сказал, что лучше не расточать усилий в бесплодных попытках поддерживать жизнь по всей Туме, а сосредоточиться на области Азоры и окрестностях древней столицы. Его слова многим понравились. Из тех, кто противился ему был Гор, низкорожденный, чьи ум и ученость пробили ему дорогу в Совет. Он постоянно говорил об интересах производителей, о необходимости обновления машин и перестройки заводов, чтобы менее изнурительным был человеческий труд. Он объединил Гильдии металлургов, ткачей и строителей, а за Тускубом стояли гильдии землевладельцев и торговцев. Они говорили: не нужно новых машин, из-за них цены на товар упадут, а рабочие станут праздными. Нанятые ими бандиты ходили по рабочим кварталам и избивали людей. Рабочие вооружались, вот-вот готова была вспыхнуть война, когда приземлился корабль моего отца. Он спутал планы Тускуба. В его лагере появились усомнившиеся, они говорили: зачем нам умирать теперь, когда магацитлы могут, как встарь, заселить Туму и сделать ее цветущей? Тускуб попробовал скрыть отца и Гуцеу в своем поместье, побольше узнать о магацитлах, и затем либо втайне убить их, либо, обманув, отослать обратно. Он велел моей матери расспросить их подробней и быть при них его соглядатаем. Но мать полюбила отца, и не стала действовать ему во вред.
Однако она успела рассказать Тускубу самое опасное для магацитлов: их корабль был первым и единственным на Талцетл, сама же Талцетл погружена в смуты и лишена единого владычества. Тускуб решил, что лучше всего будет убить пришельцев, и прислал матери яд. Она же рассудила иначе, и увезла отца к Священному Порогу, где они сочетались браком. Одни говорят: Аэлита, дочь Тускуба, нарушила посвящение Магр и за это подлежит казни в лабиринте. Другие говорят, что ей суждено было полюбить магацитла и спасти Туму, родив от него потомство, и потому она достойна всякой похвалы. Я не скажу, кто из них прав, но мои родители зачали меня там, где первые дочери аолов сочетались с магацитлами браком, а солдаты Тускуба осквернили Священный Порог, пролив там кровь моего отца.
Пока отец и мать совершали обряды у Порога, Гуцеу и Гор подняли рабочих против Тускуба. Тускуб обхитрил повстанцев, увел войска через лабиринт и атаковал предместья, уничтожив без счета жен и детей. Рабочие кинулись спасать близких, армия Гора и магацитла рассеялась, и солдаты легко перебили всех. Гу-сеу спас мой отец, вдвоем они скрылись через лабиринт, Гора захватили в плен и страшно пытали, но он открыл в себе такую неистовую любовь к жизни, что отказался умирать.
Среди сторонников Тускуба было много ревнителей старины, суеверных и невежественных. Они бы всех рабочих скормили паукам, но когда на сторону рабочих стал магацитл, они усомнились в Тускубе. Тускуб велел бросить паукам мою мать и Гора, но пауки не любят свежее мясо. Они предпочитают тухлятину, а в те дни подземелья были полны разлагающимися трупами, пауки обленились и не стали убивать своих жертв. Трое суток они лежали среди пауков, и те переползали через них, не причиняя никакого вреда. Стражники уверились, что происходит чудо, и отказались добивать мою мать и Гора. Пошли слухи. Тускуб понял, что так лишится всех сторонников, и переменил мелодию своей уллы. Он велел достать казнимых из паучьей шахты, объявил это волей Небес, провозгласил помилование им, амнистию выжившим рабочим и большие гуляния.
Мать приняла яд, чтобы избежать мучительной смерти от пауков. Но в ней уже был я, и я не хотел умирать. Десять дней она пролежала в беспамятстве, и ее верная Иха ходила за ней.
Когда всем стало заметно, что она в тягости, Тускуб начал представлять дело так, словно он чуть ли не сам обручил свою дочь магацитлу, и никому не давал забыть, что Дитя Спасения происходит из его рода. Многие тогда потянулись к нему в надежде породниться с магацитлами. Он торговал моими чреслами, еще не зная, родится у матери мальчик или девочка. Мать же искала способов связаться с отцом. Однажды ей удалось бежать, достичь одной из полярных станций и передать на Талцетл призыв – "Где ты, Сын Неба?" Ее вернули, но работники станций четыре месяца спустя получили ответный сигнал: отец обещал вернуться. Мать еще успела получить эту весть – и когда она умирала, на устах ее была улыбка.
Ее служанка Иха тоже понесла от магацитла, и родила довольно легко. Она стала мне молочной матерью, а ее дочь Ихва – молочной сестрой. Матери я почти не помню, ее держали в заточении и редко пускали меня к ней. Она была худа и очень больна, в ней было так мало жизни, что, казалось, только ожидание ответа от отца держит ее под солнцем. Она пыталась учить меня языку магацитлов и подарила памятный кристалл.
Помимо Ихи и механика Хикатла никто не занимался мной. Я рос в поместье Тускуба среди книг и теней. Несколько раз в год меня наряжали и выводили к гостям, показывали разряженных девочек и говорили, что это мои будущие невесты. Иногда меня везли в города и показывали народу. Тускуб ненавидел меня и старался пореже иметь со мной дело. Я не понимал, что сделал плохого, что дедушка так меня не любит. Однажды он сказал, что я убил свою мать. Я долго плакал в тот день, Иха ласкала меня и говорила, что я ни в чем не виноват. Но если не виноват я – то отчего умерла моя мать?
Я любил книги и с головой погружался в старинные предания. Цари и поэты минувших тысячелетий значили для меня больше, чем обитатели дома, где я жил. Кроме Ихи, Ихвы и Хикатла, мне никто не был нужен. Учителя приходили и уходили, яне запоминал их имен и зевал на уроках инженерного дела. Тускуб смотрел на это сквозь пальцы, он не готовил меня к правлению, хоть и говорил всем, что я его наследник. Ему требовалась кукла в театре теней, а не умелый соправитель.
Но Тускуб не единственный хотел управлять этой куклой. Чем старше я становился, тем чаще подкупленные слуги передавали мне письма якобы от будущих невест. Их родители хотели втайне сместить Тускуба и самостоятельно править от моего имени. Иха и Хикатл учили меня быть осторожным.
Пока я рос во дворце, Гора сослали на дальний юг, в такую глушь, что даже пастухи редко забредали туда со своими хаши. Там ничего не росло, кроме лишайника, и воду можно было найти только в скальных выемках после дождя – но Гор ел этот лишайник и отказывался умирать. Пастухи, что подкармливали его иногда, удивлялись его присутствию духа. Он постоянно был счастлив и всегда готов помочь другому быть счастливым. Он учил, что жизнь прекрасна, и если научиться ощущать ее каждой клеткой, то это лучше самых изысканных яств, дыма хавры и любви. Это тоже любовь, но она больше. Пастухи слушали его и становились счастливее. Однажды пастух позвал Гора к своей умирающей матери. Гор научил ее любить жизнь, и она умерла счастливой. Чиновник, приставленный наблюдать за Гором, научился любить жизнь и вместо того, чтобы писать доносы, записывал его слова. Помещик из аолов научился любить жизнь, раздал свои земли и ушел к Гору в пустыню. Потом к Гору присоединилось еще несколько человек. Кормиться лишайником стало невозможно, и они распахали немного земли возле заброшенного города, выгнали пауков и начали пасти хаши, которых подарил им один добрый человек. Из шерсти хаши они плели чулки и выменивали на пищу и нужные вещи. Ближайшие селения обратились к учению Гора, научились любить жизнь и в них не стало воровства и пьянства. Чиновник принес его слова в город, и к нему потянулись люди оттуда. Власти узнали и переменили Гору место ссылки – но ученики следовали всюду за его экипажем, и в городах, через которые он проезжал, становилось тесно. Тускуб отправил солдат, чтобы те привезли его голову – но солдаты послушали Гора, научились любить жизнь и принесли назад слово Гора.
Тускуб хотел перехитрить его и назначил главой округа. Гор со своими учениками в два месяца восстановил в округе дороги и каналы, а люди, научившись любить жизнь, выгнали оттуда всех лихоимцев и воров. Тускуб назначил Гора начальником области, надеясь, что там-то его либо сожрут продажные чиновники, либо возненавидит народ – но Гор отговорился слабым здоровьем и вышел в отставку, закончив срок своей службы. Как чиновник с двадцатилетней выслугой, он имел право на земельный надел и выбрал заброшенную землю в предгорьях Лизиазиры, в одном дне пути от священного порога. Там он поселился со своими учениками.
Гор учил людей не ждать возвращения магацитлов, а наслаждаться жизнью уже сейчас, при самой малой возможности. Он говорил: надежду нужно питать, но нельзя ею питаться. Кто научится жить без нее, тому она будет светить особенно ярко. Возможно, магацитлы прилетят, возможно – нет. Возможно, они окажутся злобными угнетателями, горшими, чем Тускуб, возможно – протянут руку помощи. Возможно, дети магацитлов сумеют возродить расу, возможно – зачахнут во дворце Тускуба либо вырастут тиранами. Лишь на текущее мгновение можно полагаться, лишь в нем вся жизнь.
Одни люди, слушая его, научились быть счастливыми, другие видели в нем опасного смутьяна. Несколько раз его пытались убить. Возможно, за двумя-тремя попытками стоял Тускуб, но открытого приказа покончить с Гором он не давал, опасаясь нового восстания. Гор тоже был уже стар, его здоровье подорвали пытки и жизнь в пустыне, Тускуб рассчитывал, что он умрет сам собой – но Гор любил жизнь, и она не хотела его покидать.
Тем временем мы с Ихвой подросли. Наши тела созрели быстрей, чем думали воспитатели и надсмотрщики: уже в шесть лет мы забавлялись друг другом, а в семь от этих забав Ихва понесла. (прим. Берсенева – 14 земных лет)
Иха сказала, что нам пора бежать: узнав, что я могу зачать, Тускуб запрет меня и будет выводить только на случку. И мы бежали, и поселились в отдаленном поселке, где тоже проповедовали учение Гора. Там родилась наша дочь Каира. Там мы научились любить жизнь и поняли, что не предназначены друг другу. Наша первая любовь случилась от того, что мы росли вместе, не зная других детей. Мы с радостью отпустили друг друга, Ихва сошлась с одним из юношей, а я понял, что могу насолить Тускубу, раздаривая то, что он полагал своим ценнейшим товаром. Я тогда был очень юн и глуп.
Шпионы Тускуба вскоре нашли нас. Солдаты окружили селение и пригрозили вырезать всех, если я не сдамся. Что ж, я вышел к ним и сдался. Солдаты все равно уничтожили селение, лишь немногие успели сбежать, Иха и Хикатла с Ихвой, ее новым мужем и нашей дочерью – в том числе. Увы, остальных женщин, что понесли от меня, солдаты убили. Они убили всех, кого нашли, на моих глазах.
Тускуб думал, что так научит меня покорности, но научил только ненависти. До того я не знал, как ненавидеть по-настоящему, не понимал слов Гора о том, что в ненависти и боли острее любишь жизнь и черпаешь силу.
Тускуб продал меня в наложники в род Таор. Невеста была почти вдвое старше и звали ее Аэдана. От первого мужа у нее уже было дитя, но она была робкая и не умела любить жизнь. Я научил ее, и какое-то время спустя мы сбежали.
Конечно, нас и на этот раз нашли, и теперь Тускуб меня довольно-таки сильно побил. Я даже не смог сразу отправиться к новой супруге.
Она была из рода Татл, и там меня держали в настоящей тюрьме. Их летнее поместье располагалось над обрывом, стражи были глухонемые, а супругу приводили только на час и, стоило ей понести, как перестали приводить совсем. Не знаю, как на нее подействовали слова, что я шептал ей в эти часы. До конца контракта мне предстояло сидеть в одиночке. На этот раз я сбежал, силой выломав решетку, и начал спускаться по скале на руках. На полпути силы изменили мне, я сорвался с довольно большой высоты, разбился и чуть не умер. Татл испугались гнева Тускуба и вернули меня. Из дома, знакомого с детства, бежать было уже легче. На этот раз я удрал к Священному Порогу, а когда за мной прислали стражу, пригрозил, что убью себя либо отрежу себе то, чем Тускуб торгует, если он не оставит меня и моих ближних в покое. В конце концов мы договорились так: весной и летом я живу как я хочу, а осень и зиму провожу у новой супруги.
Но Тускуб не был бы Тускубом, если бы не понимал, что его сокровище обесценивается по мере того, как у меня рождаются дети. Все эти брачные игры – лишь временная мера. В кратере Гахатла он строит оружие ужасающей силы. Когда он достроит и испытает его, он перестанет бояться магацитлов, а как только перестанет бояться магацитлов – сможет одним ударом покончить и со знатью, и со свободными селениями.
Год с небольшим назад все мы видели, как в небо на севере поднялся поток лиловых молний и небо запылало. А потом вспыхнула звезда, яркая даже против утреннего солнца. Она горела несколько мгновений, потом погасла. В то время я жил в столице, в семье очередной жены. Ее отец занимает пост в совете инженеров. Он пришел испуганный и стал говорить, что в Ро Гахатла возродился ужас древних, что Тускуб навлечет на нас несчастья, потому что хочет направить свои молнии на магацитлов. Тогда молнии поразили астероид, который проходил за орбитами Олло и Литхи. Но отец моей айны сказал, что цель Тускуба – Талцетл. Он говорил, что красная звезда выжигает разум Тускуба, и это так, я подтверждаю.
Тогда я стал искать средство остановить его, уничтожить оружие. И ничего не нашел. Оно слишком огромно, чтобы взорвать его бризантным веществом или разрушить молниями.
Мы будем драться, что бы вы ни решили. Но без вас мы погибнем, а потом погибнет Талцетл. Помогите нам!
Берсенев умолк и сложил стопочкой исчерканные листы с переводом.
– Это оружие Тускуба... Да, теперь многое понятно. Пока он боится, что могут прилететь еще корабли с Земли, но когда убедится, что никто не прилетит, спокойно уберет нас. И друзей Айоля уберет. Это прямая угроза Земле, – сказал Аверин.
– А что, они правда могут до Земли достать? – спросил Сванидзе.
– Я тут свел знакомство с молодыми инженерами, которые занимаются электромагнитными станциями на полюсах, – сказал Берсенев. – Они мне говорили, что их технологии позволяют передать энергетический заряд на межпланетное расстояние. Мы, конечно, рассуждали о том, можно ли их способом снабжать энергией межпланетный снаряд...
Аверин что-то быстро считал, черкая на листочке здешней полупрозрачной бумаги химическим карандашом. Не поднимая головы от расчетов, сказал:
– Доступные им мощности настолько велики, что вполне позволяют... Если уж они создали искусственное магнитное поле над всем Марсом.
– Так что – улететь нам досрочно, предупредить? А толку? Укрытий сделать не успеем, все равно всем крышка, – сказал Сванидзе.
Аверин обхватил голову руками, задумался.
– Вот что мы сделаем, – проговорил он. – С Тускубом бессмысленно договариваться, он адепт этой их идеологии красивой смерти. С революционерами тоже – их мало, да и идеология у них мутная, какое-то эпикурейство. Наверняка тут есть кланы, которые хотели бы заменить Тускуба. Вот с ними бы...
– Бессмысленно, Николай Иванович. Они все боятся Тускуба. Он в тот раз столько народу поубивал, что никто не пойдет против.
– Значит, надо искать способ уничтожить этот излучатель. Он сказал точно, где находится этот Ро...
– Ро Гахатла, – подсказал Берсенев. – Да. И он хочет, чтобы один из нас полетел с ним и увидел все собственными глазами. Словом, Айоль практически требует, чтобы Маша летела с ним.
– Именно она?
– А никого другого его лодка и не поднимет.
– Она согласна лететь? – спросила Новицкая.
– Она офицер. Она готова лететь. Есть лишь одно "но": Семирад против. Он держит ее под арестом в каюте, говорит, что она затеяла драку с солдатами. Он вообще был против участия женщин в экспедиции, вы же знаете...
– Знаю, – кивнул Аверин. – Но он тоже офицер. И он подчинится моему приказу. Татаринова летит с марсианином. Вопросы есть?
– Только один, – Новицкая поняла руку, как школьница. – Что мы скажем этому мальчику, когда он спросит о своем отце?
Настало тяжелое молчание.
Потом Сванидзе сдержанно хрюкнул в кулак.
– Мы-то пели "в царство свободы дорогу грудью проложим себе", – объяснил он. – А на Марсе вон чем прокладывают...
– Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, – Новицкая покачала головой. – У них и в самом деле большие проблемы с воспроизводством. Несмотря на все успехи в медицине – очень много случаев невынашивания, мертворождений и довольно высокая материнская смертность. Даже среди высших классов. Анализов я не делала, но уровень мужского бесплодия тоже должен быть высоким.
– Это почему? – заинтересовался Аверин.
– Потому что жизнеспособное семя – показатель общего тонуса организма. А здесь именно с этим плохо. У бедных – от наследственного авитаминоза, переработки, туберкулеза. У богачей – от нервов, от всяких излишеств, ну и близкородственные браки положения не спасают. Институт временного брака, принятый среди местной знати, он не от добра-хороша появился, а как еще один способ замедлить вырождение. Звучит и в самом деле почти смешно, но если бы товарищ Гусев тут по бабам бегал, он бы здешнему обществу принес больше пользы, чем своими несвоевременными авантюрами.
– Хм, надо обдумать этот вариант, – сказал Сванидзе. Новицкая строго на него посмотрела. Сванидзе редко улыбался, но с чувством юмора у него все было в порядке.
– Значит, так, товарищи, – сказал Аверин, поднимаясь. – Ближайшая наша задача – найти способ уничтожить излучатель. Ждем отчетов Татариновой, потом решим, что делать. Всем удвоить бдительность, быть готовым в любой момент бежать. Лариса, вы сможете управлять ицалем?
– Да, вполне. Над равниной смогу.
– Хорошо. А вы, Георгий Андреевич?
– Да дело нехитрое.
Берсенев покачал головой:
-Я – вряд ли. Но удрать от сопровождающего смогу, это не проблема.
Аверин хмыкнул. Человек, который выжил в Нанкине в тридцать седьмом и вывез оттуда полтора десятка сотрудников торгпредства и местных сочувствующих, в его инструкциях явно не нуждался.
Глава Четвертая. Кратер Гахатла
Летающий аппаратик Айоля оказался прочнее, чем думалось поначалу: от удара о корпус корабля его трубчатые рамы из какого-то легкого металла (вроде алюмния, но цвет бронзовый) не поломались, а лишь выгнулись. Несколько часов работы, и легкую ткань можно было вновь натягивать на крылья.
Сама по себе машинка выглядела очень несолидно, этакий дельтаплан с мотором. Маша смотрела на ее трепетные крылья, на моторчик между сиденьями первого и второго пилотов, на сами сиденья – жердочки воробьиные какие-то, уже велосипедных – а потом смотрела на Айоля, натягивающего звонкий прочный шелк, насвистывающего нездешние мелодии... то есть, почему нездешние, как ра очень даже здешние, просто не наши... В общем, не по себе ей становилось от этого всего. Родная "этажерочка" По-2 по сравнению с этой стрекозюлиной вспоминалась как образец надежности. Там хоть сковороду под сиденье положить можно. С трудом верилось, что марсианская машинка поднимет двоих, даже таких, как Маша и Айоль. Как-никак, почти центнер выходит вместе с запасами еды и питья. Но Айоль был уверен в себе и в своем воздушном змее с моторчиком, и эта уверенность передавалась Маше.
Вылетели ранним утром, под недовольное ворчание Семирада и добропожелания-причитания Шпильмана. Айоль круто взял вверх против солнца, так что солдаты почти сразу потеряли их из виду. Марсианин сказал, что теперь, узнав, кто он такой, стражники стрелять не будут, но все равно летел так, чтоб поменьше поставляться: береженого Бог бережет. Правда, ни в каких богов тут, на Марсе, не верили. Верили в судьбу, в предков и каждый во что хотел.
– Рия, ты люблю жизнь? – крикнул Айоль, когда машина круто пошла вверх.
– Да! – крикнула Маша, изо всех сил цепляясь за рукоять для пассажира. – А ты, псих ненормальный?!
Айоль рассмеялся и бросил машину меж двух скал, развернув плоскости перпендикулярно земле.
– Очень да! – сообщил он, когда его тарахтелка набрала, по меньшей мере, километр.
– Оно и видно, – проворчала Маша, пытаясь не признаваться самой себе, что от этого полета у нее захватывает дух.
– Тао аямэ ла! – крикнул марсианин, и Маша поняла: "Здесь было море". Горы, проносящиеся мимо, и вправду были испещрены древним прибоем. В долинах меж ними лежал в мелких волнах застывшей ряби розоватый песок, видимо, коралловый. Сквозь него где-нигде пробивались растения, лиловые, ветвистые и безлиственные, похожие на диковинные многопалые ладони, широкие спереди, но плоские сверху и сбоку. Все они были развернуты плоскостью к солнцу, ни одно не росло к светилу ребром.
На другой стороне высохшего древнего моря горы стали круче, ущелья – глубже. Ветры в них дули, как в аэродинамической трубе, и Айоль явно знал направление этих ветров: его машинка скользила в потоках воздуха, ускоряясь за их счет, взлетала над перевалом и ныряла в другое ущелье, поднимаясь все выше и выше. Альтиметра не было, но Маше собственные легкие всегда были лучшим прибором.
– Айоль! – крикнула она. – Мне плохо!
– Мало терпи, теперь садимся, – пообещал марсианин, и Маша начала дышать быстро и часто, чтобы хоть так насытить кислородом кровь. Свалиться она, конечно, не свалилась бы, ремни безопасности хорошие, но окочуриться в этой небесной телепайке почему-то не хотелось.
"Теперь" Айоля растянулось на полчаса. Маша еле продержалась это время, и когда они опустились на скальную площадку, была настолько без сил, что еле выпуталась из страховочной сбруи.
Солнце высоко стояло в лиловом небе. Крохотное, белесое, оно кое-как прогревало поверхность Марса и воздух внизу, но на высоте было бессильно. Ледяной ветер продувал даже летный комбез, и Маша обрадовалась, когда Айоль затолкал свою стрекозку в какую-то пещеру.
Новицкая по целым дням пропадала в Соацере. Свела знакомство с врачевателями, с женами высокопоставленных инженеров. Марсиане удивлялись женщине-врачевателю, но говорили почтительно, на вопросы отвечали – Дочь Неба возбуждала любопытство куда больше, чем Сыны Неба. О магацитлах, воинах и инженерах, они знали всю жизнь, но у тех магацитлов не было женщин, им пришлось взять в жены девушек аолов. Женщина-магацитл была вне их опыта, существом высшего порядка.
Улетевший со своим сопровождающим в горы Сванидзе выходил на связь каждый вечер, рация шипела и плевалась от помех, но голос геолога звучал бодро.
Аверин то в одиночку, то в сопровождении Берсенева ездил по заводам и собраниям инженеров. В огромных цехах двигались сложные, непонятные механизмы, так же далеко ушедшие от рычагов и шестеренок, как человек от первого теплокровного, сумчатой всеядной крысы. Энергия к машинам поступала не по проводам – она была разлита в самом воздухе, весь Марс заключен был в скорлупу электромагнитного поля, которое поддерживали станции на полюсах.
Трудности с языком начались сразу же: Аэлита преподала гостям здешнюю разновидность высокой литературной речи. На этом языке говорили Тускуб, Хон, дворцовые слуги и инженеры. Речь остальных отличалась, как нанкинский диалект от мандаринского. Язык простонародья приходилось учить на ходу.
Вечером связывались с кораблем.
Там все было спокойно – Шпильман нашел древние развалины, в развалинах и копался, голос дрожал от восторга, когда он описывал находки. Семирад сопровождал его, возил на мобиле, помогал копать тяжелый, неподатливый грунт. Маша оставалась на корабле.
– …А что, товарищи, еда тут ничего, – сказал Сванидзе, уписывая какое-то нежное солоноватое желе, проложенное слоями взбитого в однородную массу чего-то мясного. – Вкусно.
– Ну уж не мороженая картошка, – усмехнулся Аверин.
– Скажете тоже, Николай Иванович! Лара, ты вот это пробовала?
Новицкая взяла у Сванидзе мисочку тоненького синего фарфора, в которой уложено были слоями в виде лепестков очередное изысканное кушанье.
– Слава богу, не ласточкины гнезда, – сказала она.
– Кстати, как твои визиты по их больницам? – спросил Аверин
– Коля, – сказала Лариса Андреевна, втыкая плоскую лопаточку в содержимое тарелки, – они лечат рак. Они лечат воспаления любой сложности. Им даже эпидемиолог не нужен с тех пор, как они покончили с трущобами. Мне показывали те трущобы, которые еще не снесли, – страшнее только китайские.
– А Лось описывает... – начал было Берсенев.
– Вот после него и снесли, – жестко усмехнулась Новицкая. – Некоторые вместе с обитателями. Там теперь гладкое керамическое поле идеально круглой формы.
– А чем они это сделали, не сказали? – поинтересовался Аверин.
– Лучевым оружием. Нет, Коля, не атомным взрывом, счетчик там молчал.
Аверин отхлебнул из затейливого бокала голубоватой жидкости, поморщился – кисло.
– Хозяева наши не прочь узнать секрет атомной энергии, – сказал он. – На Марсе мало радиоактивных материалов, это их тормозит. У меня такое ощущение, что они нас боятся.
– Неудивительно, – сказал Берсенев. – Мы же магацитлы, Сыны Неба. Для них это много значит.
– Подробнее, пожалуйста. – Аверин подпер подбородок рукой и уставился на Берсенева.
– Ну, для них магацитлы, земляне, что-то вроде божеств-прародителей. Простой народ даже слова такого не произносит, только иносказательно. К статуям этим трехглазым кладут приношения. Так-то религии у них нет.
– А как же учение пастуха? Ну, все эти "стань тенью для зла, бедный сын Тумы"? – с живым интересом спросил Аверин.
– Это не религия. Это что-то вроде... ну, скажем так, конфуцианства. Свод правил духовного совершенства. Религия, она... как бы так сказать... В общем, она для связи человека с высшими силами. С богом там, с духами всякими. Плюс мифология – почему солнце встает-садится, почему ветер дует. Плюс нравственность. А тут одна мораль – и больше ничего. "Скройся от зла" – а за это даже награды никакой нет. Ну, так, магацитлы не заметят и не ограбят мимоходом. А магацитлы для них – что-то вроде богов-прародителей, мифические фигуры. И тут мы...
– Понятно.
– Видел я те статуи, – поделился Сванидзе. – Они что, правда были с тремя глазами?
– Нет. Это мистический глаз, символ.
– Я вот, товарищи, охотно верю, что цивилизация у них древнее нашей, – сказал Сванидзе. – Рудники! Водили меня тут на экскурсию, это довольно далеко, в горах... ну, неважно. Так вот, там выбрано все. Полиметаллические руды были. Теперь только пустая порода. Я там разговорился с одним парнем, он горный инженер. Так он говорит, что таких пустых рудников много. А годных в дело мало. И вообще металла не хватает, используют вторично.
– Можете оценить, как долго ведутся выработки?
– Очень примерно, – подумав, ответил Сванидзе. – Но так, если чисто экстраполировать – десять тысяч лет как минимум. Дерг утверждает, что больше. Мы тут с ним длиной мерялись... извините. Лариса Андреевна...
– И у кого длинее? – без улыбки поинтересовался Аверин.
– У них. Двадцать тысяч лет они считают от прилета магацитлов, да до того столько же. Он мне показывал совсем старые развалины, которые тут были еще до магацитлов. Скажу я вам, цивилизация была на уровне.
Сванидзе сбегал в свою комнату и принес пластмассовый контейнер для образцов. В коробочке лежал металлический диск диаметром сантиметров пять, со сложным геометрическим узором. Тончайшие темно-красные, темно-синие, темно-зеленые дуги, казалось, вращаются вокруг сверкающего пятнышка в центре.
– Если долго смотреть, начинает мерещиться музыка, – пояснил он.
– Это вроде геометрических свитков, которые описывает Лось – помните, товарищи? – сказал Берсенев.
– Да музыка ладно! – махнул рукой Сванидзе. – Материал посмотрите! Как будто вчера отливали-шлифовали. А как эти линии сделаны, я до сих пор не понял.
– А ваш приятель – он гори или аол? – спросил Берсенев. – Голубой или красный?
– А это важно?
– Не знаю пока.
– Он красный.
– Это действительно имеет значение, Всеволод Сергеевич? – заинтересовался Аверин.
– Пока не знаю. Но я вот что заметил, Николай Иванович: гори, потомки землян, преобладают в правящей касте и среди инженеров. И многие из них владеют гипнозом. Помните, в первый день Тускуб на нас немножко попробовал? Некоторые и мелкие предметы на расстоянии сдвигают. В общем, у них в ходу мелкая мистика на каждый день, хотя, конечно, чтобы так давить на психику, как Тускуб, надо быть человеком незаурядным. И у меня сложилось впечатление, что они находятся во власти самой примитивной мистики. Религии нет, а судьба-предназначение есть. А вот аолы, местные, так сказать, аборигены, атеистичны. Но кое-какие запреты соблюдают. Скажем, мясную пищу не едят в определенные дни, воду пьют обязательно из закрытых чашек – видели такие, с носиком?
– Интересно. Буду обращать внимание…
Теологический диспут прервался появлением Хона. Обеспокоенный марсианин сообщил, что Тускуб лично желает беседовать с главой землян и его переводчиком. Аверин и Берсенев переглянулись: до назначенного Тускубом первоначального срока оставалось еще три дня.
Что-то случилось? Что?
– Мы придем через десять минут, – сказал Аверин, рассчитывая за это время связаться с кораблем, но Хон решительно покачал головой:
– Сейчас, сейчас, сию минуту, очень важно, очень, – повторял он, клянясь часто, как перепуганный китайский дворцовый евнух. Берсеневу претила эта суетливая повадка марсианских слуг. Их униженные просьбы хотелось выполнить как можно быстрее, чтобы прекратить это пресмыкание.
– Хорошо-хорошо, – Аверин испытывал сходные чувства. – Мы идем.
Тускуб стоял, опираясь на трость, облеченный складками тяжелой черной ткани, похожий на каменное изваяние. Он не поприветствовал вошедших ни словом, ни жестом, лишь повел рукой в сторону сидений, вроде небольших козеток, и сам примостился на такой же напротив, опираясь локтем.
– Я велел выставить охрану вокруг вашего корабля, – сказал он без предисловий.
Берсенев покосился на Аверина, тот кивнул. Он понимал все.
– Да, повелитель Тускуб. Мы дали согласие, при условии, что ваши люди будут подходить ближе чем на сто шагов к кораблю только с нашего разрешения.
– Мне необходимо разрешение для четверых солдат и одного офицера. Они должны войти в корабль и схватить опасного бунтовщика. Велите вашей шохейя впустить их.
Словом "шохейя", "мужедева", марсиане прозвали Машу. Ее военный статус был очевиден марсианам и весьма их удивлял. Берсенев так и не мог понять, произносят они это слово с почтением или с суеверным ужасом.
– Как мы можем отдать приказ, ничего не зная об обстоятельствах дела? – по-русски спросил Аверин. Берсенев перевел.
– Вы знаете главное: этот человек проник за линию оцепления. Он может натворить бед на вашем корабле.
– Думаю, магацитлы в силах постоять за себя, – Аверин позволил себе лукаво улыбнуться. – По крайней мере то время, что понадобится нам для связи. Вы явно опасаетесь этого контакта, почтенный Тускуб. И не за нас вы боитесь.
Старик попробовал прожечь своими желтыми глазами дырку в переносице Берсенева, но тот опять не поддался.
– Хорошо же, – проворчал Тускуб, снова принимая вид отстраненный и надменный. – Буду откровенен с вами. Магацитлы, прибывшие тридцать лет назад, не только попали к нам во времена смут – но и привезли смуту с собой.
Аверин заговорил медленно, делая после каждой фразы паузу для перевода.
– У нас тогда тоже была смута. Те, кто прилетал к вам, сражались на одной стороне с нашими отцами и старшими братьями.
– До ваших смут мне нет дела, – нахмурился Тускуб. – Но они присоединились к бунтовщикам и многих убили.
– И вы приказали убить их.
– Конечно. Я не представлю себе правителя, который на моем месте поступил бы иначе.
– Вы себе многого не представляете, – ответил Аверин. – Если бы мы не прилетели в силе, что бы вы сделали с нами?
Тускуб усмехнулся.
– Я и сейчас могу вас уничтожить.
– Можете, – согласился начальник экспедиции. – Но подумайте вот о чем: те двое землян были отчаянные авантюристы, они действовали сами по себе – и то навели у вас шороху. Мы же представляем Союз Советских Социалистических Республик...
Берсенев поймал себя на том, что сам уже думает по-марсиански и перелагает слова начальника в понятные Тускубу смыслы почти бессознательно:
– Те магацитлы были отчаянными одиночками, и все же подняли великую смуту и многих убили. А за нами стоит союз могучих держав. Если вы уничтожите нас, вас ждет возмездие магацитлов, которые прилетят по нашим следам. Не говоря уж о том, что наш корабль – сам по себе оружие, и управляют им два могучих воина, отточивших свое мастерство в великих битвах недавних лет.
Да, думал он, глядя в лицо марсианского владыки. Наконец-то взят верный тон. Угрозы, страх – вот что понятно таким, как этот старый паук.
– Ваши враги в этих войнах были столь же могучи? – приподнял брови Тускуб.
– Сильнее вас, – ответил Аверин.
– И что вы сделали с ними?
– Мы победили их и переменили их жизнь так, что в их стране больше нет хозяев, а все трудятся за справедливую плату.
Это было, конечно, преувеличение – часть Германии досталась капиталистам, но Аверин не вдавался в частности – все равно проверить Тускуб не мог.
– И весь Талцетл теперь лежит у ваших ног?
– Нет, – качнул головой Аверин. – Мы не из тех, кто попирает побежденных ногами. Мы хотим, чтобы вчерашние враги стали равными нам, стали союзниками.
– Стало быть, на Талцетл у вас есть враги, – Тускуб усмехнулся. – У тех, кто рассуждает, как вы, не может не быть врагов. Они тоже способны построить межзвездный корабль?
Челюсти Аверина напряглись на миг. Американская марсианская программа ненамного отставала от советской. К сожалению, Лося угораздило приземлиться в Мичигане, и американцы, прежде чем передать аппарат Советской России, облазали его весь и сфотографировали-зарисовали в деталях, и в двигатель лазали, и образец ультралиддита брали. Атомная бомба во время войны отвлекла их от марсианского проекта, но сейчас, завладев разработками фон Брауна (да и самим ученым), они рванули вперед с удвоенной силой.
– Они способны, – сказал Аверин. – Но им нужны рабы, а не союзники. На страну, не желавшую им покориться, они сбросили бомбу такой силы, что десятки тысяч людей погибли в одно мгновение, а выжившие позавидовали мертвым. С вами они поступят не лучше.
– На вашем месте и я бы говорил то же, – Тускуб чуть раздвинул узкие губы. – А на своем я думаю, отчего бы мне верить вам и не искать с ними союза.
– Оттого, что мы уже здесь, – сказал Аверин.
– Не очень весомая причина. Я видел ваши движущиеся световые проекции. Это примитивная техника, от которой мы отказались тысячи лет назад. Ваши рабы здоровые и крепкие, они хорошо питаются – но это, пожалуй, и все, чем вы смогли меня удивить. Вы не те магацитлы, что потрясли Туму в годы великого смешения народов. Вы молодая, глупая и на удивление наглая раса.
Аверин засмеялся.
– Могущество расы не зависит от возраста. Те атланты, двадцать тысяч лет назад, имели еще более примитивную технику. Их было мало. Нас – много. И мы не остановимся в границах Марса – мы пойдем мимо и дальше.
-– Идите куда хотите. Время перемалывает всех. Вы состаритесь так же, как и мы. Я хотел предостеречь вас от беды – но вы сами не захотели слушать. Этот безумный летун, которого вы отказываетесь выдать моим стражам -– скорее всего, один из безумных анархистов, что зовут себя Шоха-га-Тави, Людьми Надежды. Возможно даже, это мой сумасшедший внук. Не жалуйтесь потом – вы сами пустили к себе чуму.
И Тускуб повернулся к гостям спиной, давая понять, что аудиенция окончена.
Глава третья. Айоль
А вышло так, что Маша от скуки взяла обыкновение прогуливаться по окрестным холмам.
У солдат оцепления, что выставил Тускуб, был приказ: не приближаться к кораблю ближе, чем на сто шагов. Но приказа удерживать землян в круге оцепления у них не было. Шпильман ковырялся в холмах, раскапывая какое-то строение, а Маша должна была "держать форт" – то есть, не пускать марсиан внутрь корабля.
Это было неописуемо скучно. Маша предпочла бы помогать Шпильману – на слабосильность жаловаться не приходилось, а в условиях сниженной гравитации подавно – но Аверин строго запретил пилотам оставлять корабль без присмотра, и Маша подчинилась. Еще с войны знала, что такое дисциплина. Оставалось прогуляться по холмам в часы отдыха, не выпуская корабль из виду, да слушать восторженные рассказы Шпильмана ("Здесь везде культурный слой, Маша, понимаете? Везде!")
Марсианский язык давался плохо, даже с помощью гипнокристаллов. Иногда Маша, проходя мимо постов марсиан, слышала перешептывание: "Шохейя, шохейя" – и ловила взгляды, не то восторженные, не то перепуганные. Слово она понимала – "муж-девка", что-то вроде "бой-бабы" на их языке, наверное. Марсианские солдатики, даже самые крепкие, были ей вровень, а ведь Маша в полку была из самых "левофланговых" и весила сорок два кило. Даже китайцев она встречала покрепче. Вот ведь мизерная нация, а туда же: свищут вслед, как настоящие.
Видеть в марсианах мужчин не получалось. Ради любопытства сунулась она к их пилотам, и те охотно пошли на контакт, но словарного запаса для разговора о механике не хватало, а больше Маше ничего не было интересно.
На седьмой день унылого заточения, прогуливаясь в холмах, она заметила, как засуетились игрушечные солдатики. Глядя в небо, куда тыкали они узловатыми пальчиками, Маша поначалу ничего не заметила – стервятники-ихи постоянно кружили над лагерем в ожидании отбросов. Из корабля землян пожива была неважная: консервные банки да пакеты, а вот марсиане выбрасывали в свою мусорную яму что-то привлекательное: ихи то и дело пикировали на их стоянку.
Ихи наматывали все те же самые круги над лагерем, но один из них странно выглядел, и когда он, пикируя, кинулся вниз, Маша поняла, что это марсианин на маленьком индивидуальном самолетике.
С ближайших холмов забили зенитки, трескучие молнии пронзили фиолетовый небосвод, но не задели дерзкого пилота: выписывая в воздухе немыслимые петли, он ускользал, уклонялся, маневрировал.
Но чем ниже он опускался, тем ближе били орудия. Маша выругала себя за бездействие. "Что стоишь, коза, убьют же!" – и она помчалась на холм, где стояли орудия.
– Не стрелять! – заорала она на марсиан. – Прекратить огонь!
Она не знала марсианских слов для этой команды и кричала по-русски. Марсиане свистели и шикали на нее, грозили оружием – но она знала, что стрелять они не решатся, и расталкивала их, пробиваясь к зениткам, а потом выбрасывала с кресел хлипких наводчиков и пыталась перевернуть орудия, до странности легкие в этом хрупком мире. Ее били прикладами по плечам, по голове, тащили за руки-ноги, и в конце концов отволокли от пушек – но тут Семирад выскочил из корабля и дал несколько выстрелов в воздух. Марсиане разбежались; Маша поднялась и на нетвердых ногах, утирая кровь со лба, сошла с холма к кораблю.
Как упал пилот – она за свалкой не видела. Его летучая лодка, дрожа изломанными крыльями, как живая, ползла по песку, пока не ткнулась в покрытый окалиной корпус корабля. Никто не покинул сиденья. У Маши забилось сердце от знакомой боли, хотя этот летун был ей совсем никем, вот разве что – братом по воздушному морю, по отчаянному виражу и свисту ветра в волосах...
Она столько раз это видела – неуклюже севшая машина, из которой никто не выходит... Только не сейчас, не сейчас!
Марсиане предостерегающе кричали, но никто не решился перейти черту. Семирад первым добрался до летуна, разрезал стропы, поднял на руки легкое тело, как Маше показалось поначалу – ребенка или подростка. Впрочем, он был (она была?) покрупнее прочих местных; пепельная голова болталась бессильно, остроконечный шлем слетел и валялся на песке.
Плохо соображая, Маша втащила летательный аппарат вверх по аппарели и закрыла вход.
Семирад ее, конечно, выругал крепко – но прежде они осмотрели, раздели и перевязали отчаянного пилота. Упав, он грудью налетел на рулевую колонку и повредил ребра, а когда машину тащило, ободрал плечо об острые камни. Других повреждений вроде не было, но в себя он так и нее приходил. Без консультации, а лучше личного присутствия Новицкой ни Маша, ни командир, ни запыхавшийся Шпильман ничего решить не могли. Сама Татаринова отделалась кровоточащей ссадиной на лбу да несколькими синяками.
Бормоча про незваных гостей и татар, Семирад оставил пилота на Машу со Шпильманом, а сам полез наверх, связаться с Авериным. Он хотел упредить марсиан, которые наверняка уже вели переговоры со своим начальством, но не вышло: Тускуб перехватил Аверина и затеял долгий приватный разговор, который неизвестно еще чем кончится. Новицкая, выслушав описание повреждений пилота, сказала, что это, скорее всего, черепно-мозговая травма, о тяжести которой по радио сказать ничего нельзя. Или электротравма, если в него попали молнией. Кровь из носа-ушей не течет? Нет. Глаза не покраснели? Нет. Будем надеяться, сотрясение. Постельный режим и холод.
Из холода Маша могла обеспечить только смоченную водой тряпку на лоб. Никакой он, конечно, был не мальчик. Возраст марсианина так на глаз и не определишь, но двадцать, или десять по здешнему счету, за плечами он точно оставил. И веселенькие это были годы: под ключицей слева у парня темнел пулевой след, а правый бок украшало пятно то ли химического, то ли термического ожога, да такое, что Машиной ладонью не накроешь.
Минут через десять пилот пришел в себя и назвался Айолем. То есть, положил руку себе на грудь и сказал: "Айоль". Может, это на его диалекте "здравствуйте"? Или "У меня здесь болит"?
Лицо его казалось отчего-то знакомым. Ладное мускулистое тело было цвета тени на снегу в погожий день.
– Эх ты, кто же так летает, – сказала Маша по-русски. Марсианин чуть склонил голову на бок, словно это помогло бы ему понять вопрос. Потом протянул руку и коснулся Машиной щеки.
– Дациха шотл миха тао ра. Ия, ия тамаци. Шохейя.
"Когда летел, видел тебя", – поняла она. "Хорошо, хорошо дерешься. Муж-девка".
– Вот что, товарищ, – угрюмо сказал возникший в дверях Семирад. – Положение, в которое вы нас поставили, прямо скажем, неловкое. Командование ваше недовольно, собрались на холмах, кричат. Нашего начальника зачем-то вызвал Тускуб. Так что рассказывайте по-хорошему, кто вы, откуда и с какой целью нам на голову свалились, и чего от нас хотите.
Шпильман, дальше всех присутствующих продвинувшийся в марсианском, в меру сил перевел. Получилось у него примерно:
– Слушай, друг. Нам трудно от тебя. Солдаты кричат на холмах. Тускуб говорит с нашим вождем. Расскажи, кто ты и чего хочешь.
При первом упоминании Тускуба молодой человек нахмурился, при втором – вздернул верхнюю губу в гримасе презрения.
– Тускуб негодяй и убийца, – Маша не была уверена, что парень употребил именно эти слова, но Тускуба он выругал, тут сомневаться не приходилось. – Он хотел убить моего отца. Хотел убить другого Сына Неба. Мать умерла из-за него. Многие умерли. Лабиринты под Соацерой забиты костями погибших. Вы Сыны Неба, как мой отец. Дочери Неба, – он улыбнулся тепло, глядя на Машу, а потом снова посуровел. – Вы одной крови со мной. Будем союзниками против Тускуба.
Конечно же, – Маша закусила губу. Вот где она раньше видела это лицо, широковатое для чистокровного марсианина. Фотография, изъятая из следственного дела, печальный скуластый человек с глазами мертвеца. Мстислав Сергеевич Лось.
Отец марсианина Айоля.
– Твой отец – Сын Неба? – уточнил Семирад.
– Тот, что звал себя Мцис-лау и Лоц, – кивнул парень. – В Радужном Доле живет еще одно дитя Сынов Неба. Ихва, дочь Гуцеу. Мы одной крови. Помогите нам.
И он, порывисто вскочив, стиснул руки Семирада, безошибочно определив тут вождя.
– Помоги нам!
Из материалов экспедиции. Начитано Айолем на магнитофон, расшифровано Всеволодом Берсеневым
Примечание Берсенева: "Рассказ идет гладко, речь произвоит впечатление многократно отрепетированной".
...Мой отец, Мцислау Лотц, был Сыном Неба, его корабль приземлился в окрестностях Азоры. С ним был спутник, Гуцеу, великий воин. Он возглавил восстание и убил стольких, что стали говорить: это второе явление магацитлов, о котором говорили пророки. Отец мой больше тяготел к изучению преданий и, по словам, Гуцеу, построил небесный корабль. Он был скорее ученый, нежели воин, но те, кто видел его в бою, говорили, что он также был смертоносен и силен.
Моя мать была дочерью Нит и Тускуба из рода Хатава, наследственных инженеров и потомков Детей Неба. Нит умерла при ее рождении. Тускуб возглавил в то время Совет Инженеров и многих прельстил речами о беззаботной и сладкой смерти, полной достоинства. Наша раса вымирает, детей рождается все меньше, рабочих рук не хватает, чтобы поддерживать цивилизацию Тумы. Приходится бросать поля, каналы и города. Прежние владыки искали способа отсрочить конец, но Тускуб сказал, что лучше не расточать усилий в бесплодных попытках поддерживать жизнь по всей Туме, а сосредоточиться на области Азоры и окрестностях древней столицы. Его слова многим понравились. Из тех, кто противился ему был Гор, низкорожденный, чьи ум и ученость пробили ему дорогу в Совет. Он постоянно говорил об интересах производителей, о необходимости обновления машин и перестройки заводов, чтобы менее изнурительным был человеческий труд. Он объединил Гильдии металлургов, ткачей и строителей, а за Тускубом стояли гильдии землевладельцев и торговцев. Они говорили: не нужно новых машин, из-за них цены на товар упадут, а рабочие станут праздными. Нанятые ими бандиты ходили по рабочим кварталам и избивали людей. Рабочие вооружались, вот-вот готова была вспыхнуть война, когда приземлился корабль моего отца. Он спутал планы Тускуба. В его лагере появились усомнившиеся, они говорили: зачем нам умирать теперь, когда магацитлы могут, как встарь, заселить Туму и сделать ее цветущей? Тускуб попробовал скрыть отца и Гуцеу в своем поместье, побольше узнать о магацитлах, и затем либо втайне убить их, либо, обманув, отослать обратно. Он велел моей матери расспросить их подробней и быть при них его соглядатаем. Но мать полюбила отца, и не стала действовать ему во вред.
Однако она успела рассказать Тускубу самое опасное для магацитлов: их корабль был первым и единственным на Талцетл, сама же Талцетл погружена в смуты и лишена единого владычества. Тускуб решил, что лучше всего будет убить пришельцев, и прислал матери яд. Она же рассудила иначе, и увезла отца к Священному Порогу, где они сочетались браком. Одни говорят: Аэлита, дочь Тускуба, нарушила посвящение Магр и за это подлежит казни в лабиринте. Другие говорят, что ей суждено было полюбить магацитла и спасти Туму, родив от него потомство, и потому она достойна всякой похвалы. Я не скажу, кто из них прав, но мои родители зачали меня там, где первые дочери аолов сочетались с магацитлами браком, а солдаты Тускуба осквернили Священный Порог, пролив там кровь моего отца.
Пока отец и мать совершали обряды у Порога, Гуцеу и Гор подняли рабочих против Тускуба. Тускуб обхитрил повстанцев, увел войска через лабиринт и атаковал предместья, уничтожив без счета жен и детей. Рабочие кинулись спасать близких, армия Гора и магацитла рассеялась, и солдаты легко перебили всех. Гу-сеу спас мой отец, вдвоем они скрылись через лабиринт, Гора захватили в плен и страшно пытали, но он открыл в себе такую неистовую любовь к жизни, что отказался умирать.
Среди сторонников Тускуба было много ревнителей старины, суеверных и невежественных. Они бы всех рабочих скормили паукам, но когда на сторону рабочих стал магацитл, они усомнились в Тускубе. Тускуб велел бросить паукам мою мать и Гора, но пауки не любят свежее мясо. Они предпочитают тухлятину, а в те дни подземелья были полны разлагающимися трупами, пауки обленились и не стали убивать своих жертв. Трое суток они лежали среди пауков, и те переползали через них, не причиняя никакого вреда. Стражники уверились, что происходит чудо, и отказались добивать мою мать и Гора. Пошли слухи. Тускуб понял, что так лишится всех сторонников, и переменил мелодию своей уллы. Он велел достать казнимых из паучьей шахты, объявил это волей Небес, провозгласил помилование им, амнистию выжившим рабочим и большие гуляния.
Мать приняла яд, чтобы избежать мучительной смерти от пауков. Но в ней уже был я, и я не хотел умирать. Десять дней она пролежала в беспамятстве, и ее верная Иха ходила за ней.
Когда всем стало заметно, что она в тягости, Тускуб начал представлять дело так, словно он чуть ли не сам обручил свою дочь магацитлу, и никому не давал забыть, что Дитя Спасения происходит из его рода. Многие тогда потянулись к нему в надежде породниться с магацитлами. Он торговал моими чреслами, еще не зная, родится у матери мальчик или девочка. Мать же искала способов связаться с отцом. Однажды ей удалось бежать, достичь одной из полярных станций и передать на Талцетл призыв – "Где ты, Сын Неба?" Ее вернули, но работники станций четыре месяца спустя получили ответный сигнал: отец обещал вернуться. Мать еще успела получить эту весть – и когда она умирала, на устах ее была улыбка.
Ее служанка Иха тоже понесла от магацитла, и родила довольно легко. Она стала мне молочной матерью, а ее дочь Ихва – молочной сестрой. Матери я почти не помню, ее держали в заточении и редко пускали меня к ней. Она была худа и очень больна, в ней было так мало жизни, что, казалось, только ожидание ответа от отца держит ее под солнцем. Она пыталась учить меня языку магацитлов и подарила памятный кристалл.
Помимо Ихи и механика Хикатла никто не занимался мной. Я рос в поместье Тускуба среди книг и теней. Несколько раз в год меня наряжали и выводили к гостям, показывали разряженных девочек и говорили, что это мои будущие невесты. Иногда меня везли в города и показывали народу. Тускуб ненавидел меня и старался пореже иметь со мной дело. Я не понимал, что сделал плохого, что дедушка так меня не любит. Однажды он сказал, что я убил свою мать. Я долго плакал в тот день, Иха ласкала меня и говорила, что я ни в чем не виноват. Но если не виноват я – то отчего умерла моя мать?
Я любил книги и с головой погружался в старинные предания. Цари и поэты минувших тысячелетий значили для меня больше, чем обитатели дома, где я жил. Кроме Ихи, Ихвы и Хикатла, мне никто не был нужен. Учителя приходили и уходили, яне запоминал их имен и зевал на уроках инженерного дела. Тускуб смотрел на это сквозь пальцы, он не готовил меня к правлению, хоть и говорил всем, что я его наследник. Ему требовалась кукла в театре теней, а не умелый соправитель.
Но Тускуб не единственный хотел управлять этой куклой. Чем старше я становился, тем чаще подкупленные слуги передавали мне письма якобы от будущих невест. Их родители хотели втайне сместить Тускуба и самостоятельно править от моего имени. Иха и Хикатл учили меня быть осторожным.
Пока я рос во дворце, Гора сослали на дальний юг, в такую глушь, что даже пастухи редко забредали туда со своими хаши. Там ничего не росло, кроме лишайника, и воду можно было найти только в скальных выемках после дождя – но Гор ел этот лишайник и отказывался умирать. Пастухи, что подкармливали его иногда, удивлялись его присутствию духа. Он постоянно был счастлив и всегда готов помочь другому быть счастливым. Он учил, что жизнь прекрасна, и если научиться ощущать ее каждой клеткой, то это лучше самых изысканных яств, дыма хавры и любви. Это тоже любовь, но она больше. Пастухи слушали его и становились счастливее. Однажды пастух позвал Гора к своей умирающей матери. Гор научил ее любить жизнь, и она умерла счастливой. Чиновник, приставленный наблюдать за Гором, научился любить жизнь и вместо того, чтобы писать доносы, записывал его слова. Помещик из аолов научился любить жизнь, раздал свои земли и ушел к Гору в пустыню. Потом к Гору присоединилось еще несколько человек. Кормиться лишайником стало невозможно, и они распахали немного земли возле заброшенного города, выгнали пауков и начали пасти хаши, которых подарил им один добрый человек. Из шерсти хаши они плели чулки и выменивали на пищу и нужные вещи. Ближайшие селения обратились к учению Гора, научились любить жизнь и в них не стало воровства и пьянства. Чиновник принес его слова в город, и к нему потянулись люди оттуда. Власти узнали и переменили Гору место ссылки – но ученики следовали всюду за его экипажем, и в городах, через которые он проезжал, становилось тесно. Тускуб отправил солдат, чтобы те привезли его голову – но солдаты послушали Гора, научились любить жизнь и принесли назад слово Гора.
Тускуб хотел перехитрить его и назначил главой округа. Гор со своими учениками в два месяца восстановил в округе дороги и каналы, а люди, научившись любить жизнь, выгнали оттуда всех лихоимцев и воров. Тускуб назначил Гора начальником области, надеясь, что там-то его либо сожрут продажные чиновники, либо возненавидит народ – но Гор отговорился слабым здоровьем и вышел в отставку, закончив срок своей службы. Как чиновник с двадцатилетней выслугой, он имел право на земельный надел и выбрал заброшенную землю в предгорьях Лизиазиры, в одном дне пути от священного порога. Там он поселился со своими учениками.
Гор учил людей не ждать возвращения магацитлов, а наслаждаться жизнью уже сейчас, при самой малой возможности. Он говорил: надежду нужно питать, но нельзя ею питаться. Кто научится жить без нее, тому она будет светить особенно ярко. Возможно, магацитлы прилетят, возможно – нет. Возможно, они окажутся злобными угнетателями, горшими, чем Тускуб, возможно – протянут руку помощи. Возможно, дети магацитлов сумеют возродить расу, возможно – зачахнут во дворце Тускуба либо вырастут тиранами. Лишь на текущее мгновение можно полагаться, лишь в нем вся жизнь.
Одни люди, слушая его, научились быть счастливыми, другие видели в нем опасного смутьяна. Несколько раз его пытались убить. Возможно, за двумя-тремя попытками стоял Тускуб, но открытого приказа покончить с Гором он не давал, опасаясь нового восстания. Гор тоже был уже стар, его здоровье подорвали пытки и жизнь в пустыне, Тускуб рассчитывал, что он умрет сам собой – но Гор любил жизнь, и она не хотела его покидать.
Тем временем мы с Ихвой подросли. Наши тела созрели быстрей, чем думали воспитатели и надсмотрщики: уже в шесть лет мы забавлялись друг другом, а в семь от этих забав Ихва понесла. (прим. Берсенева – 14 земных лет)
Иха сказала, что нам пора бежать: узнав, что я могу зачать, Тускуб запрет меня и будет выводить только на случку. И мы бежали, и поселились в отдаленном поселке, где тоже проповедовали учение Гора. Там родилась наша дочь Каира. Там мы научились любить жизнь и поняли, что не предназначены друг другу. Наша первая любовь случилась от того, что мы росли вместе, не зная других детей. Мы с радостью отпустили друг друга, Ихва сошлась с одним из юношей, а я понял, что могу насолить Тускубу, раздаривая то, что он полагал своим ценнейшим товаром. Я тогда был очень юн и глуп.
Шпионы Тускуба вскоре нашли нас. Солдаты окружили селение и пригрозили вырезать всех, если я не сдамся. Что ж, я вышел к ним и сдался. Солдаты все равно уничтожили селение, лишь немногие успели сбежать, Иха и Хикатла с Ихвой, ее новым мужем и нашей дочерью – в том числе. Увы, остальных женщин, что понесли от меня, солдаты убили. Они убили всех, кого нашли, на моих глазах.
Тускуб думал, что так научит меня покорности, но научил только ненависти. До того я не знал, как ненавидеть по-настоящему, не понимал слов Гора о том, что в ненависти и боли острее любишь жизнь и черпаешь силу.
Тускуб продал меня в наложники в род Таор. Невеста была почти вдвое старше и звали ее Аэдана. От первого мужа у нее уже было дитя, но она была робкая и не умела любить жизнь. Я научил ее, и какое-то время спустя мы сбежали.
Конечно, нас и на этот раз нашли, и теперь Тускуб меня довольно-таки сильно побил. Я даже не смог сразу отправиться к новой супруге.
Она была из рода Татл, и там меня держали в настоящей тюрьме. Их летнее поместье располагалось над обрывом, стражи были глухонемые, а супругу приводили только на час и, стоило ей понести, как перестали приводить совсем. Не знаю, как на нее подействовали слова, что я шептал ей в эти часы. До конца контракта мне предстояло сидеть в одиночке. На этот раз я сбежал, силой выломав решетку, и начал спускаться по скале на руках. На полпути силы изменили мне, я сорвался с довольно большой высоты, разбился и чуть не умер. Татл испугались гнева Тускуба и вернули меня. Из дома, знакомого с детства, бежать было уже легче. На этот раз я удрал к Священному Порогу, а когда за мной прислали стражу, пригрозил, что убью себя либо отрежу себе то, чем Тускуб торгует, если он не оставит меня и моих ближних в покое. В конце концов мы договорились так: весной и летом я живу как я хочу, а осень и зиму провожу у новой супруги.
Но Тускуб не был бы Тускубом, если бы не понимал, что его сокровище обесценивается по мере того, как у меня рождаются дети. Все эти брачные игры – лишь временная мера. В кратере Гахатла он строит оружие ужасающей силы. Когда он достроит и испытает его, он перестанет бояться магацитлов, а как только перестанет бояться магацитлов – сможет одним ударом покончить и со знатью, и со свободными селениями.
Год с небольшим назад все мы видели, как в небо на севере поднялся поток лиловых молний и небо запылало. А потом вспыхнула звезда, яркая даже против утреннего солнца. Она горела несколько мгновений, потом погасла. В то время я жил в столице, в семье очередной жены. Ее отец занимает пост в совете инженеров. Он пришел испуганный и стал говорить, что в Ро Гахатла возродился ужас древних, что Тускуб навлечет на нас несчастья, потому что хочет направить свои молнии на магацитлов. Тогда молнии поразили астероид, который проходил за орбитами Олло и Литхи. Но отец моей айны сказал, что цель Тускуба – Талцетл. Он говорил, что красная звезда выжигает разум Тускуба, и это так, я подтверждаю.
Тогда я стал искать средство остановить его, уничтожить оружие. И ничего не нашел. Оно слишком огромно, чтобы взорвать его бризантным веществом или разрушить молниями.
Мы будем драться, что бы вы ни решили. Но без вас мы погибнем, а потом погибнет Талцетл. Помогите нам!
Берсенев умолк и сложил стопочкой исчерканные листы с переводом.
– Это оружие Тускуба... Да, теперь многое понятно. Пока он боится, что могут прилететь еще корабли с Земли, но когда убедится, что никто не прилетит, спокойно уберет нас. И друзей Айоля уберет. Это прямая угроза Земле, – сказал Аверин.
– А что, они правда могут до Земли достать? – спросил Сванидзе.
– Я тут свел знакомство с молодыми инженерами, которые занимаются электромагнитными станциями на полюсах, – сказал Берсенев. – Они мне говорили, что их технологии позволяют передать энергетический заряд на межпланетное расстояние. Мы, конечно, рассуждали о том, можно ли их способом снабжать энергией межпланетный снаряд...
Аверин что-то быстро считал, черкая на листочке здешней полупрозрачной бумаги химическим карандашом. Не поднимая головы от расчетов, сказал:
– Доступные им мощности настолько велики, что вполне позволяют... Если уж они создали искусственное магнитное поле над всем Марсом.
– Так что – улететь нам досрочно, предупредить? А толку? Укрытий сделать не успеем, все равно всем крышка, – сказал Сванидзе.
Аверин обхватил голову руками, задумался.
– Вот что мы сделаем, – проговорил он. – С Тускубом бессмысленно договариваться, он адепт этой их идеологии красивой смерти. С революционерами тоже – их мало, да и идеология у них мутная, какое-то эпикурейство. Наверняка тут есть кланы, которые хотели бы заменить Тускуба. Вот с ними бы...
– Бессмысленно, Николай Иванович. Они все боятся Тускуба. Он в тот раз столько народу поубивал, что никто не пойдет против.
– Значит, надо искать способ уничтожить этот излучатель. Он сказал точно, где находится этот Ро...
– Ро Гахатла, – подсказал Берсенев. – Да. И он хочет, чтобы один из нас полетел с ним и увидел все собственными глазами. Словом, Айоль практически требует, чтобы Маша летела с ним.
– Именно она?
– А никого другого его лодка и не поднимет.
– Она согласна лететь? – спросила Новицкая.
– Она офицер. Она готова лететь. Есть лишь одно "но": Семирад против. Он держит ее под арестом в каюте, говорит, что она затеяла драку с солдатами. Он вообще был против участия женщин в экспедиции, вы же знаете...
– Знаю, – кивнул Аверин. – Но он тоже офицер. И он подчинится моему приказу. Татаринова летит с марсианином. Вопросы есть?
– Только один, – Новицкая поняла руку, как школьница. – Что мы скажем этому мальчику, когда он спросит о своем отце?
Настало тяжелое молчание.
Потом Сванидзе сдержанно хрюкнул в кулак.
– Мы-то пели "в царство свободы дорогу грудью проложим себе", – объяснил он. – А на Марсе вон чем прокладывают...
– Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, – Новицкая покачала головой. – У них и в самом деле большие проблемы с воспроизводством. Несмотря на все успехи в медицине – очень много случаев невынашивания, мертворождений и довольно высокая материнская смертность. Даже среди высших классов. Анализов я не делала, но уровень мужского бесплодия тоже должен быть высоким.
– Это почему? – заинтересовался Аверин.
– Потому что жизнеспособное семя – показатель общего тонуса организма. А здесь именно с этим плохо. У бедных – от наследственного авитаминоза, переработки, туберкулеза. У богачей – от нервов, от всяких излишеств, ну и близкородственные браки положения не спасают. Институт временного брака, принятый среди местной знати, он не от добра-хороша появился, а как еще один способ замедлить вырождение. Звучит и в самом деле почти смешно, но если бы товарищ Гусев тут по бабам бегал, он бы здешнему обществу принес больше пользы, чем своими несвоевременными авантюрами.
– Хм, надо обдумать этот вариант, – сказал Сванидзе. Новицкая строго на него посмотрела. Сванидзе редко улыбался, но с чувством юмора у него все было в порядке.
– Значит, так, товарищи, – сказал Аверин, поднимаясь. – Ближайшая наша задача – найти способ уничтожить излучатель. Ждем отчетов Татариновой, потом решим, что делать. Всем удвоить бдительность, быть готовым в любой момент бежать. Лариса, вы сможете управлять ицалем?
– Да, вполне. Над равниной смогу.
– Хорошо. А вы, Георгий Андреевич?
– Да дело нехитрое.
Берсенев покачал головой:
-Я – вряд ли. Но удрать от сопровождающего смогу, это не проблема.
Аверин хмыкнул. Человек, который выжил в Нанкине в тридцать седьмом и вывез оттуда полтора десятка сотрудников торгпредства и местных сочувствующих, в его инструкциях явно не нуждался.
Глава Четвертая. Кратер Гахатла
Летающий аппаратик Айоля оказался прочнее, чем думалось поначалу: от удара о корпус корабля его трубчатые рамы из какого-то легкого металла (вроде алюмния, но цвет бронзовый) не поломались, а лишь выгнулись. Несколько часов работы, и легкую ткань можно было вновь натягивать на крылья.
Сама по себе машинка выглядела очень несолидно, этакий дельтаплан с мотором. Маша смотрела на ее трепетные крылья, на моторчик между сиденьями первого и второго пилотов, на сами сиденья – жердочки воробьиные какие-то, уже велосипедных – а потом смотрела на Айоля, натягивающего звонкий прочный шелк, насвистывающего нездешние мелодии... то есть, почему нездешние, как ра очень даже здешние, просто не наши... В общем, не по себе ей становилось от этого всего. Родная "этажерочка" По-2 по сравнению с этой стрекозюлиной вспоминалась как образец надежности. Там хоть сковороду под сиденье положить можно. С трудом верилось, что марсианская машинка поднимет двоих, даже таких, как Маша и Айоль. Как-никак, почти центнер выходит вместе с запасами еды и питья. Но Айоль был уверен в себе и в своем воздушном змее с моторчиком, и эта уверенность передавалась Маше.
Вылетели ранним утром, под недовольное ворчание Семирада и добропожелания-причитания Шпильмана. Айоль круто взял вверх против солнца, так что солдаты почти сразу потеряли их из виду. Марсианин сказал, что теперь, узнав, кто он такой, стражники стрелять не будут, но все равно летел так, чтоб поменьше поставляться: береженого Бог бережет. Правда, ни в каких богов тут, на Марсе, не верили. Верили в судьбу, в предков и каждый во что хотел.
– Рия, ты люблю жизнь? – крикнул Айоль, когда машина круто пошла вверх.
– Да! – крикнула Маша, изо всех сил цепляясь за рукоять для пассажира. – А ты, псих ненормальный?!
Айоль рассмеялся и бросил машину меж двух скал, развернув плоскости перпендикулярно земле.
– Очень да! – сообщил он, когда его тарахтелка набрала, по меньшей мере, километр.
– Оно и видно, – проворчала Маша, пытаясь не признаваться самой себе, что от этого полета у нее захватывает дух.
– Тао аямэ ла! – крикнул марсианин, и Маша поняла: "Здесь было море". Горы, проносящиеся мимо, и вправду были испещрены древним прибоем. В долинах меж ними лежал в мелких волнах застывшей ряби розоватый песок, видимо, коралловый. Сквозь него где-нигде пробивались растения, лиловые, ветвистые и безлиственные, похожие на диковинные многопалые ладони, широкие спереди, но плоские сверху и сбоку. Все они были развернуты плоскостью к солнцу, ни одно не росло к светилу ребром.
На другой стороне высохшего древнего моря горы стали круче, ущелья – глубже. Ветры в них дули, как в аэродинамической трубе, и Айоль явно знал направление этих ветров: его машинка скользила в потоках воздуха, ускоряясь за их счет, взлетала над перевалом и ныряла в другое ущелье, поднимаясь все выше и выше. Альтиметра не было, но Маше собственные легкие всегда были лучшим прибором.
– Айоль! – крикнула она. – Мне плохо!
– Мало терпи, теперь садимся, – пообещал марсианин, и Маша начала дышать быстро и часто, чтобы хоть так насытить кислородом кровь. Свалиться она, конечно, не свалилась бы, ремни безопасности хорошие, но окочуриться в этой небесной телепайке почему-то не хотелось.
"Теперь" Айоля растянулось на полчаса. Маша еле продержалась это время, и когда они опустились на скальную площадку, была настолько без сил, что еле выпуталась из страховочной сбруи.
Солнце высоко стояло в лиловом небе. Крохотное, белесое, оно кое-как прогревало поверхность Марса и воздух внизу, но на высоте было бессильно. Ледяной ветер продувал даже летный комбез, и Маша обрадовалась, когда Айоль затолкал свою стрекозку в какую-то пещеру.
Окончание следует
@темы: Аэлита, фанфики, Космическая опера, ФБ-14